Вот даже не знаю, что на них подействовало, но мужички умчались чуть ли не вприпрыжку. Я окинул взглядом сразу оживший оазис и довольно улыбнулся. Я их еще научу службу служить. Развели бардак, понимаешь… Стоп-стоп… надо же как-то с буром дела уладить…

– Минхер Яапп, я сожалею…

Бур меня не захотел понять и выдал еще серию ругательств, яростно размахивая руками и порываясь подступиться к студенту. Безвинно павшего ниггера уже тащили в сторонку остальные чернокожие. М‑да… как-то неловко получилось, но не отдавать же ему студента – соотечественник вроде…

Немного поломав голову, я взял минхера Яаппа за рукав и подвел к фургону, где вручил ему одну из трофейных однозарядок «Мартини-Генри» и горсть патронов к ней. Бур призадумался, энергично-отрицательно замотал головой и показал рукой на вторую винтовку.

– Минхер Яапп, это хорошая цена, ваш чернокожий и этой винтовки не стоил… – попробовал я его облагоразумить.

– Две! – на пальцах показал бур. – Он был очень хороший работник. Так что две, и точка.

– Ну и черт с тобой… – буркнул я ему по-русски и вручил самый потертый винтарь. Патронов не дал совсем.

Бур удовлетворенно кивнул и сразу же стал собираться. Ну что же, я его в чем-то понимаю. От этой орды чего хочешь можно ожидать, могут и остальных рабов пристрелить.

Тем временем к нашему фургону уже перетащили раненых, а Лизхен даже кого-то начала тиранить – из повозки доносились заливистые вопли. Детина казачьего звания оттащил студентика в тенек и сейчас пристраивал ему мокрую тряпку на ушибленную головушку.

– Здравствуй, козаче.

– Я не казак, вашблагородье… – угрюмо буркнул мужик в ответ и уставился на меня исподлобья.

Очень интересно… а кто же ты тогда? Добродушное, совсем молодое русское лицо с небольшой курчавой бородкой, настоящий богатырь – выше меня чуть ли не на голову, потертый нестроевой бешмет, мягкие сапожки и кавказский длинный кинжал на поясе. Винтовку не бросил – «бурский маузер» аккуратно к пальме пристроен. Там же и сабля лежит – британская, точно такая же, как и те, что у меня в фургоне. И не казак? Надо бы познакомиться поближе…

– Ты это… про благородие забудь – не люблю. Михаилом Александровичем меня кличут.

– Степан Наумыч, значица, Мишустовы мы… – нехотя ответил парень, немного подумал и начисто проигнорировал мою протянутую руку.

– Каким ветром тебя, Степан Наумович, сюда занесло? – Я присел и показал ему на валун рядышком. – Ты садись, дружище, в ногах правды нет.

– Каким ветром, гришь? – Парень исподлобья на меня глянул и почти враждебно ответил: – А вам оно надо, вашбродие?

М‑да… очень дружелюбно. А с другой стороны, казаки и есть народец резковатый, палец в рот не клади. Ну да ладно, дорог на свете много, как-нибудь разойдемся. А не разойдемся – так не обессудь.

– Твое дело, парень… – Я встал и собрался уходить. – Ты мне только вот что скажи: ты с нами или нет?

Казак на секунду задумался и нехотя процедил:

– Да с вами я… С вами. Тока…

– Я его убил? – вдруг раздался надрывный страдальческий голос. Молодой студентик пришел в себя и теперь с ужасом смотрел на свои руки, как будто хотел разглядеть на них потеки крови. И главное – он тоже говорил по-русски.

– А как жа, – успокоил его Степан и нахлобучил ему тряпку на голову, – канешно убил, прям в лоб влепил. Ерой…

Паренек в ужасе ахнул и опять потерял сознание. К счастью, к нам промаршировала Лизхен, уже обзаведшаяся двумя добровольными помощниками, окинула меня гневным взглядом и скомандовала тащить студента в фургон.

Я помедлил немного – так и подмывало поставить казачка на место – но потом решил не усугублять. Мало ли что, без причины так себя не ведут. Может, есть повод, а гордость рассказать не позволяет. Ладно, со временем все станет ясно…

Вернулись с докладом командиры отрядов, я выслушал их, затем скрепя сердце выдал винтовки и патроны безоружным, потом организовал горячее питание, опять же едва ли не ополовинив наши с Лизонькой припасы.

