И они уехали.

А мы двинулись на север.

— Это все здорово, братец, — пробурчал Звездочёт. — Но маскорожие могли бы и пистолет какой-нибудь выделить.

— Ну ты ж не попросил. Все ржал больше. Может быть и дали бы. Вроде неплохие ребята. Показалось, по крайней мере, так.

— Еще уважаемому дхалу, как они там брякнули, относительному предку, выпрашивать оружие не хватало. Как-то это жалко. А ребята твои… да у них язык у всех в жопе, одна баба только и говорила. Да и Скукоженый мяукал там что-то. Как ты вообще определил, что они, как ты выразился — неплохие?

— Могли застрелить.

— За что?

— Как будто для убийства нужен повод.

— Вообще-то обычно нужен, — возразил Звездочет.

— Ну допустим. Ограбить тогда.

— А что с нас взять?

— Например, панцири, — сказал и понял, что сморозил глупость.

— Ты как совсем темный, братец, солнышком припекло? Умный сплав потеряет свойства со смертью хозяина. Станет не крепче скорлупы.

— Точно. Я же помнил это…

— Мы выглядим как бродяги. Да мы они и есть, братец. По их мнению — навязываясь Идолу — мы еще и смертники. Взять с нас нечего. Нас можно только пожалеть. Легкая жалость — для этого хорошим быть необязательно. Сам знаешь.

— Знаю.

— Ты видел их оружие?

— Видел.

— Посмотреть бы поближе. Сдается там и приличное что-то есть, достойное и нас.

Я кивнул, а затем рассмеялся:

— Сейчас мы достойны разве что дубин, — покачал головой и добавил: — Меня беспокоит что они с этим Алтарем не стали связываться, хотя у них такое количество стрелковых единиц.

— Решили не рисковать, — ответил Звездочёт. — Малого не вернуть, а потерять кого-то еще можно с легкостью. Здесь же угроза не банальной стычки. Искаженная воля, давление иных сил. Только чумазый хади знает, как мозг среагирует на всю эту гнилую свистопляску. Может и сразу сломаться, разбиться, будто стеклянный стакан о каменную столешницу.

— И откуда эта тупая поэтичность?

— Проснулась вот что-то, — он хитро улыбнулся, пожал плечами. — Баб давно не видел.

***

Мы прошли пятнадцать километров на север по дороге и придавленный тяжестью нашего общего молчания, я понял, что так и не удосужился узнать против чего нам придется выступить.

— Звездочёт, что такое Идол?

Эхо тоски привычно отозвалось.

— Не помнишь и этого? — он аж зашипел от возмущения.

— Не помню, — кивнул я.

Звездочет молча пыхтел минуту, а затем спросил.

— И все это время ты шел, ничего не зная и ничего не спрашивая?

— Получается так.

— По мне, братец, это ужасно глупо. Даже удивлен как тебе удавалось все это время производить впечатление, — голос его пропитался неестественным удивлением.

— И какое именно?

Он выразительно посмотрел на меня единственным глазом:

— Не тупого.

Я засмеялся.

— Твоя правда, — почесал кожу вокруг сожжённого мода. — Безумие. Похоже вся эта ситуация и обнуление повредили мозг серьезнее, чем мне казалось. Логичность маршрутов нарушена сильнее чем представлялось. Все вот на тебя глядел, боясь, что ты с ума сходишь, а оказалось сам и вовсе того — одурел.

— Поэтому я и Старший, — назидательно поднял он палец.

— Так все-таки, Звездочет. Дело есть дело.

— Мало помню, братец. Идол говорил о себе как о Божестве нового типа; обещал посмертие. Дискутировать о том Бог ли он на самом деле — я, разумеется, не готов. Здесь бы нам парочка чатуров не помешала для разбора раскладов. Я воспринимаю его как множество единого; агрессивную, самовоспроизводящуюся систему.

— Так как же он все разрушил?

— Массово захватывал тела сородичей.

Вполне логично что если знать механизм атаки, то можно придумать контрмеру и способы защиты.

— Каким образом осуществлялся захват?

— Без понятия.

А чего я собственно ожидал?

— Моды?

