Заверения барона — это хорошо. Однако у меня есть деловая репутация, которая прямо сейчас падает в пропасть. Владельцам бочек и ящиков в трюме плевать на причины задержки, важно, что товар не подвезли в оговоренный срок. Ещё несколько дней, и в окно мы не уложимся, придётся отдать все деньги Ветцеля на выплату неустоек… если мы вообще эти деньги получим, ведь сперва нужно убить зверя.

Прочесав всё на запад и северо-запад от Нова-Затоки, мы вернулись в порт, чтобы передохнуть и переключиться на южное направление: я не стал предполагать, что шерстистая тварь переплыла Алавскую губу, так что восток сразу отбросим.

За минувшие дни Никола совсем пообвык: перестал давить на меня злобного косяка, начал без стеснения порастать шерстью и даже на подколы реагировать почти перестал — хотя периодически ещё рычит на «Никиту». Эх, жалко, что мы не сможем оставить щеночка. Оборотни — идеальные дневные слуги для вампиров, но мало кто решается держать их при себе.

Злой и раздражённый отказом Анны, я вернулся на шхуну.

Радек с Демиром утащили мальчишку, чтобы, по их выражению, «жизнь ему показать». Возможно, вскоре у одной из девочек «Весёлой Нарциски» родится волчонок.

Я завалился на тахту и позволил себе просто раствориться.

— Девчонка совсем плохая, — сказал Войко, чистя рыбу. — Ей недолго осталось.

— Ты навещал её? — я покосился на старпома, без разъяснений поняв, о ком речь.

Согнувшийся над кадкой с окуньками моряк кивнул.

Scheiße, сто раз просил его не возиться с рыбой в каюте — запах хрен выгонишь! Для человеческой дряни есть кубрик.

— Наведался в местную лекарню, принёс травок, — он продолжил соскабливать чешую. — Только это как мёртвому припарка.

Отложив нож, помощник вытер большие мозолистые ладони тряпкой и пристально посмотрел на меня.

— Ты должен помочь ей.

— Чем же? — я почти непроизвольно скривился. — В этом медвежьем углу нет приличных чародеев. Собственно, даже неприличные так далеко от крупных городов редко забираются. Ветцель недостаточно богат, чтобы позволить себе такую роскошь. Не говоря о городской управе. Здесь в лучшем случае можно разжиться парой амулетов от странствующих торгашей.

— А бабка Самира? — Бронислав посмотрел на меня с надеждой.

— Отсюда до её избушки дней пять пути, — фыркнул я, вспомнив о ведьме, — и нет гарантий, что старуха не отправится по грибочки, позабыв, что порой её навещают страждущие. Помню я, сколько её сынок просил меня подождать в прошлый раз, так и уплыли ни с чем.

Войко совсем сгорбился, посмотрел в пол, а затем его губы снова разлепились:

— Рихард, ты прекрасно знаешь, чем помочь. И ты обязан это сделать.

Я тяжело вздохнул и потёр висок, от раздражения в голове немного посасывало.

— Этот ребёнок не заслуживает такой кончины, — крайне убедительным тоном продолжил Войко. — И ты не хочешь брать этот грех на себя. Да, сейчас ты очень зол на неё. Но это пройдёт, ты остынешь и сам ужаснёшься, чего натворил.

Я скривился.

Ещё бы добавил в конце «как обычно», но для этого валдованин слишком сдержан.

Да, за двадцать пять лет Войко успел хорошо меня узнать. Но он не прав, я вовсе не злюсь на девчонку. Скорее содрогаюсь от содеянного и стараюсь не думать о последствиях, что со стороны может выглядеть надменной жестокостью. В конце концов, не она первая пострадала от моих невзвешенных действий. Но усмирить яростные порывы, когда всё в твоей хищной природе требует убивать, не самая лёгкая задача. Да и мрут люди по любому поводу без всякой помощи с моей стороны — одной потухшей свечой больше, одной меньше. Цинично, безусловно, но прожив больше века, начинаешь относиться к чужой смерти просто.

Впрочем, я вру себе…

Детская смерть никогда не оставляла меня равнодушным.

— Так давай ты перебесишься прямо сейчас, — продолжал старпом, — остудишь голову и оценишь ситуацию трезво. Ты не хотел её убивать, но она умирает по твоей милости. Нужно исправлять.

Я стиснул челюсти, ощутив, как дёрнулись желваки.

