— Да так, ходят…
Посетители его раздражали, они нарушали уютную тишину его маленькой пыльной обители, задавали дурацкие вопросы, корчили из себя мудрецов и знатоков. А эта девица вроде даже ничего. Ростом она Гослину по плечо, а может, и ниже, кто этих женщин разберёт с их звонкими каблуками. Одета в простое чёрное платье, прикрытое плащом. На плече лежала тяжёлая тёмная коса с тонкой изумрудной лентой. Лицо бледное, взгляд — чересчур пристальный. Этим взглядом она поприветствовала гордость лавки — череп дьявольского кабана, по легенде для посетителей, добытый лично в южных лесах. Череп скалил клыки, каждый с палец длиной, а толщиной — с два пальца.
— Вы достали?
— Гослин достанет всё, чего не достанет никто другой!
— Философский камень, рог единорога? — тут же уточнила девица.
— А вот дюже умным я цену в три раза заламываю, — ухмыльнулся Гослин.
Он достал из-под прилавка маленький свёрток из чёрной ткани и красных ниток, девица протянула, было, руку, но он придержал товар ладонью.
— Я спрашивал у знающих людей, — подчёркнуто заявил он. — Оказалось, что не во всём их знания полны. Мне ответил только один. Ему за сотню лет, и лишь однажды, в юности, он вроде слышал от своего учителя, что такое бывает. Он и подсказал, где найти. Зачем вам могло понадобиться то, с чем вы не сумеете управиться?
Девица вроде как занервничала. Сложила руки и стала вертеть на пальце тяжёлое кольцо с красным камнем.
— А с чего вы взяли, что не управлюсь? Чтобы воду в котелке мешать, не надо ни вековой мудрости, ни большой силы. У меня тоже были хорошие учителя. Но если вопрос не праздный — знание стоит денег. Так сколько с меня?
Гослин не знал что и думать по этому поводу. Знание, вот как. Если девица и впрямь раздобыла пару-тройку рецептов, давно канувших во времени, на этом теперь можно было поднять целое состояние. Развелось ведь всяких любителей, практиков, салонных «колдунов», и все они готовы платить большие деньги даже за бесполезную дрянь и пустые слова. Но есть другие, люди серьёзные, и за настоящее сокровище они вознаградят достойно. Лишь бы не упустить нить, что выведет его на правильную дорожку.
— Двадцать динаров, — сказал он.
Девица лишь удивлённо подняла брови и принялась расшнуровывать поясную сумку.
— Небольшая скидка, в счёт будущего сотрудничества, — сказал Гослин, и сразу понял — зря. Она и сама все поняла, потому что достала не только кошель, а ещё и крошечный жетончик, сунула ему в ладонь вместе с серебрянными монетами.
Гилота выскользнула из лавки, придерживая край плаща, чтобы не прищемить дверью, и сразу услышала, как за спиной снова лязгнул засов. Лишние люди никогда не переступали старый выщербленный порог лавки. Но её хозяин с трудом терпел даже необходимых. Если дело не касалось больших денег. Вот здесь хмурая донная рыба заглотила наживку сразу, ещё даже не подумав, голодна ли она на самом деле.
В том, что Гослин придёт на встречу, она не сомневалась. А через мгновение выбросила это из головы и растворилась в праздношатающейся толпе.
***
Город Реккнитц стоял когда-то на высоком холме, обнесённый двумя неприступными стенами. Он был крепостью, жилищем феодала Акерлеа и его приближённых. Ближний круг — в центре, под надёжной защитой, а в кольце между крепостных стен — жильё простолюдинов, ремесленников, чернорабочих. Один и тот же род владел крепостью и окрестными землями, пока досточтимый Император не покинул сей безрадостный мир, оставив на престоле свою жену — некогда безродную, явившуюся словно из ниоткуда ведьму Оресию.
