– Ох, мы с тобой сейчас такие красотки! Наревелись, а еще даже не обед. Теперь ходить с опухшими глазами!

Карие глаза Печеньки расширяют от испуга.

– Мама! Садик! Я не пошла в садик!

Ох, елки-палки!

Мать из меня никудышная, что ж поделать, я в этой роли от силы пару часов. Но…детский сад? Странные тут порядки, однако.

Настя, черти тебя побери, что за ересь ты написала? В небе летают драконы, эпоха, судя по мебели позднее средневековье, так что еще за детский сад? Разве не господствует здесь домашнее начальное образование или что-то вроде?

История не была моей любимой дисциплиной в школе, и кажется, моя драгоценная подруга-писатель разбирается в ней еще хуже, чем я. Хотя всегда можно все пробелы свалить на уникальное творческое видение автора, что Настя с успехом и делала.

Ну уж это точно ждет, заключаю я.

В животе у Пенелопы тихонько урчит.

– Голодная?

Печенька кивает, робко улыбнувшись. Отстраняется. Опускает голову, пряча лицо за волосами.

Ну что за милашка, так бы и затискала, но держу себя в руках, ребенок явно пытается сохранить с матерью некую дистанцию, видна эта робость и неуверенность в движениях.

А еще настораживает меня момент, что, когда я только проснулась, из-за резких движений, девочка зажмурилась, будто ожидая от разбуженной ею родительницы удар.

Голова у меня, по правде говоря, совсем идет кругом. Но сейчас не время предаваться собственному унынию. Детям нужно кушать каждый день и обязательно сбалансированную пищу, во всяком случае так мне говорили родители в моем детстве.

Документы и все остальное подождет.

– Эмм, Печенька, проводишь маму в кухню?

Пенелопа оживленно кивает.

Будь она постарше, могла бы что-то неладное заметить в поведении родительницы, но в настоящее время будущая антагонистка романа еще слишком мала, чтобы быть подозрительной.

Это лет через тринадцать она станет героине палки в колеса совать, а сейчас, совсем ведь еще малютка, что без взрослого рядом долго не протянет. Не могу представить, что такая кроха вообще когда-нибудь совершит непростительные поступки, как было прописано в романе.

Девочка возбужденно бежит к двери спальни и привычно распахивает ее настежь, оглядывается, ждет, что я последую за ней. Так и поступаю.

Платьице на ней короткое, ножки голенькие и такие же худенькие, как и ручки. Ребенок в этой неполной семье из матери и дочери очевидно не приоритет, замечаю про себя.

Коридор совсем маленький и темный, мы его быстро пересекаем. Я иду позади ведущей меня Пенелопы, осматриваясь вокруг. В этом доме мы однозначно живем вдвоем, следов обитания других людей не обнаруживается.

Обшарпанные деревянные голые стены, облысевшие ковры, паутина на потолке, слой пыли на всех плоских поверхностях. М-да-уж. А прошлая я любовью к чистоте не отличалась.

Кухонька совсем небольшая. Но все, что нужно, здесь есть. Поздно спохватившись, что местной утварью я пользоваться не умею, замечаю, что устройство у плиты похоже на земное. Только не на привычную газовую панель, а скорее на электрическую плитку. На кружок из стекла в столешницу ставишь посуду и поворачиваешь рядом ручку. Это не русская печь, так что особой науки не нужно.

Единственное, стилистика у бытовой техники такая, словно она из девятнадцатого века: завитушки декоративные на фасадах, необарокко какое-то.

В углу у зашторенного окна замечаю холодильник. Пузатый такой, словно из пятидесятых, и цвет у него не белый, а золотистый.

Робко подхожу к рефрижератору местного розлива и открываю. Внутри загорается лампочка. Привыкнуть к реалиям этого мира, возможно, будет легче, чем я думала, узрев в голубом небе крылатую животинку из сказок. Кажись, быт весьма схож с обычными для меня, землянки, чудесами технического прогресса двадцать первого века.

