Сейчас.

— Не привязывайся. Брось любовь в огонь — иначе она принесёт тебе лишь тоску, — говорила ей мать.

— У тебя будет много жизней. Таким, как мы, суждено отмерить на земле целую вечность. Когда-нибудь ты забудешь своё первое имя, хоть его призрак всегда останется с тобой. И родной край станет тебе чужой и далёкой землёй, не пробуждающей в душе воспоминаний, сколько бы ты ни пыталась их сохранить. Ты будешь ложиться с мужчинами, кто-то из них сумеет пробудить в тебе чувства, но следующий цикл сметёт их в Бездну без остатка. Ты научишься тому, что в жизни быстрее всего проходят светлые чувства, забывается благодарность, предаются забвению искренние подвиги и победы. Но одно, увы, всегда остаётся с нами — наши смерти. Их ты будешь помнить, все до одной. Как и тех, кто тебя убивает…

Гилота, единственная дочь Гильды, умерла впервые, когда ей было шестнадцать лет. Случилось это от долгой тяжёлой болезни, в которой погибла вся деревня, и Гилота навсегда сохранила воспоминание о промокшей от горячечного пота одежде, жёстком соломенном тюфяке, вони разлагающихся на солнце тел, которые уже некому было убрать. Когда она очнулась вновь, лёжа в одном исподнем на росистой траве и глядя в наливающееся розовым светом небо, матери рядом уже не было. Тогда она чуть поплакала, понимая, что больше никогда её не увидит. Потом вытерла слезы, поднялась и пошла куда глаза глядят. Все утро на кончиках пальцев мерцали крошечные искорки, но потом она собралась и взяла силу под контроль.

«Таким как мы, — говорила мама, — уготовано вечное одиночество. Нам слишком опасно быть рядом с себе подобными, а смертные мелькают перед взглядом и исчезают в Бездне. Ты привыкнешь к этому однажды. Увы, мы, как и смертные, способны тосковать и не можем избежать разочарований».

Через семь часов после начала своего первого цикла Гилота убила человека. То был обычный путник, позарившийся на одинокую девчонку, бредущую по обочине дороги. Гилота выжгла ему глаза и забрала кошель, чтобы обзавестись личными вещами в ближайшем городе. С наступлением темноты к ослеплённому калеке пришли волки и докончили то, обо что она не захотела испачкать руки. Но она посчитала его, как первого.

У неё случались времена, когда приходилось убивать много, и находились месяцы, годы, десятилетия спокойной жизни, когда она применяла Силу лишь во благо. Но заканчивалось все одинаково — однажды её саму убивали, и цикл начинался вновь. Короткие жизни быстро стирались из памяти, долгие и плодотворные она научилась сохранять подольше.

Прошлую жизнь Гилота успела сначала полюбить всем сердцем, потом — возненавидеть и проклясть. А прошлой ночью ей приснился сон, из тех, что никогда не приходят зря. Во сне Гилоте предстала её прошлая смерть.

Во сне Вечная Императрица Оресия опустилась на колени, прижимая руки к окровавленному животу. Корсет роскошного платья, вышитого чёрным жемчугом, был безжалостно вспорот клинком, толстые косы рассыпались по плечам, как тёмный плащ. Оресия смотрела, как гаснут последние искры под ладонями и думала о том, как была слепа и самонадеянна ещё несколько мгновений назад. Смертельный удар, такой вероятный, всё равно пронзил её внезапно. Теперь время остановилось. И пошло иначе. Падали тяжёлые капли, отмеряя приближение Бездны, как последние песчинки в часах.

«Сильна, очень сильна, — сказал стоящий над ней мужчина, и она рассчитывала найти насмешку в его голосе, но там была лишь усталость. — Гордилась, что мужчинам не дано такого. Но что же, тварь из мрака, теперь я сумел тебя удивить?»

Ответить Оресия уже не могла. Она почувствовала, как враг опустил меч, и он со звоном упал на каменные плиты пола. Следом полетел измятый шлем. Оресия подняла глаза, в последний раз скользнула взглядом по пропитавшемуся кровью и потемневшему плащу, по забрызганному краю рубахи, по опалённой и разорванной кольчуге, и выше, к закопчённому лицу, на котором двумя ледяными искрами горели глаза, в которых теперь постепенно угасала вспышка силы. Враг тоже был ранен. Она успела понять это, видя, как на рубахе расплывается новое алое пятно. Она тоже смогла его достать.