Супруга Императора, принявшая брачный венец ещё юной девой, не изменилась за десяток лет брака, и Акерлеа с тщательно скрываемой усмешкой смотрел, как бледная девчонка в траурном облачении явилась в зал заседаний, чтобы исполнить обязанность своего почившего мужа и возглавить военный совет. Она была так мала ростом, терялась за плечами сопровождавших её воинов личной гвардии. И когда вдова Императора расположилась во главе стола, Акерлеа позволил себе встать и во всеуслышание заявить, что он — бывалый воин и уронит свою честь, если позволит себе принимать указания от женщины. Императрица Оресия не ответила ему, лишь посмотрела как-то слишком пристально. И те, кто сидел ближе, успели заметить, что время всё же изменило её лицо, это не было теперь лицо юной девы, вовсе нет. Позже придворные спорили о том, что же первым вспыхнуло и занялось ярким алым пламенем — одежда феодала Акерлеа или само его тело.
Позже Гилота с усмешкой вспоминала, что эффектный жест стоил ей слишком дорого. Следующие три месяца она была бессильней простого человека. Но именно это событие стало началом. Всё, что было потом — эпоха, которую граждане империи называют теперь «время Тёмного солнца». Эпоха тирании Вечной Императрицы Оресии.
За сотню лет город Реккнитц изменился. В мирные годы люди стали селиться за крепостными стенами, на равнине, уже не опасаясь набегов из соседних земель. Так появились первые слободки, постепенно обрастающие всё новыми домами переселенцев, лавками, трактирами, притонами. Крепость старого города так и виднелась на холме, чёрной каменной громадой возвышаясь над ветвящимися улицами и убегающими за горизонт домами нового города. И где-то в его гуще, перед одной из многочисленных площадей, где не было теперь ничего примечательного, стоял дом Ведуньи Альмасины.
На улицах и площадях царило небывалое оживление. Слышался гул голосов, крики, топот копыт. Тротуары наводнились разномастным людом ещё на рассвете. Пешие, конные, в богато украшенных экипажах, на ветхих повозках, безногие в тележках… В толпе то и дело шмыгали ловкие побирушки — того и гляди внимательнее, да за вещи держись, чтоб не вырвали из рук. Мелькала богатая одежда, лохмотья, костюмы ремесленников и рабочих, чистые лица, грязные лица и невообразимое уродство.
Через город толпы тянулись к десятку площадей, где были теперь раскинуты ярмарочные шатры и установлены наскоро сколоченные балаганы. Праздник середины осени, громкий и долгожданный, шёл первый день и лишь набирал обороты.
Казалось, можно даже не искать ориентиров в переплетении улиц — толпа несла Гилоту сама, как полноводная река, плещущаяся в глубоком ущелье меж запылённых фасадов. Дома тянулись ввысь, увенчанные дощатыми надстройками, и она посматривала вверх, где высовывались из окон любопытные лица, сушилось бельё, доносились запахи готовящейся еды, а на головы прохожим в любой момент могли выплеснуться помои или содержимое чьего-то ночного горшка.
Над ярмаркой неслась музыка оркестров и механических органов, сливаясь в единую какофонию, тысячи голосов галдели без умолку, зычно орали зазывалы. Товары разложены вразнобой и следом за козьим молоком и сыром продают яркие глиняные игрушки, плетёные корзины, тыквы, стоптанные башмаки и медные тазы. Стоило больших усилий всякий раз найти нужные палатки и прилавки.
Гилота нырнула под тёмный полог, в густой аромат разнотравья, а выбралась обратно, уже пряча в поясную сумку свёрток, перевязанный бечёвкой. Мимо крестьянин тащил на верёвке холёную рыжую корову, лениво чавкающую копытами по растоптанной грязи. В плетёной из лозняка клетке оглушительно заливались тонкомордые собаки. Когда Гилота прошла мимо, животные на несколько мгновений затихли, проводили её взглядами, но этого никто толком не заметил.
Бродить в толпе ей даже нравилось. Мельком заглядывать в лица, рассматривать прилавки, увешанные лоскутными коврами или стеклянными бусами, вдыхать запах готовящихся на костре походных кухонь каш и мясных похлёбок, слышать пение деревенских музыкантов. В такие моменты Гилота словно растворялась, теряла личность, сливалась с пёстрым и многоголосым людским сборищем. Она плыла по течению, улыбаясь и наслаждаясь мгновениями полной беззаботности. В толпе не существует личной ответственности, в праздничный день можно отбросить мысли о прошлом, не рассчитывать будущее. Перед скромным прилавком травника, добравшегося до города от далёких южных гор, она постояла подольше, потом посмотрела на музыканта-скрипача с ручной обезьянкой в юбочке, танцующей под народный плясовой мотив.