Есть и холодильник, и плита, может, еще и пылесосы тут водятся? А телефоны и интернет? Компьютеры? Ох, мне бы ноутбук да выход в интернет…Мечты, мечты…

Но, погодите, Настя писала о похожем на смарт-часы предмете связи, что помогал главным персонажам общаться, оживляюсь я, и сразу же сдуваюсь: технология эта появится нескоро, ибо действие романа еще не началось, все герои пока что являются детьми, да и принципы работы этого прибора автором благополучно не упоминались.

Ладно, об этом мы потом будем думать, прежде всего нужно насытиться пищей телесной, а не духовной.

Так, продуктов мало. Яйца и масло, скисшее молоко, это на выброс, сыр с плесенью, и не понятно, он такой должен быть изначально или испортился в процессе своей долгой жизни, банки с чем-то непонятным, их мы открывать не будем, рисковать я сейчас точно не в настроении, вишенкой на торте было бы заработать отравление.

Пища местная, кажется, как и техника, тоже вполне привычная для землянки, то бишь меня.

Настя особо с изобретательством не заморачивалась, ее история могла похвастаться не полетом фантазии, а количеством откровенных сцен, ссорами-примирениями, эмоциональными качелями да беготней туда-обратно Корделии и ее избранников, ибо какая же героиня без армии поклонников помимо главного героя, сгорающего от ревности и совершающего в честь любимой один подвиг за другим словно борющийся за расположение самки альфа самец.

Даже странно, что вся эта орава горемычных трубадуров в данный период времени всего лишь дети и ни о какой любви до гроба даже не помышляют, в детский сад вон ходят.

Решив пожарить яичницу, я быстро нахожу в шкафу сковородку и включаю плиту. Ура! Все работает так, как я привыкла. Солю готовое блюдо, раскладываю по тарелкам и гордо подаю ждущей за располагающимся здесь же в кухне небольшим круглым столом на двоих Пенелопе.

– Ой, подожди, сейчас ложку дам.

Печенька уже готова наброситься на еду голыми руками. В глазах горит голодная жадность. Странно.

Как долго она не ела? Осторожно передаю маленькую ложку в пальчики ребенка.

– Все, теперь можем кушать. Приятного аппетита, Пенелопа.

– Печенька, – тихонько поправляет девочка.

– Хорошо, – улыбаюсь я, краем взгляда заметив, как у юной злодейки заблестели глаза.

Ласковое прозвище ей явно пришлось по душе:

– Приятного аппетита, Печенька.

Пенелопа с полминуты внимательным взглядом вглядывается в мое лицо и потом вдруг начинает плакать. Ручка с зажатой в ней ложкой опускается на стол, так и не коснувшись тарелки. К такой реакции я совершенно не готова, улыбка сползает с губ.

– Что? Что случилось? Ты не любишь яйца? – подрываюсь со своего стула и приседаю на корточки перед Пенелопой.

Сердце словно в бездну проваливается.

– Нет, – всхлипывает дите. – Мама. Мама, мама, мама, мама… – с каждым словом голос зовет все отчаянней, Пенелопа давится вздохами-всхлипами.

– Да, я твоя мама, – легко с губ слетает ложь.

Настолько легко, что мне самой не доставляет труда в это поверить.

Ни за что я ее не брошу. И никому не отдам. Вот она, простая истина. Я ее уже люблю. Как же я смогу ее оставить? На кого? Такую маленькую кроху, такую добрую и беззащитную, так похожую на меня, как могу?

Сиротский приют, а потом что? Отчий дом, где никто ей не рад, и даже слуги смотрят свысока, и дальше – хуже: замужество с человеком в три раза старше, мерзким не только внешне, но и с ужасным характером и любовью к рукоприкладству, участь проданной племенной кобылы взамен драгоценной и любимой дочери-наследницы состояния?

Да кто угодно бы при виде нежащейся во внимании молодых и обходительных парней Корделии проклинал бы ее всеми фибрами души и мечтал стереть с этого личика улыбку. Хотя, виновата не она, а ее чертов отец…

Как женщине, мне судьба Пенелопы претит до ужаса. Ни один ребенок не заслуживает подобного обращения, и никто с рождения абсолютным злом не является.

Ну все, пора привыкать к тому, что я теперь чья-то мама. Нет. Не чья-то, а Печеньки – в будущем злодейки романа Пенелопы Синклер.