По итогу я, раскланявшись с благодарным за непыльную работёнку подполковником, так и полетел домой: ни разу не уставший, довольный и задумчивый. Хотелось прошерстить всё, что есть у Империи на разломы, и навестить ещё парочку таких же. Заодно удостоверюсь, являюсь ли я магнитом для проблем-из-разлома, или это действительно было просто совпадение.

Уже на территории академии, у дома Ксении, я приземлился, предварительно уведомив наблюдателей-охранников, присматривающих за моей девушкой… и не обнаружил эту самую девушку дома. И хоть ноосфера в считанные секунды дала мне ответ на вопрос о том, куда же она пропала, маскировки ради пришлось идти на поклон к пресловутым охранникам, которые честно поведали мне о Марине и «Линнет», заглянувших на огонёк и утащивших Ксению неведомо куда и неведомо зачем. Шучу: всем давно известно, чего ради девушки собираются вместе, целенаправленно избавляясь от самой возможности появления в их тесной компании мужчин. Что бы кто ни говорил, а слабый пол имел определённую слабость к сплетням и слухам, и Ксению сейчас наверняка пытали на предмет информации о моей скромной персоне.

Это даже к лучшему, ибо, во-первых, Ксения ничего секретного поведать не смогла бы даже при всём желании, а во-вторых ей нужны были какие-никакие, а друзья. Со старыми всё было крайне печально: они или разбежались, или представляли из себя мразей вроде подружки, подсобившей Трубецкому с попыткой размещения в разуме Ксении стабильной проекции желания, направленного на вполне себе конкретного меня. Теперь я мог опознать ту дрянь, что видел тогда, и даже безопасно для «пациента» её удалить, если бы она ещё оставалась на своём месте. По-хорошему обоим стоит продемонстрировать всю ошибочность их действий, но до Трубецкого пока не дотянуться. Студенты из знати начали уже возвращаться в академию, да только процесс этот мог растянуться на недели. И неясно, когда именно этот эгоистичный и мнящий себя самым умным засранец окажется в «зоне доступа»…

Что до Соловьёвой, — «подруга» Ксении, — то сейчас, по прошествии нескольких субъективных лет, я уже не полнился желанием её непременно прикончить. Наказать, конечно, стоило, но соразмерно ею сделанному. И не обязательно своими руками, ведь мне достаточно лишь упомянуть нежелательность присутствия этой особы в академии — и её отправят доучиваться в заведение уровнем пониже. Уверен, что Владимир, выбирая из двух зол, — такое наказание или то, что придумаю я сам, — предпочтёт гарантированно сохранить псиона, выдворив того из святая святых Российской Империи.

Домой я всё-таки заскочил, сменив одежду на обычную студенческую униформу и прихватив свой «гражданский» телефон, с которого сделал пару звонков. Первый — цесаревичу с кратким отчётом по ситуации с разломом, второй — «куратору», пообещавшему уже к вечеру решить вопрос с предоставлением мне всей запрошенной информации с удобоваримом виде. Я сам себе уже казался этакой библиотекой на ножках, хранящей в памяти всё увиденное, услышанное и прочитанное в неизменном, изначальном виде, но иначе было нельзя. Без знаний можно полагаться лишь на интуицию и случайность, а в деле спасения мира это, мягко говоря, подход ненадёжный. Я действительно не хотел для старушки-Земли судьбы миров по ту сторону разломов, и намеревался сделать всё для обеспечения наилучшего исхода из всех возможных. Даже если предотвращение смерти планеты окажется чем-то столь же невозможным, как и сопротивление смещению литосферных плит…

Оказавшись на полигоне, — а куда ещё я мог направиться в свободное ото всего и всех время? — я сразу же принялся за своего рода строительные работы, заключающиеся в подготовке закатанной в спрессованную почву полости для манипуляций «единой псионикой». Первым делом я, что понятно, повторил всё то же самое, что и в прошлый раз, но с рядом корректировок, на много порядков сокративших всевозможные утечки энергии. Благодаря этому не случилось никаких проблем с перегревом окружающего пространства, и я, воодушевлённый закреплённым на практике успехом, начал по-всякому извращаться, всё больше погружаясь в дебри освоения управлением реальностью. Не опосредованным, через некие «направления»-посредники, позволяющие с энергией в качестве топлива воплощать свою волю и понимание в реальность, а прямым, где нужна была только эта самая воля, понимание и энергия.

