— Поэтому и предлагаю союз. Иначе бы я встал и ушёл всему вопреки, и вам нечем меня остановить.

Колетт нахмурился.

— Я должен понять, с чем имею дело, прежде чем заключить союз.

Томас протянул ему ладонь. Воздух над пальцами качнулся, закручиваясь крошечным, но, несомненно, свирепым вихрем.

— Я сведущ в колдовстве, — сказал Томас.

— Вы такой же, как Оресия.

— Нет. Иначе бы не стал бы искать встречи с вами. Или вы были бы уже мертвы.

— Это и есть оружие, которое навело ужас на столичную гвардию и помогло вам совершить этот немыслимый побег? — хмуро спросил Колетт.

— Не совсем. Я ведь сказал вам, у меня было два ключа — Оресия мне доверяла. Теперь я возьму чем-то иным, — сказал Томас.

И произнося эти слова, он ощутил уверенность — думал, будто говорит правду.

Лишь много позже он догадался, что Оресия не доверяла никому. Томас ошибся в тот раз. И ошибся дважды, доверившись Рогиру Колетту.

***

Сейчас

Ему казалось, что так и должна выглядеть смерть. У него больше не было плоти. Привычные ощущения тяжести и боли отсекло от зависшего в пустоте сознания. Этот… нет, он знал, что оскорбительное прозвище больше не касается его, что он мужчина и у него есть имя, но теперь это не имело значения, ведь всё, что осталось от этого человека, медленно покачивалось на мягких тёплых волнах, отбросив изъеденное страхами и лишениями тело.

Мужчина вздрогнул и наваждение рассеялось.

Вытянувшееся в полный рост тело лежало на чём-то ровном, твёрдом, сухом… Он открыл глаза, и возвращение к живому миру оказалось болезненно, как падение с небес в Бездну. Просыпаясь в каменном мешке или клетке, он воображал, будто ничто на свете больше не способно причинить ему страдания — он пережил всё. И в очередной раз ошибался. Над головой вместо железной решётки тянулись потемневшие балки потолка, а на них покачивался жёлтый свет свечей. Окно в комнате тоже было, но слишком узкое, как в каземате. Но в каземате узнику предоставляется большая свобода движения, чем ему теперь. Ремни не давили, но держали крепко. На иное рассчитывать и не стоило, раз уж с ним не разделались сразу. И убить себя не дали, тут же старательно подлечили, собственной силы не пожалев.

Ведьме он зачем-то нужен. Значит, она не допустит, чтобы пленник опять попытался умереть раньше, чем она возьмётся за него по-настоящему. За всё то, что он для ведьмы сделал, расплата быстрой не будет. Может, она ещё не раз будет его вот так врачевать, чтобы продержался подольше, сил ей хватит. Это ведь Оресия. Во всяком случае, то существо, что было ей какое-то время. Наивно было полагать, что этой глупой попыткой проткнуть себе горло можно сбежать от неё. И даже тут она ему польстила — решила, что у него хватит духу попробовать ещё раз. Одна лишь надежда на то, что он ей наскучит. Не много нужно, чтобы напугать его теперь, и сносить боль достойно он совсем разучился. Закончился его запас прочности много лет тому назад. Изощрённому уму он должен показаться крайне скучным развлечением.

Мужчина осторожно пошевелился. Приподнял голову, осматривая себя… и оцепенел, встретившись с внимательным взглядом тёмных глаз. Ведьма сидела совсем рядом и улыбалась. Значит, он очнулся, а она просто и смотрела на него, не выдавая своего присутствия. Следила, что станет делать, не попытается ли освободиться? По коже пробежала нервная дрожь, сдержать её он не мог.

Ведьма встала, протянула руку и убрала с его взмокшего лба прилипшие волосы.

— Доброе утро. Ты ощутил это, да? Мне кажется, стало намного лучше.

Лучше — что? Положение, в котором он теперь оказался?

В последние годы он всё хуже контролировал тело, и оно инстинктивно вздрагивало от резких звуков и чужих движений, стремилось сжаться, напрягалось в ожидании чего-то дурного даже от нежных прикосновений женских рук. Хотя, женщина ли это на самом деле? И если стоило ему ещё хоть чего-то бояться на этом свете, то это были именно те руки. Мужчина стиснул зубы.

«Это ничего, ничего, просто повторяй это вслух: я трусливый пёс, мне страшно, я очень боюсь, что снова станет больно…», — прошептал ему на ухо невидимый голос.