А потом мужчина поднял Оресию, намотав волосы на кулак, и перерезал ей горло. Быстро, без всякого удовольствия выполнил свой священный долг. Пачкаясь в крови, он обхватил её и опустил на пол. Грязными пальцами опустил веки… и замер на несколько мгновений дольше, чем следовало бы. Зачем-то вгляделся в лицо. Лишь потом мужчина накрыл тело плащом и побрёл прочь, к выходу из зала. Ему постоянно приходилось переступать через тела. Под подошвами сапог звучно хлюпало, словно он шёл по болоту.

Гилота проснулась без вскрика, и даже не вздрогнула. Просто открыла глаза и посмотрела в потолок, завешенный пологом, сшитым из старых пёстрых платков, как когда-то смотрела в рассветное небо.

Она спустила ноги на пол, сладко потянулась. В комнате, служившей ей спальней и единственным личным прибежищем на этаже, царил мрак, а за плотными бархатными занавесями уже поднималось солнце, это она всегда чувствовала безошибочно.

Сегодня её зовут Альмасина, но некоторые предпочитают по-простому — Ведунья. Она не обижается, даже гордится где-то в глубине души. Теперь её владения малы — взятая в аренду лаборатория на втором этаже старинного дома, с окнами, выходящими на площадь. Когда-то на каменном постаменте стояла изваянная в камне Вечная Императрица Оресия, но десять лет назад обезумевшая толпа разбила скульптуру на мелкие осколки. Теперь в тени высокого постамента жаркими летними днями собираются нищие. Они сидят на загаженном тротуаре, там же лежат, там же едят, там же совокупляются и справляют нужду, не забывая назойливо выпрашивать подаяние у случайных прохожих, торопящихся пересечь дрянную площадь быстрым шагом. Совсем недавно такое нельзя было представить, теперь достаточно просто подойти к окну и отодвинуть тяжёлые занавеси. Ведунья не любит дневной свет, хоть он и не в силах причинить ей вред, поэтому занавеси всегда плотно задёрнуты. А ещё она предпочитает не думать о плохом.

Днём горожане и приехавшие издалека жители деревень приходят к ней, чтобы взять благословения и заговоры, предсказания и предостережения, сушеные травы и корешки, отвары и мази. А ещё оставить наведённую духами хворь, печаль или беду или нежеланный приплод в животе. Это её часть мира, пока единственно достойная внимания. Ведунья Альмасина отдаёт и принимает, впервые за много лет сила не выжигает бессмертную Гилоту изнутри. Она ещё помнит, как это — быть опустевшей. Но сейчас она счастлива. Чувства подсказывали ей, что наступает хороший день. Случится что-то очень важное, нужно лишь вовремя прочесть невидимые знаки силы.

***

Семь лет назад.

«Меня всегда поражала хрупкость человеческого тела. И несгибаемая твёрдость того, что находит в нём временное обиталище, — сказал чёрный брат. — Если бы найти кузнеца, что расплавит в горне такую душу и превратит её в клинок…»

Впрочем, свою мысль чёрный брат так и не закончил, и снова испытующе посмотрел на сидящего в кресле мужчину. Тот склонил голову, губы беззвучно шевелились. То ли молился, то ли посылал смертельные проклятия. Впрочем, последнего чёрный брат не боялся. Он и почтенная комиссия за столом были надёжно защищены. Мужчина содержался, как и подобает поганому колдуну — в ошейнике и кандалах, чей священный узор запирал проклятую силу. К тому же, когда-то он был физически силён, а потому и сейчас толстые ремни и железные крепления держали его неподвижно притянутым к пыточному креслу. Даже голову не повернуть в зажимах.

Четыре часа сегодня, восемь — вчера, как и всю прошлую неделю. И лишь бессильные проклятия, поганая хула и грязные ругательства. Чёрный брат предложил главе комиссии собственноручно выжечь сволочи язык, но тот почему-то взялся соблюдать формальности до конца. Легче стало, когда проклятый колдун сорвал голос.