— Да шоб вы трели тут прекрати, чего не ясно-то? — он хлебнул из горла. — Спасу никакого нету, и здесь сплошное инородческое засилье, — мужик икнул и вновь приложился к бутылке, оплетённой лозой. — Устроили тута караван-сарай, понимаешь! Слышь меня ты, в шароварах, а ну, вали со своей скрипелью обратно верблюдов в жопу целовать!

— Hayvan! — взревел Демир и поднялся. Чёрные брови сошлись на переносице, в глазах вспыхнул праведный гнев, одна рука схватила ножны, вторая — легла на рукоять, изогнутую на манер карабелы.

— Не надо, — сказал я и преградил ему путь ладонью.

После чего пристально посмотрел на мужика, позволяя затмению разлиться по глазным яблокам. Разделявший нас пирс не имел значения, а защитных амулетов на скандалисте не оказалось…

— Демир, сыграй-ка нам что-нибудь зажигательное…

* * *

— Так, выше колени, выше! Давай, давай! Ай, молодца! — Радек хлопал в ладоши и ржал, а в лице его пылал хмельной огонь.

Но лицо танцора горело на сотню кандел ярче.

Уперев руки в боки, мужик кружился по палубе вприсядку и под бойкую фривольную мелодию действительно выкидывал такие коленца…

Мои губы непроизвольно растягивала улыбка.

Кеманчист старался. Струны пели и, когда Демир быстро касался их смычком, действительно выдавали трели, заказанные главной звездой вечера. Развесёлый мотивчик привлёк на палубу команду этого пьянчуги, так что в ладоши хлопал не только Радован.

— Зря ты, — сухо буркнул Бронислав. — Сам же не светиться пытаешь, а потом такое выдаёшь.

— Какое такое? — вскинулась моя удивлённая бровь. — Мужик просто перебрал, всем понятно. И ему тоже, — эту фразу я добавил с особой подчёркнутостью.

Войко шумно выдохнул, раздувая крылья носа-картошки, но больше укорять не стал. Ясно же, что мне нужно как-то подлечить уязвлённое самолюбие — как не позволить себе маленькое, безобидное шоу? Тем более что варьете в этой глуши нам точно не найти. Всё только своими скромными силами.

— Ты смотри, как пошёл! Ну, красава! — продолжал подбадривать Радек. — Ну, гусь! Ну, фазан! Да в присядочку! И ещё поднакинь!

Выступив пару раз на бис, мужик совсем запыхался и со смехом был торжественно утащен в кубрик — отсыпаться после творческого успеха. Завтра его ждёт награда: признание восторженной публики.

Мои ребята успели панибратски перекинуться парой фраз с соседской командой, так что решили дальше отправиться кутить дружной толпой. Ох, берегитесь, бабоньки…

Я бросил им мошну с довольствием, не сомневаясь, в какой гавани потом искать этих пройдох.

Всё стихло и будто вымерло. Войко и перетрудившийся Барштипан разошлись по койкам. Сам я сбросил кафтан, закатал рукава, натянул рабочие перчатки и остался на дежурстве, ведь рассвет ещё не скоро.

Неспешно покачивая рычаг помпы, отхлебнул оленьей крови из бурдюка — та успела выхолодиться в бочке со льдом, но подогревать лень. Поднял глаза на звездное небо, пересечённое туманной полосой Моста Богини. Пара метеоров сгорела в атмосфере яркими росчерками, знаменуя августовский звездопад.

Одиночество, кузнечики, скука.

Необходимость прятаться от солнца — единственный существенный недостаток бессмертия. И дело не только в риске погибнуть на рассвете. Просто в таком захолустье по ночам заняться решительно нечем. Вот закончилось импровизированное представление, и что? Да ничего: темнота и безлюдье.

В крупных городах инфраструктура заточена под наш график, там жизнь не прекращается с закатом. Бульвары и проспекты освещены фонарями, в театрах идут представления, на базарах продолжается торговля, лавки и мастерские работают во вторую смену. Рестораны и забегаловки тоже закрываются лишь на рассвете, ведь вампир может пригласить смертную пассию на свидание.

Впрочем, мне повезло родиться, умереть и воскреснуть в золотой век, когда все самые тяжёлые потрясения в истории человечества превратились лишь в чернила на страницах летописей. И пусть периодически между владетельными сеньорами разгораются горячие споры за земли и кровь, но никакие усобицы не сравнятся с зарёй вампирского существования.

