Вскоре они осознали ошибку и поняли, что общий интерес – на самом деле мираж, точка случайного совпадения совершенно разных миров, но к тому времени Эндрю Блэк уже рос в Урсуле, а браки в те времена были намного прочнее, чем сейчас. Они старались изо всех сил.

Шли годы, привлекательные и интересные черты Ньюхолла затерлись, и он, как это случается, огрубел и опростел. С понедельника по пятницу – работа, вечером – телевизор, в воскресенье – поход в церковь, и на этом все. Ньюхолл очень любил семью, но часто чувствовал себя чужаком в их тихом книжном мире. За это он, бывало, срывался на родных, хоть и сам этого не осознавал. В целом, жизнь семьи Блэков не была идеальной, но и ужасной ее назвать нельзя.

Пока однажды в конце января Урсула Блэк выехала со стоянки местного супермаркета, свернула на небольшую проселочную дорогу, а затем надавила на педаль тормоза, чтобы остановиться на светофоре. На протяжении шести лет каждую неделю Урсула совершала эту поездку и выполняла один и тот же простой маневр сотни раз. Но в тот день все было по-другому. На тормозном проводе образовалась крошечная дырочка, так что, когда Урсула нажала на педаль, машина не остановилась. Небесно-голубая «Ауди-80» выехала на перекресток и оказалась на пути рубинового грузовика «Лейланд ДАФ 95», несшегося на перегретых тормозах по крутой дороге Пеннин-А из Шеффилда. Мощный удар пришелся на пассажирскую сторону, и автомобиль Урсулы Блэк отбросило с дороги в черный бурлящий ручей, идущий от водостока старой мельницы. Медицинское заключение – смерть на месте происшествия.

Эндрю Блэку было девять лет.

Когда тетя Элси, соседка, пришла забрать его из школы вместо матери, он показал ей новый экземпляр «Железного гиганта» из школьной библиотеки и начал пересказывать сюжет книги, но затем замолчал, уставился на опухшие глаза женщины и поинтересовался, не резала ли она лук.

Наступили темные и беспомощные времена. Ньюхолл Блэк превратился в пустую оболочку, а Эндрю почувствовал, как под ногами разверзлась глубокая темная дыра. Только объятия соседей и навещавших его бабушки и дедушки – объятия, из которых отпускали слишком рано, которые заканчивались слишком быстро, за которыми всегда следовало ну все, все – только они удерживали его от падения. И это прерывистое скольжение в темную яму по сантиметру за раз без какой-либо страховки растянулось на месяцы, годы и десятилетия, и в итоге стало длиною в жизнь.

Захмелевший Эндрю рассказал мне все это во время одной из наших встреч; история меня сильно потрясла и запомнилась на долгие годы.

Эндрю Блэк все бежал и бежал от дыры, пытался прикрыть ее решеткой из логики, организации и порядка, и чем сложнее была та решетка, тем лучше. Всю жизнь он искал твердой почвы, дабы избежать смертельного падения.

Я начинаю понимать – возможно, слишком поздно, – что никогда и не прекращал попыток разгадать Эндрю Блэка и относился к нему так же, как к его книгам: обращал внимание на каждую деталь и интуитивно понимал, что ничто не попало в текст случайно. Спроси вы меня лет шесть назад, почему я так делал, то я бы, вероятно, смолчал про отца и ответил, что такой вот у меня тик, продукт ассоциативных установок в мозгу. Я знаю, что в романе Эндрю Блэка все, что сначала кажется мимолетным или несущественным, в конечном счете оказывается важным, по мере того как раскрывается часовой механизм сюжета, как все идет из пункта А в пункт Б, затем в В, а после – в Г, и поэтому ловлю себя на том, что ищу ту же закономерность в реальной жизни. «Этакий сбой на линии, – сказал бы я, – неисправность проводов, вызванная тем, как мы осмысливаем мир через призму повествования. Так уж мы устроены, понимаете? Мы – безнадежно упрямые создатели историй; мы упорядочиваем шум и хаос жизни, раскладываем его по полочкам, отбираем, сортируем, просеиваем, распределяем, контекстуализируем и трансформируем его в четкий список причинно-следственных сюжетных событий. Такова наша природа. Ничего не поделаешь, и даже если иногда в процессе время от времени происходит сбой, если в результате появляется ряд странных, ложных ассоциаций вокруг такого человека, как Эндрю Блэк, то не стоит обращать на это никакого внимания».

Если бы вы задали мне тот же вопрос прямо сейчас… Что ж. Я бы сказал, что мозг намного умнее, чем считает сознание, и что я, возможно, просто ждал все эти годы, зная, что вот-вот произойдет нечто важное.

Учитывая время на получение, сортировку, доставку до ночного поезда, еще одну сортировку, а затем еще одну доставку до адресата, я прикинул, что мой ответ Блэку по поводу таинственной сферы – «Дорогой Эндрю! Понятия не имею. Что это?» – может попасть к нему уже на следующий день, но, скорее всего, прибудет только через два. Если бы по пути домой посчитал поточнее, то в итоге бы предположил, что Эндрю Блэк прочтет мои слова через минимум восемнадцать или максимум сорок четыре часа.

Дорога от почтового ящика до дома заняла всего десять минут.

Когда я открыл входную дверь, я увидел новое письмо от Эндрю Блэка на коврике у двери. Я вскрыл его и прочел первую строчку:

Дорогой Томас! Я рад, что ты спросил.

Сказать, что я оторопел, – ничего не сказать, хотя «оторопел» – не совсем то слово. Я обомлел, растерялся. Потерял почву под ногами. Не уверен, что могу объяснить ощущение, но представьте, что вы вдруг оказались посреди океана; вокруг – ни намека на сушу, и все попытки понять, где право, а где лево, становятся попросту бесполезными и бессмысленными. Представьте бездонную глубину под ногами и бескрайний купол неба над головой; представьте далекий горизонт, окружающий непрерывным кольцом со всех сторон, – и больше ничего.

Я почувствовал прилив адреналина, биение пульса в горле. Кажется, я ошеломленно рассмеялся – выдал «Ха!».

Я отправил Блэку письмо десять минут назад и уже получил ответ.

Естественно, все было совсем не так.

Через несколько секунд парадокс разрешился сам собой.

«Я рад, что ты спросил». Это сарказм. Блэк не дождался ответа на предыдущее письмо. Вот и все. Его первое письмо пролежало в квартире Дэнни Грейсон сколько? Две недели, три? Возможно, его расстроило мое молчание, и тогда он написал еще одно письмо с присущими ему любезностью и дипломатичностью. Почтовые штемпели подтвердили мою теорию.

Просто совпадение. Просто совпадение, и ничего более.

Пульс замедлился, я упал на диван в гостиной и, выровняв дыхание, принялся читать записку Блэка. После «Я рад, что ты спросил» он оставил пустое место, словно одаривал меня многозначительным молчаливым взглядом, а после…

На этом письмо заканчивалось.

И я не имел ни малейшего представления, что все это значит.

Я снова перечитал записку, на этот раз уже спокойнее и внимательнее. Теперь было ясно, что писалась она в спешке, во всех пробелах и подчеркиваниях сквозило четкое нетерпение.

«Он хочет ответа, – подумал я. – Он злится, потому что до сих пор не получил от меня ответа. Он злится, потому что… О боже, я понял. Он злится, потому что напуган». Да, я чувствовал, что прав; вот что пытался сказать мне тон письма. «Он злился, потому что ему страшно, или потому что нужна помощь, но он никогда не попросит прямо, поэтому использует любую возможность – все лучшие уловки, – чтобы заставить меня выйти на связь».