После рюмки настроение чуть приподнимается, подотпустило напряжение, выходим подышать.

"Вашбродь, гляди красотища-то какая! "- не удерживаю восторга. Резанов ответить не успел. Поскольку тут же вышел глава поселения.

- Как здесь погоды? - обратился к нему Резанов.

- Ооо! - довольно прогудел тот: - Великолепные погоды! Снегу почитай не бываить. Сейчас, после ноября до марта дажжи. А пашаниса прёть дай дарогу! Кое-иде сам-стописят!

- Да ну?! - отмахнулся в сомнении Резанов, - не бреши.

- Вот те крест, твоё Совеличество, - разобиделся хозяин, размашисто перекрестясь и вынимая для вящей убедительности из-за пазухи расписной косоворотки нательный медный крестик, - поспрашай тутошних.

- Ну это небось по первополью, - пошёл на попятную Резанов.

- Можа и по первополью, - рассудительно прогудел хозяин. - Но такой пашаницы я отродясь не видывал. Благодать тут, твоё СоВеличество. Одно слово, прям рай.

В этот момент луна начала тускнеть. Подняв голову, я увидел, как она серповидно неуклонно темнеет с одного края и вскоре погасла вовсе. Народ переполошился, мол "проделки нечистого!". А стоящий рядом шаман Мудрый Лис, с седыми патлами по плечи мрачно изрёк: - шибко худой знак...

Хрюкаю, стараясь сдержать рвущийся наружу смех, от такой дикарской наивности, видно алкоголь всё-таки сыграл со мною злую шутку. Я-то знаю, что это всего лишь лунное затмение, поэтому, кое-как натянув на лицо серьёзную мину, спешу успокоить: - Сейчас всё верну на место и вытворяю бессмысленное, но эффектное телодвижение и пас руками.

Но под ложечкой всё-таки предательски ёкнуло: а вдруг? Однако спешу отмахнуться от дурных предчувствий.

А луна меж тем принялась помаленьку выползать из тени Земли. Люди облегчённо загомонили, с благоговением и опаской косясь на меня.

Я благоразумно помалкивал.

На следующий день, 17 августа, выгрузили привезённый сельхозинвентарь и поселенцев, но удручила крайняя нужда жителей Верховье в мебели.

Нет, мебельные мастерские, целых две, работают почти круглосуточно, да только всё-равно обеспечить стремительно растущее население даже элементарными столами да табуретками оказались не в силах.

Резанов терзался, собирался искать среди новоприбывших поселенцев, которые пока оставались в Галичье, столяров-мебельщиков, а потом направлять сюда, но все усилия стопорились отсутствием тут в преддверии зимы жилья и совладелец тела мучился. Пришлось выручать страдальца, а то смурной он мог и надумать вернуться в порт Княжества и тогда все мои планы коту под хвост.

Поэтому потеснил со-владельца организма, собрал хозяев имеющихся в Верховье производств и столяров. И "на пальцах" растолковал конвейерный принцип. Мужики почесали репы и из второй мастерской отмахнулись, мол "баловство всё это". Зато первые загорелись, окружили, засыпали вопросами.

Резанов только крякнул от удовлетворения, когда на месте, где установили и налаживали доставленную нами лесопилку, сразу наладили распиловку строго определенных единообразных размеров досок и бруса. И там же немедля поставили человека, плотника оказалось достаточно, чтобы нарезать заготовки по заказам обеих мастерских.

А из заготовок, под надзором мастера подмастерья друг за дружкой ловко ладили каждый свою операцию. Кто ножки стругает, другой сидушку сбивает, третий стыкует обе детали, четвёртый шкурит, мастер бракует готовую табуретку. Или принимает. Выработка готовых изделий сразу скакнула. Спрос обещает худо-бедно утолиться.

Тут у совладельца тела душа размякла, и я под шумок уболтал его навестить дуб, мол "это талисман княжества".

18 августа 1808 года в долине реки Вилламет, притока Орегона, стоял превосходный тёплый солнечный денёк.

Ни ветерка, ни облачка и столь, же приподнятое настроение у меня. Ещё бы, через какие-то пару-тройку часов наконец-то окажусь дома!

Под предлогом осмотреть окрестности, как что поменялось за моё отсутствие, вскакиваю на коня, пока ещё не по-казачьи залихватски, но уже вполне сносно и порысил за пару километров, к вожделенной роще.

Отделаться от настырного сопровождения не вышло, сам натаскивал КОИ, на это обстоятельство особо давил командир отделения, да и казаки не отставали, мол "сотник бОшки вместе с папахами посымаить!", поэтому плюнул и, приказав рассредоточиться вокруг поляны, а за мною не лезть, к дубу отправляюсь всё же один.

А тут еще, чем ближе подъезжал к порталу, тем сильнее свербило внутри, тем неуютнее я себя чувствовал.

Поначалу понять не мог в чём дело, думал что заболел, напекло либо траванулся, но едва копыта моего "транспортного средства" ступили на лесную подстилку, причина прояснилась, словно вдохнул вместе с запахами деревьев и трав.

Спустя десяток минут сторожкой езды по словно замершему, безмолвному лесу струя воздуха принесла гнилостный запах. Конь сбился с шага, едва не споткнулся, встал и принялся пятиться, мотая головой и прядая ушами. На мои попытки пятками понудить его двинуться дальше несчастное животное жалобно заржало. Его состояние начало передаваться и мне.

В этот момент справа слышится будто стон, потом как бы тяжёлый вздох и, нарастая шорох ветвей, словно к нам стремительно приближается кто-то большой. Очень большой. Громадный.

Я ударил коня под бока, тут не до любви к животным. И боль наконец пересилила панику, конь суматошно скакнул вперёд. И вовремя!

Прямо за его ухоженным хвостом, проламывая подлесок, ухнул ствол подгнившего лесного исполина. Натягиваю поводья, стопоря прыть животины, оборачиваюсь. Ни хрена Себе секвойя! Секундное промедление и расплющило бы вместе с конём!

Пятеро бойцов КОИ, которые объявились буквально десяток секунд спустя, потом, замеряя, едва охватили.

Вытираю проступивший пот обшлагом мундира. Хотя в кармане и завалялся платок. Но дрожащей от пережитого рукой я вряд ли был способен его выудить.

Бойцы, убедившись в невредимости охраняемого, расслабились.

Кивнул ребятам, мол "Жив!", тронул поводья.

Наконец немного подуспокоился, а тут и голова скакуна высунулась на край поляны.

Спрыгивая с буланого и привязывая к кусту, я напряжённо думал, совесть меня умчала, то, что всё-таки в одном теле с Резановым мы 1806, 1807, 1808: третий год, и в моих интересах промолчать, типа "ничего нечестного я не делаю, просто не сказал". Но уговаривал я себя зря, видимо въевшиеся в каждую клетку этого тела принципы Резанова разъедали помаленьку и мою сущность, и сейчас совесть стучалась в мой разум, требовала раскрыть свои карты перед хозяином тело.

И как мог я пока отмахивался, мол "сейчас, не на лошади же! Вот сейчас слезу, и тогда..." А когда подошвы утвердились на земле: "Ну, подождём, когда к дереву подойду. А то тропка, мало ли, собьюсь".