Адель кусала губы, ее взгляд бегал, ноздри раздувались.

— Давайте! Празднуйте! Налегайте на вино! Это ведь так здорово! Уничтожить человека! Это праздник! — я пнула одну из бутылок и она покатилась по полу, расплескивая остатки бордовой жидкости. Я выбежала из этой квартиры и с грохотом захлопнула за собой дверь.

На что я надеялась? Кого хотела образумить?

Меж тем, завтра начиналась учеба. А в конце января должен приехать Артем. Он приземлится сразу после слушания по делу мадам Сошет.

В первый учебный день, войдя в Университет, я сразу почувствовала неладное. Уж слишком много взглядов в мою сторону. И много, очень много из них злобно-осуждающих. На первую лекцию я опоздала: мы с Этьеном и Жаком спорили о деле мадам Сошет. Я ворвалась в аудиторию, извинилась и прошла «на галерку». Поднимаясь по ступеням амфитеатра аудитории, я прошла мимо Адель. Она вернулась в Университет? Совести хватило? Мишеля-то выперли!

— Опять оценки отрабатывала, — послышалось хихиканье за моей спиной.

Может, я не так поняла? Разум пытался найти объяснение этим словам, но эмоции… Извините, господа собравшиеся, я сожалею. Мои эмоции — это тайфун, с которым я совладать не смогу.

Меня захлестнула волна гнева и я, не помня себя, с размаху шмякнула свою сумку с учебниками о стол высказавшихся. Послышался изумленный «ах», разлетевшийся по аудитории.

— Конечно! — я захлебывалась злостью, — да! Отрабатывала! Думаете так просто иметь высший балл по всем предметам?! А теперь еще после лекции здесь буду отрабатывать!

Я обвела безумным взглядом ошеломленных студентов.

— Мадам Жоффр! — развернулась я к женщине профессору преклонных лет, — мы ведь с Вами задержимся после лекции?! Я ведь баллы получаю не за работы свои, не за знания! Народ считает, что я иными способами успехов достигаю! А ну-ка, подтвердите аудитории, что все не просто так! Расскажите им, чем мы с Вами занимаемся, что Вы мне такие оценки ставите!

Повисла оглушительная тишина. Я обезумевшими глазами смотрела на собравшихся в аудитории студентов, большинство из которых опустило глаза в пол.

— Лекции на сегодня отменяются, — сдавленным голосом проговорила мадам Жоффр, — Ваше поведение, Марсель, немыслимо. Я доложу о нем в ректорат! Все свободны.

Никто не смел поднять глаза. Только я, сжимая зубы, обводила взглядом аудиторию.

— Всем на выход! — попыталась крикнуть мадам Жоффр, но у нее вышел невразумительный писк. Несмотря на это, студенты начали спешно покидать аудиторию.

— Довольна? — процедила я, когда мимо проходила Адель. Бывшая подруга не подняла глаз от пола.

Следующие дни сделали меня изгоем и среди студентов, и среди преподавателей. Последние старались меня не замечать. Студенты шушукались за моей спиной, но больше никто не решался говорить громко в моем присутствии.

Больше всего я любила лекции, которые пересекались у меня с Этьеном — мы могли садиться вместе, и тогда вообще ни единая душа не решалась даже посмотреть на нас косо (по всей видимости, задиры боялись, что обеспеченная поддержкой молчаливого парня в клетчатой рубашке, я вообще всех порву).

С Жаком, что был старше нас на год, мы пересекались лишь в коридорах. Мы делились друг с другом нашими бедами и, как выяснилось, Жаку доставалось не меньше. Ему приходилось противостоять насмешкам и издевательствам в одиночку. Он не отчаивался, улыбался и говорил, что это прекрасная тренировка для будущего адвоката.

Через несколько дней вокруг моего места (или нашего с Этьеном) была пустота. Никто не решался садиться рядом.

В коридорах нас порой поливала грязью заранее собравшаяся толпа. Пару раз мы пытались дать отпор, но это было невозможно — нас просто не было слышно.

Жак становился все бледнее с каждым днем. Однажды он признался, что только теперь понял значение слов и действий Мишеля — когда он пытался отгородить от своего имении своих клиентов и нас.