Лёгкость, с которой я проворачивал любые приходящие на ум манипуляции, поражала и опьяняла вопреки тому, что за объективную секунду я проживал многие минуты. Не возникало той же проблемы, что регулярно всплывала в случае с эмоциями, которые вспыхивали и затухали подобно выброшенным полыхающим костром мимолётным искрам, превращая меня, в каком-то смысле, в сугубо рационального не-человека, вынужденного лицемерить и изображать «живость» в своих словах, мимике и жестах.

Здесь же я уже не один субъективный час упивался удовольствием, окатывающим разум с каждой новой манипуляцией. Точно наркоман от псионики, я не хотел останавливаться, постепенно наращивая интенсивность и масштабы проявления своих новых-старых сил там, внизу, в толще дрожащей и идущей трещинами земли, из-под которой вырывался пар пополам с бурыми языками пламени.

«Нельзя!».

Ничего не указывало на то, что я смогу остановиться. Всё моё естество оказалось в плену у псионики, ухватившейся за меня и не желающей отпускать. И что самое опасное — это то, что я тоже не хотел расставаться с этим чувством…

Но остановился, в ту же секунду испытав на себе невероятной силы и глубины откат. Всё тело свело болью, на лбу выступила испарина, а конечности начало бить сильной дрожью. Я кое-как смог не упасть, лишь припав на колено, но на этом ничего не закончилось. Сердце билось столь отчаянно, что казалось, будто оно хотело проломить клеть из костей и вырваться наружу, а шум крови в венах заглушал все звуки извне. Могло сложиться ощущение, что тут-то моя история и закончится, но время неумолимо бежало вперёд, я всё так же продолжал натяжно дышать, а боль и давление отступали.

Единственным, что и не думало никуда пропадать, был оглушительный, гремящий в голове приказ с чуждой моему разуму природой… и пришедший как будто бы извне.

Нельзя.

Сказать, что я испытал невиданное доселе облегчение — значит не сказать ничего. Сказать, что я испугался — то же самое. Эта дикая смесь раздирающих душу эмоций как отрезвляла, держа меня за волосы и макая в результаты поспешности моих же действий, так и воодушевляла, позволяя заглянуть туда, где ни разу до этого ещё не падал взгляд разумного существа. Я и правда сначала испугался того, что мои силы — не мои вовсе, и принадлежат какому-нибудь драному попаданцу, решившему вмешаться и предотвратить гибель своего потенциального нового тела, но рациональный подход и постепенно выстраивающаяся картина произошедшего быстро меня в том разуверила.

Потому что я знал, откуда пришёл этот приказ, как и понимал, почему он подействовал. Не смертное существо, не господь-бог и не демон из самой преисподней, а Ноосфера вышла на контакт. Ноосфера с большой буквы, ибо то необъятно-коллективно-разумное, приоткрывшееся передо мной, было сложно воспринять чем-то малым и незначительным. Настоящая общность идей и мыслей всего человечества, находящаяся… в смятении? Я знал, что мне не под силу полноценно воспринять «увиденное», но я мог хотя бы попытаться. Ибо интуиция сейчас отчаянно кричала, вопила о том, что за просочившимися через преграду двух принципиально отличных слоёв бытия ощущениями таится ответ на мучающий всякого человека вопрос: кто виноват и что, блин, делать.

Постепенно в памяти сами собой всплывали воспоминания о моментах, когда я получал такие же «приказы», но ещё не мог их воспринять. Мой путь слегка подправляли с самого пробуждения, заботливо подталкивая «глупого младенца» в нужном направлении. И кто это делал?

Ноосфера, которая отчаянно хотела жить!

От досаждающего мне мужика в чёрном я отмахнулся, как от назойливой мухи, поморщившись и приведя полигон в изначальное состояние. Кажется, я захватил область куда дальше десяти метров от меня, но это сейчас было не столь важно. Мысли неуклонно скатывались к существованию Ноосферы, природе псионики и тому, что я узнал за столь краткий миг. Всего лишь щепотка знания, в ином случае недостойная упоминания, но её суть и происхождение в корне меняло всё.