Послышался приближающийся шёпот. Слов было не разобрать, но Томас знал, что тот самый смотритель наверняка уже доносит хозяйке о вторжении незваного гостя на её сокровенную территорию. Можно было попытаться сбежать, юркнув в очередной боковой проход. Томас тяжело вздохнул, вытянул ноги, с трудом борясь с несерьёзным желанием взгромоздить их в кресло напротив, и остался сидеть.

Звук шагов долго петлял под высокими сводами, доносясь то с одной стороны, то с другой. Оресия, похоже, прекрасно ориентировалась в лабиринте. Впрочем, с ухмылкой подумал Томас, за столько-то лет кто угодно запомнит дорогу.

— Какая приятная неожиданность, сэр Вьятт.

— Ваше высочество, — откликнулся он, чуть склонив голову.

Ничем приближающаяся к нему женщина сейчас не напоминала «высочество». Оресия была облачена в слишком простое для своего обычного парадного гардероба платье, и волосы были просто заплетены косой, без всякого намёка на сложную причёску. Самая обычная, хоть и очень красивая женщина. Томас уже привычно попытался заметить некое несоответствие, которое бы помогло разрушить иллюзию, но не смог — лицо так и осталось идеальным, без единого намёка на почтенный возраст, хотя такого просто не могло быть. В руках Оресия, как прилежная ученица, несла стопку из четырёх книг.  Ч и т а й  н а  К н и г о е д . н е т

— Мы рады, что вы успели освоиться здесь в столь короткий срок, — сказала она и, взглянув мельком на открытую книгу и явно узнав её, добавила: — Весьма достойный выбор, хоть мы и не рассчитывали, что вы окажетесь столь заинтересованы в этой области искусств. Каково же ваше общее впечатление?

— Весьма занимательно, — ответил Томас, стараясь быть вежливым.

Впрочем, посмотрев на Оресию, он внезапно понял, что этот вопрос вовсе не был частью полагающейся по этикету светской болтовни, многословной и ничего не значащей по сути.

— И что же привлекло ваше внимание? — спросила Императрица. — Нам в самом деле интересно.

Что же, искренний интерес был достоин искреннего ответа.

— Здесь собрано множество историй, и каждая повествует о своём, каждый герой ищет собственную цель. Путешествует, находит приключения, рискует жизнью, совершает чудеса. Но прочитав десяток жизнеописаний нетрудно понять истинное желание каждого колдуна и каждой ведьмы. Мне видится весьма забавным то искусство, с которым эта цель декорируется приключениями и подвигами.

Оресия опустилась в кресло напротив.

— Мы заинтересованы тем, что вы увидели здесь в качестве нашего главного желания.

— Неукротимая жажда власти.

Лицо её не изменилось.

— Достойный вывод, — ответила Оресия. — Хотя тон внушает нам, что вам видится это, как минимум, недостойным, а скорее всего — даже отвратительным.

— Скорее, эгоистичным и расточительным, если позволите.

Оресия улыбнулась шире.

— Отчего же нет? Позволим. Ваша прямолинейность — услада для нашего слуха.

— Вы можете изменять мир, — продолжал Томас, не слишком представляя, воспринимать ли её ответ как колкость, или за ним кроется что-то другое. — Вам под силу останавливать эпидемии, усмирять шторма, превращать пустыни в цветущие сады. Но предпочитаете всего лишь запугивать людей, держать их волю и жизнь в руках и наслаждаться этим.

Некоторое время Оресия молчала, рассеянно скользя взглядом по узору витражного окна. И Томасу показалось, что с ней происходит странная перемена. Он мог бы убедить себя, что это уж точно не может быть правдой. Но лицо императрицы-ведьмы стало на некоторое время печальным.

— Мир можно изменить, хоть время меняет его и без нас. Неизменным остаётся человеческое естество. Мы могли бы долго рассуждать о нём, вслед за мыслителями и философами, что веками ведут о нём свои дискуссии, но слова эти — пустой звук. Мы могли бы убеждать, приводить доводы, но вы нас не поймёте. Суть человека многогранна, можно вглядываться в неё всю жизнь и не рассмотреть целой картины. Есть вопросы, ответ на которые ценен лишь в том случае, если найден самостоятельно. Поэтому нам нет смысла отвечать вам, ведя разговор о магии и власти. Мы сумеем поговорить об этом лишь позже, гораздо позже.

— И когда же? — спросил Томас, не сдержав усмешку.

