На следующий вечер упырь жаловался, что провонял свеклой — и действительно провонял. Вместе с запахом дёгтя получился очень своеобразный душок, не перепутаешь. Теперь искать его станет проще.

Мы обыскали окрестности, но больше я на след Витека не напал, так что мы вернулись на шхуну. Рихард объяснил команде, что мы отплывём на ялике подальше, но судно останется здесь, потому что берега дальше ещё сильнее изрезаны скалами. Ну, так и сделали. Продолжили поиски. Заходили в труднодоступные бухты на вёслах: этот козёл ни разу сам за них не взялся. Бродили по лесам. Спрашивали по деревням. Ни черта не нашли. Пару раз только запах да подгнившие куски мяса — даже непонятно чьего.

И вот теперь мы сидели на привале с костерком.

Когда я разводил огонь, то понял, что потерял кремень и кресало: постоянно переодеваться туда-сюда, посеял, в общем.

— Дай свой нож, высеку искры, — попросил я упыря, когда нашёл подходящий булыжник.

— Заточку похеришь, — возмутился тот, но рукоять из ножен потянул.

Походу, он решил выпендриться — залихватски крутанул клинок в руках, когда подавал. Лезвие зацепило мне руку рядом с большим пальцем.

— Блин, придурок, осторожнее нельзя?! — я сразу сунул ранку в рот и высосал выступившую кровь, но пока высекал искры и раздувал трут, порез полностью зажил. Похоже, кровь той сволочи, что убила Таю, ещё не выветрилась. Хорошо, что на меня она не подействовала так же сильно, как на Вита. Наверное, я слишком мало хлебнул.

Краем глаза я заметил взгляд вампира: тот как-то помрачнел.

Да у меня и у самого на душе кошки скреблись.

— Слушай, в нескольких же деревнях люди пропали, — начал я, скользнув камнем по стали. — Думаешь, это Вит?

Кровосос только пожал плечами.

— Тел мы не нашли, — всё же сказал он.

— Он мог их закопать, — эти слова дались нелегко. Мне было страшно представить, что мой брат способен на такое. — На потом.

Искры запалили трут, и я принялся его раздувать.

Немного погодя, мои зубы уже вгрызались в жареное мясо недавно пойманного зайца, а клыкастый прихлёбывал из бурдюка и пялился в карту, вычёркивая осмотренные районы. Мне не нравилось делить трапезу с мертвяком, но я уже смирился с его компанией. Не будь он такой сволочью, может и подружиться бы смогли.

За каким-то бесом я сказал это вслух.

— Ага, — поддакнул вампир с усмешечкой, — нам же прям небесами уготовано дружить. Нет, без шуток, мы же дети затмений и всё такое.

— Чего? — не понял я.

Чёрная бровь со шрамом вздёрнулась, и вампир убрал карту.

— Ты даже не в курсе собственного происхождения?

— О чём ты, мать твою?

— Как ты думаешь, откуда берутся оборотни?

— От мамы с папой, — буркнул я.

— И ведь не поспоришь! — вампир с усмешкой снова приложился к своему пойлу. — Скажи, малец, что ты чувствуешь в полнолуние?

— Подъём, хочется побегать и повыть, — я ответил честно, хотя не знаю на кой-ляд. — В полнолуние трудно удержаться от превращения. И что с того? Причём тут затмения-то?

— Тебе хочется побегать и повыть, потому что вас всех породило полнолуние. Лунное затмение, если точнее. Ты слышал про кровавую луну? Луну охотника?

— Это типа когда она красная становится? И чего?

— А того, что когда под светом кровавой луны волк сжирает человека, то к утру сам превращается в человека. Честное слово, Никита, неужели ты никогда не встречал родоначальников?

— Никола, — устало поправил я. — Блин, представляю, как волк офигевает, когда с него шерсть сползает. Ты не брешешь?

— Это природная магия, дикая и необузданная. Она всякие выверты устраивает. Короче, можешь не переживать, что однажды мы истребим ваше племя: для этого сперва нужно извести всех настоящих волков. Забавно, но с другими зверями такого не происходит, хотя колдуны могут использовать магию лунного затмения для схожих целей.

