– Потому что когда ты злишься на родную мать за то, что отшлепала тебя за позднее возвращение с прогулки, меньше всего ты хочешь, чтобы от твоего крика содрогнулась земля. И чтобы твою и без того ветхую лачугу разделило напополам гигантской трещиной, которая уходит в самую бездну, в самый Тартар.

– Ох, мне так жаль…

– Мне тоже, но… Пробудись эти силы раньше, когда я была беспокойным младенцем, который целые сутки, если верить матушке, только и делал, что орал… Не было бы у меня ни ветхой лачуги, ни матушки.

Деми поежилась. Наверняка прежде она ловила себя на мысли, что завидует Искрам – одаренным, а не проклятым богами. Однако теперь понимала, через что им порой приходится проходить. И насколько их дар, их божественное благословение, может быть опасен – для их родных и близких и для них самих.

Она представила себе молнию, что срывается с руки обычного эллина, который вскоре окажется Искрой Зевса. Огонь, вспыхивающий рядом с Искрой Гефеста. Поднявшаяся от гнева Искры Посейдона разрушительная волна. И страх в глазах тех, кто на свою беду оказался рядом с ними.

– Ярость, злость, гнев… Вся эта тьма, которая меня переполняла, стала моим оружием и моей слабостью. Именно она и сделала меня одной из самых лучших Искр Кефалонии. Но только после того, как я научилась ей управлять. – Закусив губу, Доркас резко отвела взгляд. – Теперь с этим, конечно, сложней. Но я продолжаю с собой бороться. Продолжаю укрощать тьму и переплавлять ее в силу.

– Как? – Взгляд Деми жадно искал ответы в ее лице.

Доркас подалась вперед, отчеканила:

– Прежде всего я ее приняла.

Деми с усталым стоном откинулась на подушки. Она не боялась показаться слабой, уязвимой – только не сейчас, не в присутствии Доркас, которую, по правде говоря, едва знала. В дневнике о ней всего несколько строк; ощущений, фактов – ненамного больше. Дерзкая, смелая, своенравная, с даром, который с трудом поддается контролю, то и дело норовясь вырваться наружу, точно заточенный в неволе зверь. Но использовать слабость Деми, насмехаться или язвить Доркас не станет, это она знала наверняка.

– Когда будешь готова, мы попробуем. Вместе, – горячо пообещала Доркас, прежде чем оставить ее в одиночестве.

«Принятие, да?»

Деми взглянула на вытянутые руки – обычные, с гладкой золотистой кожей. Будь рядом зеркало, заглянула бы в собственные глаза. Что же крылось в ее душе, кроме печати забвения? Какой именно след оставили в ней атэморус?

Немного горько – хотя, наверное, ожидаемо, – как быстро все переменилось. Даже презирая Пандору за свершенное, эллины, знающие о ее возвращении в Алую Элладу, все же видели в ней призрачный, но шанс на спасение. А теперь… Деми больше не была воплощенной надеждой. Она была той, что, совершив ошибку, уже никогда не искупит свою вину.

Ее не избегали намеренно, просто люди в Акрополе сейчас были заняты войной – подготовкой к ней или же настоящими сражениями. Большинство – с атэморус, меньшинство, которое формировало костяк избранных воинов, – с химерами Ареса в Эфире.

Они больше не полагались на Элпис. Надежды в одночасье прекратить войну больше не осталось.

Рядом с Деми оставались лишь Ариадна с Фоантом, который постоянно – и порой безуспешно – пытался рассмешить ее или хотя бы вызвать улыбку. Еще чаще, что вызывало неизбежное недовольство Ариадны, – напоить.

Кассандра была занята поисками иных способов победить Ареса. Никиас, наверное, был только рад, что ему больше не нужно всюду сопровождать Деми. Она старалась не думать о горечи, которую порождали эти мысли. Глупо, наверное, но когда она читала дневник – книгу, в которой была главным персонажем, – показалось, что между ними двумя промелькнуло что-то похожее на… Взаимопонимание? Доверие? Симпатию? Даже некую близость? Деми и сама не знала.