Полтора тысячелетия минуло со дня Чёрного Солнца, когда наша святейшая праматерь пронзила клинком собственное сердце и получила благословение лично от тёмной богини. Так она утверждает, а сомневаться в её слове — тягчайший грех.

Принеся себя в жертву во время затмения и воскреснув на закате, Первородная понесла благую весть в мир. После чего окрестные земли быстро превратились в руины, на которых голодные стаи выслеживали остатки недоеденных смертных. В ту мрачную эпоху наши укусы были гораздо заразнее, чем сейчас, а потому число кровососущих трупов росло экспоненциально.

Ужаснувшись катастрофе, поразившей самое сердце древней Тиблирии, соседние народы обратились в бегство. Стоит ли удивляться, что хищные орды двинулись за ними? Так началось великое переселение, в результате которого мы все сейчас живём там, где живём.

Довольно скоро наша повелительница осознала, что её дети очень быстро опустошат землю и перемрут с голоду. Посему решила прекратить свободную охоту, благо все её отпрыски подчинялись ей без возможности мятежа. Оставив при себе лишь самых подобострастных фанатиков, готовых целовать её ноги без всяких приказаний, она повелела остальным дождаться солнышка.

«Отправила в чертоги Богини, по воле Её, за несдержанность порывов и зверям диким уподобление» — как она позже изрекла в Книге Откровений. Рассвет уносил прахом их кости, так что современная археология даже приблизительно не может оценить, сколько вампиров погибло в Утро Скорби.

Избранникам повелительницы предстояло построить совсем другое общество.

Так что все современные государства — входящие в Священную империю или нет — сложились уже под властью вампиров. Тёмную богиню по тиблирийскому канону именуют Каликсой, здесь, в вельнамирских землях — Калихой, а мурадцы прозывают Карой и не признают нашу Первородную её посланницей.

Разумеется, всё это не настоящие имена нашей божественной покровительницы, ведь истинное имя даёт возможность напрямую с ней связаться — так заявляют жрицы высшего посвящения, которым Первородная сообщает его лично. На что мурадское духовенство возражает, утверждая, будто сия сокровенная тайна известна лишь им.

Наверное, вы уже поняли, что я не очень религиозен.

Как говорил мой отец, существование магии не доказывает реальность богов.

Плывя по океану своих мыслей, я долго дышал ночным воздухом, слушал тихий плеск набегающих волн, забиваемый работой поршня, и целиком погрузился в глубокую безмятежность человека, которому некуда спешить…

Внезапно я насторожился, заслышав шорох крыльев. Через миг на планширь фальшборта приземлилась большая птица в траурном оперении. Ворон покосился на меня, мигнул третьим веком и гаркнул. Я молниеносно сцапал наглеца. Птица дико заголосила и начала клевать перчатку. Мои пальцы сжали её клюв, заставив утихнуть. Чёрные бусинки глаз встретились с моими, слегка безумными и куда более непроглядно чёрными очами.

Не положено воронью летать по ночам. Плевать, какое там у них оперенье. Увидишь такую птицу в неурочное время — знай, что почти наверняка её глазами на тебя пялится колдун.

Не найдя признаков Вальдемара в пернатой твари, я разжал пальцы. Птица, страшно ругаясь, унеслась подальше от клыкастого параноика.

— Du kleine Fotze, — в сердцах обругал я эту заразу в ответ.

Шумно выдохнув, стащил с головы треуголку и запустил руку в нечёсаные волосы. Деревянный рычаг снова лёг под пальцы: давление, льющаяся на палубу вода. Тихое журчание снова понеслось через шпигаты за борт.

Вторую руку я сунул за ворот рубашки и достал гайтан с фетишем из чёрных перьев, соединённых смолой и скреплённых неким полезным обрядом. Может, сбой произошёл и эта штуковина начала приманивать птиц, а не отгонять?

Сбежав из горного монастыря, куда меня для острастки упёк дядюшка после нашей дуэли, я воспользовался заначками, устроенными на чёрный день, и купил себе несколько надёжных ритуалов и амулетов, которые не должны позволить установить моё местонахождение магическим путём: ни Вальдемару, ни любому другому талантливому к тайным искусствам существу.