— Как ты видишь, — порезал иронией. — Не справились наши моды. Давление исключительной мощности, бьет точно кулаком хата-фрактария — мозги наружу; моды помогали, конечно, но Идол воздействовал силой иного порядка, охладители на них не рассчитаны. Личность теряется. Возможно модернизируется им же, для упрощения доступа. В целом, по обрывкам памяти, стычки с ним — это противостояние твоего нутра, воли и жадности, которая похоже суть Идола.

— А тела?

— Становятся подконтрольны.

— Система роя.

— Верно, система роя.

— Плохо. И цель этого роя?

— Не знаю. Похоже на самокопирование. Четко помню, что он выворачивает нутро наизнанку. С другой стороны, мы обнуленные, что… Бойся!

Еще и сообразить не успел, заметил лишь боковым зрением выброс густого дыма, а Звездочёт уже врезался в меня, сбивая с ног, и одновременно с этим по степи разошелся грохот выстрела.

Толчок был так силен, что откатился на четыре метра, Звездочек же упал на месте, раненный в голову.

Идол стоял в сотне шагов, с боку, от линии нашего маршрута. Как мы его не заметили — мистика.

Разумеется, не исключал я вероятность того, что это банально часть его загадочных сил, а не наша невнимательность или слабость. В конце концов, фуркаты-кочевники так же оказались не готовы к встрече.

Тело впрыснуло все многообразии химии, сердца забились как бешеные, запертые в клетке ребер летучие мыши. Но ощущал я себя все равно вяло, лениво, хоть в движениях и проявилась привычная резкость, но должен отметить, она казалась болезненной. Похоже практически исчерпал ресурсы.

Идол держал мушкет на стрелковом упоре, но даже не пытался выстрелить вновь или перезарядиться.

Возле него, по левую руку, серо-рыжий росчерк пометил выпуклость снежной насыпи. Кусками из-под снега и следов идейной чумы проглядывал зеленый ломоть гранита.

Идол сделал из каменного когтя алтарь. Как всегда, вспомнилось мне: когти алтарей, клыки обелисков и всюду отрава чумной ржавчины…

Я подобрался к Звездочету.

— Живой?

— Не уверен.

Пуля вошла под глаз, прямо в мод, рассекая его на части и заколачивая осколки в плоть точно дробины.

Смотреть больно.

Собрат — месиво.

Глаз потерян, а нос и щеки изувечило, оставляя лоскуты и нити плоти болтаться.

Пуля зашла глубоко. Я видел голубовато-льдистый цвет обнажённой кости, на которой то и дело проявлялись кровавые комья и красные ручьи толщиной с половину ногтя мизинца.

— Возьми, — он протянул меч рукоятью вперед.

Я взял.

— Иди и разберись. Я… — сбился, закашлялся. — Дождаться хороших новостей постараюсь.

— Постарайся.

А что еще ему можно было сказать?

Звездочет не жилец.

Узурпатор

Меня охватывали сомнения, а их в свою очередь отрезали моды. В голове оставались только остовы идей без эмоций.

Я шел к Идолу.

Пустошь сжевала меня.

Боевая форма была выстроена из недостатков. Холод, незапланированная голодовка, сожженные в пути мышцы, утерянная гибкость, множество микротравм и травм что серьёзнее, заканчивающийся ресурс шаблона и, в конце концов, оружейный дефицит.

Как же быть?

Как победить эту дрянь?

Я ожидал всего: и конструктов оракула, давящих меня геометрическим совершенством, словно угловатого скального жука; и сверхбоевой дух, захваченного тела, что выпотрошит в прямой схватке, но Идол не сделал и движения. Не было и ментального давления. А я приближался.

Почему?

Потому что по воле обстоятельств, я фаталистический механизм.

Так он и стоял, сложив руки сверху мушкета. От основания и от ствола вились две тонкие струйки дыма.

Наглая ухмылка на молодом бледном лице. Глаза горели лавовой ржавчиной, следили за мной безотрывно. Он не моргал, нужды не было. На лбу мясной барельеф — метка Идола. Вспомнил, в ней, как он утверждал, посмертный чертог. С правого рукава, с одной из лент, свисало рыжее семечко безобразным браслетом-цепочкой. Семечко, тошнотворное, исчерченное линиями, шипастое.