– «Двигатель Купидона» разошелся тиражом в миллион экземпляров. Ты это имеешь в виду?

Имоджен кивнула.

– Книги разносят весть.

– Как жестоко. И бесчеловечно, Имоджен.

Она грустно пожала плечами.

– Согласна. Ты решил, что я, Имоджен, – человек, притворяющийся ангелом-Йодом. Но, может, я всегда им была. В Библии говорится, что ангелы сошли на землю и имели с людьми совместное потомство. Знал об этом?

Имоджен снова подняла нимб из мишуры.

От ее прикосновения на секунду он засиял ярче. На мгновение он засиял.

Я нахмурил брови.

– Как думаешь, из чего сделан мир? – спросила она. – Если хорошенько присмотреться? Из камней и рек или букв, страниц и слов? Создают ли наши вопросы вселенную? Есть ли вселенная, если на нее никто не смотрит? Или вселенная – как книга, буквам и словам которой читатель взглядом придает порядок и смысл, разбивает волну на частицы? Нужен ли демон Максвелла, нужен ли Бог, чтобы разделить темные воды и создать все из ничего?

– Ты совсем с катушек съехала, Им?

– Возможно. Боже, Том, у меня в голове сейчас такой хаос, ты даже не представляешь. Просто кошмар. Надо бы не ляпнуть лишнего, следить за словами, и все контролировать, сортировать, иначе баланс нарушится.

– О чем ты говоришь? Я здесь. А ты… ты просто лишилась рассудка. Я требую, чтобы ты рассказала мне все как есть. Я люблю тебя, а ты говоришь мне, что у нас был ребенок? – Я уставился на нее, слушая срывающиеся с языка слова, а она смотрела на меня в ответ. – У нас был ребенок.

– Отем. Она умерла в утробе. Ее звали Отем.

– Господи.

Я опустил голову. Имоджен наблюдала за мной, но молчала.

– А теперь ты думаешь, что ты ангел.

– Тебе не нужно знать, что я думаю. Горькая правда и холодные факты могут только все испортить. Поверь, я очень хочу поговорить с тобой начистоту. Том. Посмотри на меня. Я так давно ни с кем говорила.

– Так говори.

– Не могу. Волна не распадется на частицы без свидетелей. А сейчас свидетель – это ты. Так что ты должен вести наблюдение. Как бы я хотела, чтобы ты крепко обнял меня, но, если обнимешь, я моментально расклеюсь, вывалю тебе все, наш разговор завершится и наступит конец.

– Не понимаю ни единого твоего слова.

– Ну же. Повествование теряется в хаосе и энтропии, а потом чудесным образом его спасает и структурирует в последних главах слаженный, наводящий порядок сюжетный поворот. Разве не это делают ангелы? – Она задумалась. – И демоны.

– Я думал, мы говорим о ребенке.

– И?

– И… Господи, ты ушла, потому что потеряла ребенка. Я думал, Блэк пытался каким-то образом вернуть своего. Думал, ты все это устроила, чтобы поведать свою историю миру.

– Ты так и не понял. История и ребенок – это одно и то же.

– Что?

В груди всколыхнулось возмущение; я уже собирался уточнить, точно ли ребенок и книга не метафоры, но смолчал. Потому что осознал: она говорит серьезно. Или, возможно, уловил что-то в ее выражении – но не ответ; однозначное «да» или однозначное «нет» вряд ли все разъяснят, потому сам вопрос безнадежно поверхностный, неправильный и неадекватный. На стене заплясала тень флагового многообразия. Ноги подкосились, и я осел на пол.

– Что? – повторил я.

– Отем, – сказала Имоджен. – И хватит называть ее «ребенок». Я дала нашей дочери имя Отем.

Я уставился на нее.

– Ты добилась своего?

Она не ответила.

– Имоджен.

