— На север, — ответил Звездочет.

— На север и привязанному бы не советовал соваться, там удача, как жопа хагаса, высрала алтарь Идола, — сплюнул Безносый.

— Оттар, — строго сказала Женщина. — Мало тебе плетей за твой язык?

— Извини, узловая, — склонил голову тот. — Правда твоя.

— Мы все равно пойдем, — с безразличием в голосе произнес Звездочет. — За Идолом и шли.

— Понятно, — в голосе Женщины проявилась грусть.

В попытке узнать больше, томящийся от уколов любопытства, я спросил: — Что вы вообще забыли в этой глуши?

— Со всем уважением, вам это знать ни к чему, — бросил Угрюмый.

— А жаль, — протянул Звездочет.

— Многие знания — многие печали, — развела руками Женщина; мне показалось в ее голосе была улыбка. — Вы пустые?

— Что имеешь в виду?

— Пустые, лишенные памяти.

— Да. Похоже на нас.

— Вас с каждым годом все меньше.

— Дхалы не бесконечные, — Звездочет пожал плечами. — Всему приходит конец.

— Что верно, то верно, — вздохнула Женщина. — Но было бы здорово, если б вас где-то штамповали.

Удивившись, я поднял бровь:

— Оскорбиться или счесть хвалой?

— Быть мечтательной — значит оскорбить дхала? — парировала она.

Я не смог сдержать улыбку, а Звездочет громко рассмеялся.

Женщина дотронулась до шеи: ей, явно, сделалось неуютно. Не поняла нашего веселья. Удивленный тоже не понял этого, оттого опустил ладони на рукояти пистолей, торчащих из-за пояса. Остальные не двинулись и ничем не выдали беспокойства. Сделал вывод что Женщина и Удивленный из них младшие по возрасту, либо не имели дел с дхалами.

— Нервы, — пояснил я, кивнув на заливающегося Звездочета.

— А говорят дхалы не умеют.

— Чего не умеют?

— Нервничать. Чувствовать, — странное прозвучало в ее голосе.

— Многих ты знала?

— Видела двух. Не общалась, дел не вела. Слухами полны мои представления.

— Чувствовать значит жить, узловая. Странно, что я поясняю такую вещь. Мы похожи на мертвецов?

— Есть немного.

Звездочет зашелся в новом приступе, махнул рукой и отошел на несколько шагов, явно наслаждаясь своим состоянием.

— Дхалы умеют все. Накопительный эффект, узловая. Нас потрепали и путь был тяжелый, а разговор с вами как отголосок былой нормальной жизни, призрак, вот и прорывается всякое глупое.

— Кого же вы встретили?

— Амтана.

Путники встрепенулись. Не беспокойство, но в движениях похоже на охотничий азарт.

— Узоры?

— Семнадцатый.

Угрюмый присвистнул.

— Как выкрутились? — спросил он.

— Смекалкой и удачей.

— Истина? — поинтересовалась Женщина.

Я не хотел ей врать.

Улыбнулся.

— Нет. Он наигрался с нами и изорванными отпустил.

— Это странно.

— Не то слово, узловая.

— В чем он был силен? — жадно спросил Угрюмый.

— Что ты, друг, имеешь в виду?

Он добавил жестов руками:

— Огнестрел, когти и клыки, кислота, скорость, сила, бронекожа, регенерация. Что именно?

— Не знаю в обиходе ли у вас это слово сейчас, он оракул. На мой взгляд — сильный. Еще телепат.

— Разумный?

— Даже слишком, — Звездочет сплюнул. — Бродит тут топчет тела Идола, блуждающий мирняк, вроде нас, кошмарит.

— Колосс. Вообще-то они редки, — задумался Угрюмый.

— Слышал, братец, мы везучие, — Звездочет почесал затылок. — Ответьте уж нам, сколько еще до города или, хотя бы, поселка?

— Если пешком, то шесть — семь дней пути.

— А ваш Каганат большой? — спросил я.

Звездочет странно посмотрел на меня. В ответ на его немой вопрос, пожал плечами.

А что? Интересно же.

