«Он сам».

Ведьма может подсобить в чём-то, но потом она уйдёт, а Томас останется с созданием Бездны наедине.

— Когда он погрузится в твой разум, ты почувствуешь, будто стал им. Ты увидишь всё, что известно ему. Но лишь на мгновение. Не дай себя зачаровать. Тебе нужно имя и символ. То, что разделит вас, то, что даст тебе шанс получить от него силу и управлять ей.

Обитатель лесной чащи облюбовал себе удобную трещину реальности, будто хищный моллюск — раковину. Если дать чудовищу себя схватить, можно получить то, что он желает себе больше всего на свете. Или навсегда остаться лежать под водой в мире белых теней и чёрного света. Томасу казалось, что второй исход наиболее вероятен, но ведьма почему-то согласилась попытать удачу. До этого момента он думал, что почти разгадал её намерения, но теперь… Если создание окажется ему не по плечу, этой женщине не останется даже тела несостоявшегося слуги, чтобы расплатиться за одолжение. Либо она слишком уверена в нём, либо задумала что-то. И здесь не могло быть сомнений насчёт того, какой вариант верен.

На третий день перед взором путников распростёрлись обширные пахотные угодья. А с хмурого неба нежданно посыпались первые колючие снежинки.

Томасу казалось, что сейчас-то он точно выпадет из седла. Упрашивал себя продержаться ещё чуть чуть и — вот чудо! — ехал и ехал. Впрочем, собранных ведьмой припасов осталось немного, и эта мысль тоже внушала надежду на скорый конец мучений. Всадники по широкой дуге обогнули посевы озимых, пересекли брошенное поле и наконец-то приблизились к границе леса. Очень скоро обоим пришлось спешиваться — подлесок переплетал тугие хлёсткие ветви, норовя достать побольнее, засыпанная белой порошей и прошлогодней трухлявой листвой земля скрывала рытвины и ямы, а то и резко подавалась куда-то вниз, грозя переломать ноги. Над головой, в переплетении полуголых ветвей, тревожно перекрикивались птицы.

А потом, уже на исходе дня, когда до заката оставалось лишь чуть, они достигли цели.

Томас сначала почувствовал, и лишь потом увидел это. Словно из его беспокойного сна выступили навстречу силуэты узловатых стволов, открывающие проход на едва заметную тропинку. Деревья тесно сплелись кронами над головой, образуя настоящий потолочный свод с балками-ветвями. Под ногами узорчатым ковром стелился нетронутый ничьими следами мох с редкими вкраплениями побелевшей травы. Томасу даже показалось на время, что он вступил в некий чертог, где обитают силы, слишком далёкие от человеческого мира. Если чуть прислушаться, можно было даже различить сквозь шорох ветра в опадающей листве отрывистый шёпот. Усталость лишь поддерживала иллюзию. Голоса переговаривались, чуть насторожённо, но с явным любопытством, и если сделать над собой усилие, попытаться проникнуть в суть их беседы…

— Замри, бес поганый!

Грубый оклик пригвоздил его к месту. Томас моргнул, встряхнул головой, разрывая ткань призрачного тревожного видения, и обнаружил, что стоит за десяток шагов от того места, где помнил себя в прошлый раз, уже среди густых зарослей, расцарапавших ему в кровь лицо и руки. Воздух, веющий из самой густой чёрной чащи, нёс запах воды и мокрых камней. Что там впереди, он не мог рассмотреть в медленно подступающих сумерках. Понял, что не хочет на это смотреть. Настолько, что пришлось взять волю в кулак и заставить себя остаться на месте, когда хотелось развернуться и броситься бежать оттуда, куда ещё недавно так тянуло невидимым поводком.

Оказывается, за это время ведьма успела снять седельные сумки со своей кобылы и теперь двигалась к нему, ведя животное под уздцы.

— Ты меня оскорбила, — сказал Томас.

— Хорошо, что ты стал это замечать. По-иному бы вряд ли вышло. Я кричала, звала, а ты — шёл.

Она продралась сквозь колючий кустарник, дёргая кобылу за поводья. Та упрямилась, как могла, всхрапывала, мотала головой. И тем внезапней оказалась перемена. Лошадь замерла, навострив уши. Ведьма ласково погладила её по холке, подтолкнула. Кобыла сорвалась с места играючи ринулась вперёд, проламывая себе дорогу сквозь запутанные ветки, будто впереди её ждал любимый хозяин или лучший в целом мире жеребец. Она уже совсем скрылась из виду, когда чаща принесла отражённые эхом звуки — плеск воды и дикое перепуганное ржание. Ему вторил тоскливый голос оставшейся лошади. Некоторое время там, в глуши, шло яростное сражение. Потом стало тихо. Даже птицы замолчали.