Ведьма заглянула ему в глаза, мягко заставила наклонить голову к свету.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, с тревогой заглядывая в глаза.

И это было страшнее всего. Представить, пусть даже на мгновение, что она и впрямь искренне о нём заботится. Потому что он достаточно слаб, чтобы в это поверить.

— Зачем я тебе? — сказал он и поразился тому, насколько окреп его голос.

Ведьма улыбнулась, мягко и даже чуть виновато.

— Мне казалось, что стоило отложить подобный разговор, если ты не слишком хорошо себя чувствуешь.

— Что ты со мной сделаешь? — сказал он.

Она улыбнулась шире. На плече лежала туго заплетённая чёрная коса, лицо было совсем молодое, нетронутое усталостью и морщинами. Она выглядела так, будто их первая встреча случилась лишь вчера. Даже когда ведьма склонилась над ним так, что их лица оказались слишком близко, нельзя было заметить ни единого изъяна. И в этом, наверное, и заключался самый главный признак её нечеловеческой природы. Молодая и красивая девушка, которая останется такой навсегда, что с ней ни сделай.

— Сделай глубокий вдох, медленно выдохни. Выглядишь так, будто сию минуту тебя удар хватит, — сказала ведьма.

Мужчина вспомнил ощущение, когда клинок вошёл в живую плоть, и тёплая кровь полилась по руке. После такого нельзя выжить, он сам закрыл веки убитой. Но потом, когда он вернулся, чтобы забрать тело и предать земле — его не было. Ведьма просто исчезла. Ему стоило хотя бы насторожиться, но он всё ещё считал, что судьба благосклонна к нему.

— Что ты со мной сделаешь? — упрямо повторил он.

Ведьма отстранилась, осмотрела его долгим задумчивым взглядом.

— Это зависит сейчас лишь от тебя самого, — ответила она наконец.

Сквозь узкое окно Гилота рассматривала площадь. Солнце поднялось над крышами домов, тень опустевшего постамента сжалась, поползла к подножию, где расположились трое бродяг. Двое спали, опустив головы и плотнее закутавшись драные куртки. А третий смотрел прямо на Гилоту. Так, во всяком случае, ей показалось сначала. Потом она поняла, что этого не может быть, как раз её он не видит в тени за занавесом и стеклом, не мытым долгие годы. Но смотрел он именно на окна её комнат.

Когда в тишине раздался тихий скрип, Гилота резко обернулась. Мужчина тут же опустил руку, ощупывающую ремень на запястье.

— Если надеешься, что я сумею рассказать тебе что-то важное, то зря, — сказал он. — Все секреты, что я мог знать, за годы потеряли любую ценность.

— Я хочу знать, что с тобой случилось.

Сжав губы, мужчина обдумывал что-то. Потом ухмыльнулся криво, хоть его выражение лица и осталось каким-то жалким:

— А ведь я знал, что ты жива. Всё это время. Сначала лишь подозревал, но потом… Тьма неистребима, так ведь?

— Как тени в солнечный день, — ответила Гилота.

Внутри неприятно кольнуло. Знал ещё тогда? Но каким образом сумел выведать и у кого? Нет, чушь это. И всё же…

— Неужто надеялся, что свидимся ещё?

Мужчина не ответил. Он ждал чего-то, и частое дыхание выдавало страх. Но взгляд запавших глаз был на удивление ясный, куда осмысленнее, чем накануне вечером. Гилота прислушалась к себе, к чужой боли, что принёс ей в спешке проведённый над умирающим обряд. Коснулась протянутой над Бездной нити и не смогла сдержать изумления. Невидимое волокно натянулось. И что там, по ту сторону?.. Нет, не ощутить пока. Лишь фантомная рана на руке под тугой повязкой отозвалась ноющей болью и засочилась уже не воображаемой, а живой сукровицей. Не стоило трогать. Магия крови действует на оба связанных объекта, и всегда — не так безопасно, как хотелось бы. Всё, что требуется, придётся узнать словами.

— Тебе не о чем тревожиться сейчас, — сказала она. — Как видишь, мы уже встретились, а мир не рухнул, и солнце по-прежнему поднимается на востоке. Всякий, кто переступил порог моего дома, находится в безопасности. Говорят обычно, что всякий судит по себе, но что-то не могу я вообразить, чтобы ты расправлялся со слабыми и загнанными. Что бы ты ни думал, я не настолько опасна.