– Мы с тобой столько пережили, а ты все еще не понял. Все зависит от тебя. Сила в твоих руках. Не моих. Все может измениться по одному твоему велению. Естественно, роман – это двигатель, но для чего он нужен, что он делает? И Господь сказал: «Да будет свет», и стал свет. Она поплывет вниз по реке в корзине из тростника, – а может, не поплывет. Все зависит от твоего решения. От тебя. Только ты решаешь – произойдет или нет. «Ангел» означает «посланник», и все ангелы плясали под твою дудку с самого начала.

– Все, кроме тебя.

– Ну, я чуть взбунтовалась. У меня отняли голос, а ты еще обладаешь своим. Ты можешь написать мир таким, каким хочешь его видеть. Просто сделай это. Вот и все объяснение, – она развела руки в стороны.

Я пребывал в смятении.

– Так давно не держал тебя за руку, – сказал я с пола. – Не чувствовал тепло, не сжимал ее, не ощущал, как ты сжимаешь мою в ответ.

Имоджен печально пожала плечами.

– Все разрушается.

И спрыгнула со стола. Я наблюдал, как она открывала панель в стене студии. За ней оказалось окно, частично перекрытое остовом здания. Имоджен открыла сторку и глянула вниз, видимо, на поросшую тростником землю.

Я уловил слабые крики чаек и шум прибоя.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Вопрос: если демон Максвелла черпает энергию из знаний, то что же движет великими актами божественного творения? Что-то мощное, не так ли? Настолько мощное, что способно устроить Большой взрыв, разбить маленькое черное яблоко на целую вселенную. Заставить Его снова включить компьютер и открыть новый документ после отказа от своих Творений и от самого себя. Заставить Бога творить в таком масштабе может только что-то очень серьезное.

– Имоджен.

– Если Бог не желает творить, все напрасно.

Я подумал о буквах-магнитах на нашем холодильнике. О том, как блестят глаза Имоджен, и о том, как сверкают глаза Софи, когда она злится. О том, как сияют на свету волосы Имоджен; как волосы матери светились на солнце, когда я был ребенком. Думал о том, как все превращается в иное, о паре из чайной чашки, рассеивающемся во вселенной. Об энтропии и о том, как все разваливается на части.

– Ты знаешь, что Моисей плыл по Нилу в корзине из тростника?

Я кивнул.

– Ты знаешь, что делали из того тростника? Тростника, что рос на берегах Нила? Папирус. Моисей плыл по реке в корзинке из папируса.

Испытующий взгляд. Имоджен ждала, пока до меня дойдет.

– Могу продолжать до бесконечности, Томас, но только ты решаешь, верить или нет. И только ты можешь… уже хоть что-то, черт возьми, сделать.

– Имоджен.

– Том. Действуй.

Из чего состоит мир, в котором ты живешь? Из камней, травы и деревьев или из банковских выписок, статей, сертификатов, записей, файлов и писем?

В Книге Бытия Господь сказал: «Да будет свет», и только после этого слова – с-в-е-т – был создан свет, только тогда он стал. Сочетая буквы, Бог создает небо и землю. Посланники, ангелы – Могучая А, волы, Альфа, Бет из Вифлеема, Жадная С – весь небесный сонм выстраивается в хоры по странице, и что-то сотворяется.

Бог разделяет и сортирует. Демон Максвелла разделяет и сортирует. Из тьмы и пустоты, из беспорядка и пыли, из коллапса, хаоса и энтропии извлекаются чудеса. На сцену выходят Херувимы. Двигатель миров и Творений запущен.

Бог начертил двадцать две буквы: высек, совместил, взвесил, поменял местами и с их помощью сотворил все, чему суждено появиться на свет.

Прямо сейчас я печатаю слова, ускоряясь, руковожу хором. Альфа и Бет, Дельта и Эпсилон, и даже Импульсивная Йод, буква, что взмыла прямиком к Богу. Ангел, что «чуть взбунтовался». Если мир состоит из букв и слов, а буквы и слова можно изменить – переписать, переставить местами, заменить, – тогда можно ли изменить сам мир? Переписать истории. Предотвратить события. Обернуть смерть рождением, хоть разница между ними существенная – и в то же время всего в несколько букв.