Томас почувствовал прикосновение. Ведьма взяла его за руку, на краткое мгновение сжала пальцы, словно пытаясь разбудить от наваждения.

— Вот он, твой шанс передумать.

Он сглотнул — в горле оказалось сухо и больно.

— Ты погубила нашу верховую. Будто уедет отсюда только один.

— Я тебе жизнь спасла, на небольшой срок. Оно уже чует, что человек здесь, и очень голодно. Мы могли бы лечь спать, а проснулась я уже одна. Вторую лошадь тоже придётся спустить. Иначе у тебя нет шанса вернуться. Заглотит целиком.

Закатный ветер подул легко, но пронзил до самых костей. Томас не хотел думать, что на самом деле это был первобытный страх, вгрызающийся в больное усталое тело.

— Помоги собрать ветки, разведём костёр, — предложила ведьма.

— Но я должен…

— Ты должен это не раньше утра. Нужно некоторое время. Ты устал.

Пока он собирал хворост, ведьма избавилась от второй лошади, пустив её в заросли.

Позже, уже сидя у огня, на подстилке из расстеленного плаща и нарезанных еловых веток, допивая остатки выпивки из фляжки, ощущая льющийся в лицо уютный жар, Томас думал о том, что в его возрасте отец во главе войска объединил шесть провинций, превратив настоящих варваров в самую грозную силу на Большом Севере. Он слал флотилии боевых кораблей за море, множил богатства и воинскую славу. Как бы он взглянул на сына, угнанного в столицу, поносившего рабский ошейник и прислуживающего теперь главной врагине рода? Наверное, не стал бы даже утруждаться, чтобы в лицо плюнуть. Томас обманул все его ожидания, одно за другим. Какая теперь разница? Время великих царств миновало, мир распадается на провинции, расползается вглубь земель, считавшихся раньше дикими и гиблыми. На главном престоле сидит тот, кто богине-славе принёс в жертву всех, кто был ему сподвижниками, друзьями, братьями. Ведьма намекала, что остались ещё верные люди, но к чему они ему? Он не сумеет их защитить.

— Томас…

Он поднял взгляд. По другую сторону огня сидящая на земле ведьма снимала с себя одежду. Куртку, сюртук, пояс… Стащила сапоги, поднялась и перешла к нему, наступая на раскатившиеся по земле горячие угли.

— Отчего тебе так печально, Томас?

Странно, подумал он, на женщинах мужская одёжка обычно смотрится нелепо, а этой — идёт. Хотя, какая же она женщина…

Она уселась рядом, прижавшись, положив голову ему на плечо.

— Быть может, я смогу отвлечь тебя от дурных мыслей?

«Не забывай, кто она», — прошелестел внутренний голос, теперь не громче лёгкого ветерка над полем.

От её тела исходило тепло, нежное, убаюкивающее. Следовало оттолкнуть её, но для этого понадобилось бы слишком много сил. Томас чувствовал, как вся усталость последних лет навалилась на него. Будто всё это время его тело напрягалось в судороге, а теперь спазмы закончились, и пришла боль в перенапряжённых мышцах. Чужое тепло гнало её прочь.

— Что ты делаешь? — спросил он, и язык заплетался как у пьяного.

— Пытаюсь помочь тебе исполнить свою часть договора, храбрый рыцарь. Я хочу взять это сейчас.

— Пока я ещё жив? — пробормотал он.

Она попыталась помочь ему избавиться от лишней одежды, хоть выходило крайне неловко, потом навалилась, опрокидывая на спину, и Томас не стал сопротивляться. Он рухнул на подстилку, чувствуя запах костра, еловых веток, разгорячённого женского тела. Она взобралась на него верхом…

— Я так ждала этого, Томас… это так тоскливо, что между нами встала вражда и смерть. Мне так больно было знать, что ты считаешь, будто я появилась, чтобы тебя мучить. Ты хороший человек, ты мне нравишься, я не смогла бы так поступить лишь потому, что обязана тебе отомстить за собственное убийство…