Она списана с их счетов. И хотела бы сказать, что не чувствует ничего ровным счетом, но… Она ведь и раньше наверняка понимала, не могла не понимать, кем была для Кассандры и для остальных – быть может, для всех, кроме Ариадны. Только шансом, только девушкой, чье прикосновение откроет пифос. Теперь, когда в нем не оказалось надежды, ее жизнь их больше не интересовала. Однако порой то, что разум считал логичным, правильным, сердце воспринимало совсем иначе.

И пусть Деми спокойней дышалось в отдалении от тех, кого она подвела, груз вины с ее плеч никуда не делся. Видно, она повязана с ним на всю жизнь, как Сизиф – со своим проклятым камнем.

Ну уж нет. Она не сдастся до тех пор, пока не опробует все. Пока иных вариантов больше не останется.

Чем больше строк в дневнике, тем отчетливее Деми понимала, что человеческое упрямство неискоренимо. Оно сродни вековому дубу, что пустил корни глубоко. Срежешь ствол – корни останутся протянутыми в самые недра земли. Отрежешь человеку путь – он будет отчаянно искать другой.

Чтобы отыскать свой собственный, ей пришлось дожидаться момента, когда на Акрополь словно коршуны снова налетят атэморус. Долго ждать, впрочем, не пришлось.

Эллин, которого темный дух преследовал до самого нижнего города, обратил на Деми взгляд, полный надежды. Она поборола желание вонзить ногти в ладони. Надежда – это не по ее части.

– Я не Искра, – тихо сказала она.

– Тогда мы оба, считай, уже мертвы, – выдавил эллин, отступая к стене под натиском плывущего к нему атэморус.

– Я так не думаю. Когда эта тварь отвлечется на меня, бегите.

– Но ты сказала…

– Вы хотите выжить или нет? – яростно перебила Деми.

На короткий миг их взгляды встретились.

– Хочу.

Кивнув, она потянулась к атэморус всем своим существом. Протянула к нему невидимые нити вроде тех, что ткала Ариадна. Ничего не вышло. Увлеченный игрой со своей жертвой, попыток Деми дозваться до него дух даже не заметил. Но внутри нее самой что-то всколыхнулось. Нечто похожее на темную, холодную воду, но в воображении отчего-то пахнущую затхлостью и гнилью.

Касаться ее, обращаясь внутрь самой себя, не хотелось. Но атэморус уже тянул дымчатую руку к эллину, торопясь высосать, выпить, выжечь из него жизнь. С глубоким, шумным вздохом Деми пробудила в себе это «нечто», его коснувшись. Как должна была пробудить надежду, что ждала в пифосе своего часа.

Холод и тьма, волной нахлынувшие на Пандору, когда атэморус прошли сквозь нее… Теперь она знала эти ощущения. Они вернулись.

Будто откликаясь на них, атэморус, что поначалу застыл с поднятой рукой, обернулся к Деми. Миг – и он преодолел разделяющее их расстояние. Воздвигся над Деми, призрачный, дымчатый, маревый, дышал смертельным холодом в лицо. Запрокинув голову, она вглядывалась в него. Вены ее, кажется, заиндевели. Исходящий от атэморус холод заморозил и страх.

– Уходите, – стеклянным голосом сказала она эллину.

– Но ты…

– Не волнуйтесь за меня.

Она за себя не волновалась, так почему он, чужой ей человек, должен?

– Хорошо, я… Спасибо. Я позову кого-нибудь из Искр, ладно?

Деми его уже не слушала.

Внутри нее, очень близко к коже, трепетала холодная темнота.

– Сражайся за меня, – хрипло сказала она.

Неуверенные слова ничего общего с приказом не имели.

Атэморус не шелохнулся. Не кружил вокруг, а застыл над ней, словно настороженный зверь. Так они и стояли: не друзья друг другу, но враги ли? Деми – Пандора – не создательница атэморус, а лишь та, кто дал им свободу. Так отчего тогда они послушались ее в прошлый раз?

И отчего не слушались сейчас?

Она попыталась снова. И еще. И еще. И так десятки раз – до вконец охрипшего голоса.

– Убей себя, – со всей яростью, на которую была способна, велела Деми.

Этого она хотела куда больше. Атэморус все так же притворялся изваянием, слепком, но не живым в какой-то степени, способным двигаться существом. Деми развернулась, ощущая озноб в каждой клеточке тела, и направилась в сторону Акрополя. Атэморус за ней не пошел.