Оресия тоже усмехнулась. А потом посмотрела ему в глаза и сказала:

— Когда человеческая суть выплеснется на вас, как помои из окна тёплым солнечным днём, и вы окунётесь в неё с ног до головы в своём лучшем наряде.

Ещё в первый день Томас, к собственному крайнему неудовольствию, обнаружил, что совсем отвык подолгу держаться в седле. Повод был достаточно серьёзный — накануне его хорошенько избили, даже дважды. Рёбра под тугой повязкой не давали забыть о себе ни на мгновение. Но в прежние годы неудобства, причиняемые собственным телом, сносились куда проще. Вывод напрашивался неутешительный. Не то, чтобы он стал совсем немощным и болезным, но и такие времена однажды наступят. Возможно, осталось не так уж и много лет.

В первый день ведьма тоже выглядела плохо. Была на редкость равнодушна, даже не стала спрашивать, откуда он взял тех двух лошадей, что перед самым рассветом привёл к лавке. Возможно, догадалась, что ответ ей не понравится. Она молча переоделась в мужское, спрятала длинные волосы. А Томас всё это время думал, что из города им не выбраться. Схватит первый же отряд стражи, а что будет потом… Воображение щедро нарисовало всё, что с ним сделают за пособничество ведьме. И то, что с него сняли ошейник, как ни унизительно, лишь усугубило ситуацию — свободный, значит, обязан отвечать за свои проступки по всей строгости. «Нет, не надо, пожалуйста, я этого больше не вынесу!» — заскулил где-то внутри невидимый подленький голосок. Он призывал забиться в самый дальний угол, может, даже в тот самый подвал, где он оставил убитого владельца лавки, только подальше, поглубже, и сидеть там, молясь о том, чтобы опасность миновала. Всё его естество противилось тому, чтобы выйти на улицу, угрозе навстречу.

Тогда Томас и загадал — если его прозрение относительно своей дальнейшей судьбы правильно, то случай отведёт от него беду, поможет сохранить свободу и жизнь. Сделал глубокий вдох. Руки всё ещё мелко подрагивали, но в душе уже разливалось странное спокойствие.

Они двигались верхом, пробираясь всё дальше на запад и держась в стороне от широких дорог. Город Реккнитц стоял на холмистой пустоши, косые тропинки вели то на кручу, то под горку, изматывая лошадей и их наездников. Ночью, на удачу — безлунной, пришлось затаиться, не разводя огня, чтобы скрыться от обитающих среди холмов бандитов. Впрочем, их то ли не заметили, то ли просто решили, что у двух голодранцев взять нечего и не стали связываться.

Утром Томас чувствовал себя даже хуже, чем накануне. Поднялся на одной лишь силе воли, просто заставив разваливающееся тело двигаться, нашёл узкий мутный ручей, обтёрся ледяной водой. Стало лишь чуть лучше. Он хмуро наблюдал за тем, как ведьма перевязывает рану. Жуткое воспаление спало, и он в очередной раз подумал, что человеческая женщина из подобной переделки не смогла бы выбраться живой — слегла бы с жаром, да так и сгорела. Ведьма же выглядела неприлично бодрой и полной сил, хоть последнего ей и должно было сильно не хватать после огненного представления в городе.

— А ты ведь никогда и не была человеком, — высказал он мысль, давно не дававшую ему покоя. — В ваших хрониках говорится, что опытные ведьмы способны проникать в Бездну. Но нигде, наверняка намеренно, не упомянуто, что они способны приходить оттуда.

— Просто эти случаи настолько редки, что упоминания о них не заслуживают доверия, — только и ответила она.

Вскоре они выбрались из холмов на равнину, и дорога пошла веселее.

— Как ты его нашла? — спросил он у ведьмы только потому, что молчание отчего-то стало тяготить.

— Это он меня нашёл. На самом деле, он был здесь очень давно. Иногда к нему забредали охотники и их псы. Но чаще приходилось самому подманивать оленей и косуль. Я его не прикармливала, зря ты так решил, просто случайно зацепилась за его зов, когда зашла в чащу в поисках какой-то травы. Даже не помню, что тогда пыталась найти. Будь на моём месте кто-то другой, и дело закончилось бы для зверюги сытным обедом. Но тебе нечего бояться — я прикрою. И время выбрано удачно. Когда природа увядает, на него нападает сонливость. Лишь бы сам ты не подвёл себя.