— Да, дхал, — в речи Женщины появились мечтательные нотки. — Отсюда на северо-восток, далековато, но терпимо, там начинаются наши земли. Тянутся они до края мира. Там бы вам были рады. На землях “костевиков”, — она будто выплюнула слово. — Дхалов не ждут. Им бы волю до небес, тогда они бы вас всех в хагасов курган закопали, и, разумеется, нас заодно. Но это мысли, прямо ударить первыми могут только мусорщики. “Костевики” все же не дикари. Но не ждите к себе справедливого отношения.

Интересно. Получается, по крайней мере по словам всадницы, часть людских сообществ нас презирали. Удивляться тут нечему.

— Чем Каганат является?

— Степи.

Как и везде.

— Вы кочевой народ?

— Отчасти, — казалось она задумалась. — Да, в большей степени Небо и Бог-Отец устроили нашу жизнь так.

Звездочет подошел ближе и, потирая ладонью пустую глазницу, спросил:

— Так, а что там с Идолом?

— Младший, забыв свою кровь, сыграл в легенду и напал вместо того, чтобы бежать. Не справился. Мы поздно заметили алтарь. Все тяжелое вооружение, спасибо удаче, осталось на нургусе. С младшим промысловый мушкет, запас пуль, капсюлей и пороха. Если решитесь отправиться по дороге, через алтарь, и уцелеете, верните личину.

— Личину?

Она указала на лицо.

— Маску. Мы называем их личинами. Было бы хорошим делом вернуть роду хотя бы ее. Он из старшей семьи, а для нас вернуть лик и заложить его в курган — значит многое.

Мы сделаем небольшой круг и возьмем на север другим путем. Если выйдет, если вы переживете встречу, найдите нас в Изоте, в заведении Оседлый фуркат, награда будет щедрой, — она кивнула. — Прошу относительные предки.

И забралась в седло, остальные поступили также.

— Я не спросила имен и не назвала свое. Останьтесь для нас безличными.

— Как звали младшего?

— Зачем тебе?

— Уважение, — ответил. — Память.

Она задумалась, но после небольшой паузы заговорила.

— Джехан. Видел он шестнадцать зим, но уже проехал насквозь три степи. Был хорош в танце хутуг и стрельбе из мушкета, — задумалась, а затем добавила. — Вы там погибните, если повезет сольетесь с небом, малые узоры. Нет, тогда станете пищей для многоголового чудовища. Я скорблю.

— В чем суть дхалов как не погибнуть в бою, узловая возлюбленная Небес?

Угрюмый хихикнул, но быстро отвернул лицо, чтобы заглушить звук.

Что со мной?

Даже лица не видел, но крепкая, да, и глазастая.

В моем вкусе, это я еще помнил.

Что за дурь в шаблоне. Мыслительные маршруты спутаны в хаотичные канаты. Совершенно четко могу сказать, большего бардака в голове и не было. Столь много токсинов алогичности я в себя никогда не принимал. Нутро аж скрипело. Чуждые шаблону эмоции накрыли субличности липкой пленкой; сквозь фон, они выпрыгивали на передний план, нагло и мощно, будто жирные рыбины из реки. Моды не находили их опасными. Были это: неловкость, отторжение, неприятие, фаталистическая игривость, интерес, раздутый до сумасшествия. В общем сплошь третьесортный мусор, мешающий функционированию.

Виновата ли ядовитая Пустошь вокруг? Может и так. Однако панцирь еще должен держать защиту.

Виновата ли собственная пустота, что ежесекундно заполняется всяким сором?

Да или нет? Все-таки этот сор восприятия; вряд ли он настолько опасен.

Виновата ли слабость и ментальные шрамы, взбухшие на разуме?

Похоже оно.

А еще может повлияло все и сразу.

В водовороте новоявленной, незнакомой мне культуры, не сказал ли я лишнего? Не пообещал ли чего? Не оскорбил ли ее или божественность их небес, культовость — которая очевидна и мне, демонстративно мазнув по ней своей волей?

Все эти сложности и анализы пустоты — недостатка информационной основы — больше подходили для лысых громоздких черепов чатуров. Мне со своими рефлексами и жилами плавать в этом тяжело. Может лучше и не пытаться, упростить спутанные мыслеходы.

Но к удивлению, она тепло рассмеялась и покачала головой:

— Твои слова пришлись мне по душе, Воитель, — Женщина дернула поводья, сказала строго. — Выживите.