Он поболтал кровью в бурдюке, снова отпил и подытожил:

— Вампиров породило солнечное затмение, оборотней порождает лунное. Вот с этой мыслью и ложись спать, братец. Только спи с одним открытым глазом, потому что у меня для тебя есть важная миссия: сегодня ты будешь стеречь мой сон.

— Чего? — я снова прифигел.

— Да того, что до рассвета мы на «Вильду» не успеем, никаких поселений вблизи нет, а зарываться в землю я не собираюсь.

Когда на горизонте забрезжила яркая полоса, я понял, о чём вещал кровосос. Он перевернул лодку выпуклым днищем вверх и забрался под неё. Ноги сунул под лавки, ну, или банки, если по-морскому. Так что если лодку перевернуть обратно, его крутанёт вместе с ней — прямо под палящие лучи.

Рисковый сукин сын. Я ведь могу его убить, стоит только захотеть.

Нет, этот козёл знает, что я так не поступлю. Понимает, что не смогу предать того, кто доверил мне свою жизнь. Расчётливый гад.

Ладно, всё же он помогает мне разыскать Витека. Можно разок поработать сторожем. Сон у меня чуткий, всё же столько лет в бегах. Если кто покажется на берегу, я точно не прозеваю.

С этими мыслями я привалился к обшивке ялика и задремал.

Ярочка совсем разболелась.

Мне было так невыносимо жалко её.

Отец велел перебраться спасть к Либене, от греха подальше. Либка сопротивлялась, я предложила, что могу спать на кухне, хотя летом на печи слишком жарко, а после готовки она остыть не успевает. Отец сказал, что скорее сам на печь ляжет, чем позволит дочери остаться незащищённой от ночных посягательств постояльцев. По щекам у меня невольно разлился румянец, а взгляд опустился долу. Хорошо, что папа не заметил. В общем, Либене пришлось сдаться, и мы снова спим вместе, как в былые времена.

Теперь я регулярно приношу Ярочке тёплое питьё, а по вечерам подрезаю фитиль свечи, чтобы та возле её постели никогда не гасла. Отец не велел подолгу оставаться с ней, но я украдкой всё равно сижу у кровати бедняжки.

— Ярочка, ты обязательно поправишься, — я погладила несчастного ребёнка по голове.

— Ань, дай, пожалуйста, мамин ларец, — попросила она, справившись с приступом кашля.

Я принесла. Мы прячем его в тайничке под половицей, потому что папа не разрешит. Когда Марика усопла, он продал все её платья случайному старьёвщику, проезжавшему через городок. Потому что нельзя оставлять себе вещи нечистых покойников. Но ларец мы сберегли. Красивая шкатулка, из орехового дерева.

Ярочка открыла резную крышку, и мы вместе придались воспоминаниям с оттенком светлой грусти, вспоминая её маму.

Украшения Марика очень любила, да и какая женщина не любит? Почти всё содержимое шкатулки она привезла из прошлой жизни. Изящный браслет с опалом. Нити жемчуга. Бусы попроще, из цветных стекляшек. Низанные из бисера браслеты и ожерелья. Сеточка для волос, тоже бисерная. Кулон с янтарём и пара цепочек. Серьги с бирюзой в цвет её глаз. Обручальное кольцо и несколько колечек попроще: серебряные, бронзовые, латунные. Кулон-бабочка с эмалированными крыльями. Серёжки, тоже с эмалью. И не такие дорогие — с подвесками из стеклянных бусин. Броши, заколки, булавки с красивыми головками, пара гребней — один особенный, из бирюзы с сердоликом, Марика его очень ценила и закалывала им волосы только по праздникам.

Кроме настоящих украшений, ларец хранил и фенечки, которые для мамы сплела из ярких ленточек и шерстяных нитей Ярочка. И мои детские подарочки здесь тоже сыскались.

Марика была хорошей женщиной, заботилась о нас всех. Она раньше жила в Волавке, тоже на побережье Алавской губы, но ближе к морским воротам. Сюда перебралась вместе с дочкой, когда овдовела. Мы тогда тоже маму потеряли, я была старше, уже всё понимала, но Либенка ещё маленькая была, младше, чем Ярочка сейчас. Она так и не приняла новую женщину вместо мамы. И возненавидела сводную сестру, хотя та ни в чём не виновата. Но настоящего разлада у нас в семье не было. Марика умела со всеми оставаться обходительной. Я стараюсь ей подражать. Не знаю, хорошо ли получается.