Я еще успел повздорить с Лизаветой – девчонка всерьез собралась мне выговаривать за то, что я ошарашил по башке Веничку… тьфу ты опять… то есть Вениамина Львовича Мезенцева – того самого неприспособленного студентика-химика. Даже странно – Лизхен совсем не вспоминала о том, что этот самый Веничка десяток минут назад угробил негритоса, которого сейчас бодренько дожирали гиены в саванне… Ну да ладно. Кстати, она оказалась действительно врачом и довольно умело обиходила раненых, выковыряв при этом массу осколков и пару пуль. Выглядела после этого, словно упыриха – вся в кровище, но бодрость духа сохранила и сразу принялась за остальные болячки – сбитые ноги и прочие мозоли. Словом, молодец, Лизавета Георгиевна.

Я походя поймал Шнитке и расспросил, откуда взялся при отряде Степан. Оказалось, что он с самого начала был вместе со спутником, каким-то русским, с виду богатым. Отряд из добровольцев возглавлял отставной майор германской армии, но вследствие полной несогласованности взаимодействия с основными силами быстро был бриттами разбит, потеряв семьдесят процентов личного состава. Командира убило вмести с богатым русским одним снарядом. Каким-то чудом волонтерам удалось выбраться и даже отбиться от преследующей их британской кавалерии. Все это время Степан был с ними, причем воевал умело и расчетливо. Саблю он снял с убитого улана, вот только зачем она ему нужна, Шнитке наотрез отказывался понимать.

М‑да… больше загадок, чем ответов. Одно только ясно – он казак, но вот почему не признается? Да и ладно.

К вечеру, управившись со всеми делами, я наконец присел и под сигару потихоньку прихлебывал кофеек. Тяжелое это дело – командовать. Особенно гражданскими, штафирками. Ох и тяжелое… Лизавета успела привести себя в порядок, подсела и, сменив гнев на милость, отчаянно ко мне подлизывалась. Веничка отсиживался в фургоне и свирепо дулся на меня, за некое «варварское» отношение к нему. Так сам выразился, стервец малахольный…

Словом, дела потихоньку налаживались. Одно присутствие соотечественников нешуточно прибавляло бодрости духа, и я уже прикидывал, как свалить подальше из этой клятой Африки и сманить за собой всю компанию. Куда свалить? Конечно, в САСШ, а там… там я уже знаю, что делать.

Но тут… тут приперлись Ла Марш и Шнитке и заявили, что если я хочу возглавить отряд, то должен подтвердить им свою личность. Ни много ни мало. М‑да… все правильно: успели опомниться, и теперь самое время усомниться в личности непонятного капитана. До меня только сейчас стало доходить, что я личину не очень правильную выбрал. Майкл Игл может быть только англом – что вообще неприемлемо и в высшей степени подозрительно – или американцем, чьи воинские звания среди европейцев никак не котируются. Не успели еще заслужить. Ну и что мне делать? А вообще, наглость – второе счастье, вот из этого и будем исходить.

– А если я не хочу возглавлять ваш отряд?.. – как можно безразличнее буркнул им в ответ.

– Как?! – в один голос возмутились немец с французом. На их лицах читалось такое дикое недоумение, как будто я отказался командовать целой армией.

– А так. Все, что мог, я для вас уже сделал, но, к сожалению, у меня совершенно другие задачи. – Я с каменным лицом развел руками.

Оно мне надо? Документы для начала покажи, коих у меня нет от слова совсем, затем взвали себе на шею этих остолопов и делай из них солдат, что тоже весьма непросто. И главное, в этом случае придется воевать, чего я тоже совсем не хочу.

– Господин капитан!.. – экспрессивно воскликнул француз и обескураженно заткнулся – очевидно, не найдя, что сказать.

– Герр гауптман!.. – Немец тоже осекся и почему-то смущенно стал рассматривать мыски своих сапог.

А еще я заметил нехорошо прищурившиеся глаза Елизаветы Георгиевны. Ну как же: я, видите ли, отказался воевать за благое дело! Ох, похоже, и намучаюсь я с ней…

– Еще раз вам повторяю – у меня своя миссия. Могу вам сообщить лишь, что я американец. Более ничего.