— Ты считаешь, мы зря его поддержали? — сжимая кулаки, набросилась я на Жака.

— Ну ты хоть на меня не рычи, — устало отмахнулся он, — конечно, не зря. Просто изначально мы не понимали, на что идем. А вот теперь понимаем. Нас ненавидят все.

Шли дни, и я стала замечать, что не все студенты готовы втоптать нас в грязь. Была довольно ощутимая группа тех, кто держал нейтралитет. Также набралось сообщество, готовое нас поддержать. Это давало лично мне хоть какие-то силы.

Я была на грани: днем Университет, вечером контора, ночью домашние задания. Мне хотелось кого-то возненавидеть. Цель была очевидна. Адель.

Но однажды днем она лишила меня этой «радости».

Потому что подошла ко мне в коридоре и прошептала: «Я не думала, что так далеко зайдет».

Я почувствовала что-то похожее на жалость.

Мы не вылезали из конторы. Мишель, наоборот, перестал в ней появляться. Этьен (как мы с Жаком безмолвно и надеялись все это время) нашел путь привязки нашего случая с похожим прецедентом пятидесятилетней давности.

К моменту прибытия отца Жака (он согласился нам помочь), у нас было все готово. Месье Клод похвалил сына (походя заодно и нас с Этьеном), и мы с волнением ожидали слушания.

Мадам Сошет, прибывшая в суд с большим опозданием, была крайне недовольна тем, что ее интересы будет представлять не Лорье, а «какой-то Клод без имени». Отец Жака, к счастью, не услышал этого выпада, а мы смогли уверить мадам, что вся линия согласована лично с Мишелем. Что было почти правдой: мы действительно пытались обсудить с ним наши изыскания, но Лорье остался безучастен. Он сидел в своей квартире, философски уставившись в потолок. Поэтому все, что мы смогли сделать — это забить его холодильник полуфабрикатами.

Я получила сообщение от Артема, что он вылетел, и вошла в зал суда.

— У тебя кроме джинс другой одежды не нашлось? — рыкнул мне в ухо Жак. Сам он, как всегда, был облачен в костюм. А сегодня еще добавил галстук.

Даже Этьен надел пиджак с брюками и приправил это незнакомой рубашкой не определяемого цвета. Галстука он, видимо, не нашел (на мой взгляд, и к лучшему).

Мы уселись подле Клода, и я сжала под столом карандаш — руки ходили ходуном от волнения.

Слушание шло как в тумане: я будто забыла французский! Половину из того, что было сказано, я не понимала. Однако, с каждой минутой все больше покрывалась потом.

Когда отец Жака взял слово, я не примкнула заметить, что сын невероятно похож на отца: те же надменные манеры, снисходительный взгляд. Тут я поняла, почему Мишель имел такой успех. Во время стажировки я однажды видела его в суде: он говорил как ребенок. Как очень мудрый ребенок, который любит вас и всех окружающих, но доброжелательно указывает на ошибки, терпеливо объясняя где и почему вы были не правы. После речей Мишеля в суде, всем присутствующим становилось тепло и уютно — хотелось улыбнуться, поблагодарить и согласиться.

После речи отца Жака хотелось воевать. И это меня испугало: я не была уверена в нашей победе. Напрашивающееся столкновение могло привести к поражению.

Я кусала губы, прикладывала салфетку ко лбу (ну, зачем я накрасилась?! Сто лет этого не делала — и вот, выбрала день!) и продолжала вертеть карандаш…

Мы проиграли. Это очевидно! Сколько бы гениальных решений ни нашел Этьен — нам не создать прецедент! Клод, отец Жака, сказал все, что было необходимо. Он не упустил ни единой детали. Абсолютно каждое слово, в весомости которого мы убеждали его в минувшие дни, — он произнес.

Но он не Мишель.

Я опустила голову. Слушание закончилось. Судья оглашала вердикт.

Вдруг, Жак вскочил с места и обнял Этьена! Потом отца! И почему-то стал сгребать меня в объятья! Что? Что происходит? Почему? Почему все за нашим столом так радуются? Я обернулась на мадам Сошет — она сияла победной улыбкой!