— Бронислав, — вкрадчиво произнёс мой тихий, смертоносный голос, — с каких это пор ты возомнил себя старше меня? По-твоему, я нуждаюсь в поучениях? Не смей разговаривать со мной как с несмышлёнышем и давать тривиальные советы под видом немыслимой мудрости! Я сам прекрасно осознаю вину перед девчонкой, но это не повод пустить собственную жизнь под откос. Не заслуживает она такой награды за мучения.

— Скажи просто, что боишься ответственности за живого ребёнка сильнее, чем за мёртвого, и больше ни слова от меня не услышишь, — мой помощник совсем обнаглел.

Шумный выдох раздул ноздри. Так, постараемся успокоиться.

Я взял Бронислава к себе матросом, потому что мне были нужны лишние руки и дневной сторож. Но он оказался надёжным товарищем, и следует ценить его мнение — даже если прямо сейчас оно раздражает нестерпимо, как чесночная пыльца. К тому же, он ещё долго будет капать мне на мозги, если я позволю этой рыжей пигалице отойти в мир иной, хотя бы не попытавшись сохранить её жизнь.

Навязчиво вспомнилось тельце младенца, которому я свернул шейку. И ошеломление от мысли, что у него был шанс выжить, но мне даже в голову не пришло подоить тупую проклятую корову. Возможно, от перехода на новое питание у него бы развилась диспепсия, и он бы всё равно помер, только в рвоте и поносе. Возможно, мне бы удалось довести его до ближайшей деревни и всучить какой-нибудь сердобольной крестьянке. Я никогда этого не узнаю просто потому, что не дал ему шанса. Я не попытался найти решение и пошёл самым простым путём.

Я не захотел сохранять его жизнь, потому что малец стал бы мне обузой.

Бесит, до какой степени первая ночь бессмертия повлияла на моё личностное становление, но отменить этот эффект не выходит. Полученный тогда опыт свербит и колет, как застрявшая в сердце осиновая щепка. Вынуть её не получается, а рассасываться эта сволочь никак не желает.

Я прожёг дыру в спине отвернувшего богатыря, но тот продолжил чистить окуня со стоическим спокойствием человека, который всё сказал и не собирается извиняться за честное мнение.

— Ладно, будь по-твоему, — плюнул я, поднимаясь. — Я загляну к ней.

И если стычка с братиком Николы окажется последней для меня, то хотя бы умру с чистой совестью.

Прямо поэзия, аж блевать тянет.

Болезнь не отступала.

Анна часто приходила ко мне и приносила горячее питьё и холодные примочки. Никто больше меня не навещал, я осталась наедине с этой проклятой болезнью.

Несколько дней провалялась в лихорадке, харкала мокротой, постоянно хотелось спать, тело ныло, будто меня хорошенько избили. И становилось только хуже. Дышать было тяжело, в лёгких всё хлюпало и сипело, кашель стал кровавым.

От его приступов темнело в глазах, а голова шла кругом. Я закрывала глаза и вжималась в подушки, стараясь просто переждать эти ужасные мгновения.

Вчерашним вечером моей единственной компанией осталась зажжённая свеча: сестрёнке совсем не давали времени подняться на чердак. Я долго смотрела, как фитиль тянет свечное сало, подкармливая трепетный огонек. Питьё в глиняной кружке совсем остыло и больно драло горло, но сил подняться с постели и спуститься вниз не нашлось.

Тогда я достала оберег из маминого локона, перевитого нитью. Мне не разрешили сделать для неё куколку, но сестрёнка сберегла его тайком для меня, чтобы мама была со мной, присматривала — и наплевать, что другие считают её нечистой.

— Мама, мамочка, ты мне так нужна… Мне страшно, слишком страшно. Я не хочу умирать… Я ещё ничего не успела…

Сперва, я шептала молитвы, потом на это не осталось сил и получалось тянуться к маме только мыслями. Но в какой-то момент стало всё равно, выживу или нет, лишь бы это закончилось. Я впадала в муторное забытье. Приходили безумные сны. Даже наяву казалось, что в комнате кто-то есть. Мне явился образ матери, она звала меня с собой, и я плакала, тянула к ней дрожащие руки. Очень хотелось, чтобы это было взаправду. Но часть меня понимала, что её здесь нет, это лишь видения, рождённые болезнью и отчаянным желанием вновь оказаться в родных объятиях.