Когда Деми в порыве отчаяния вернулась в Гефестейон, единственным человеком, кто оказался рад ее видеть, была Доркас. Нет, ей в лицо не выплескивали оскорбления, но насмешки, казалось, звучали громче с каждым днем, что Деми проводила с Искрой Геи на боевой арене. Даже имея в арсенале силу стихии земли, всецело Доркас на нее не полагалась. Как и другие Искры, она училась защищаться и нападать, используя и благословленное богами оружие, и то, что было выковано Искрами Гефеста.

Чем дольше Деми находилась в Гефестейоне, тем больше Искры распалялись, распространяя вокруг себя невидимое, но ощутимое пламя: вспышки гнева, выстрелы едких слов, порохом для которых служило презрение. Вытерпеть все это оказалось бы куда проще, будь попытки Деми стать воином наравне с одаренными богами инкарнатами не столь смехотворными.

И Доркас день ото дня все сильнее хмурилась.

– Что не так? – отложив в сторону тренировочный деревянный меч, требовательно спросила Деми. – Знаю, как подопечная я не подарок, но…

– Ты бежишь от себя.

– Я не понимаю.

Доркас шагнула к ней, стрельнув взглядом по сторонам, чтобы удостовериться, что их не слышат. Сказала громким, яростным шепотом:

– Ты прекрасно знаешь, что внутри тебя сидит какая-то сила, а вместо этого уже несколько дней торчишь на арене. Понимаю, что на твоем теле еще осталось достаточно места для новых синяков, но это не объясняет…

– Я пыталась! – вспылила Деми.

– Что?

– Я пыталась, – чуть спокойнее и ровнее повторила она.

Разложить сухие факты, словно карты Таро на столе, – легко. Куда сложнее объяснить, что происходило внутри нее самой в тот момент, когда она пыталась дотянуться до атэморус.

– Это чувство… Я никогда не испытывала ничего подобного. Оно пугает меня.

Деми ведь здесь по собственной воле, а не по воле пророков и богов. Вот только легко быть храброй в мыслях. Быть таковой в реальности среди монстров, духов и богов она еще только училась. В ней плескалась сила, похожая на океанские глубины, – такая же пугающая, холодная, темная. И погружаться в нее, прикасаться к ней Деми не спешила.

Доркас молчала, жуя губы. Хотела помочь, да не знала как.

Семь полновесных записей в дневнике. А значит, семь дней ушло у Цирцеи на то, чтобы подготовить ритуал. Чтобы принять решение, Деми потребовалось куда меньше.

Внутри зрела странная решимость. Деми не хотела, чтобы эта жизнь, все последующие и предыдущие оказались напрасными. Чего она желала по-настоящему, так это понять саму себя. Себя старую – глупую Пандору, себя новую – слепое пятно по имени Деми.

Алую Элладу ей не спасти. Ей не избавить мир от войны, разлив над миром целительный свет надежды. Но она могла бы защищать людей от атэморус. Так долго и так отчаянно, как только получилось бы.

Доркас права: убежать от себя невозможно. Деми до сих пор не знала, сможет ли управлять той силой, что дремала внутри и пробуждалась только рядом с духами. Не знала даже, сможет ли ее принять. Но она должна была хотя бы попытаться.

Наверняка не единожды за эти дни Деми задавалась вопросом: подозревала ли Цирцея, что ее ожидает? Что пифос окажется пустым? Или просто пыталась подготовить к худшему, избавить от напрасных иллюзий и надежд? Гадай не гадай, выбор остался прежним: помнить все – или оставить на своей душе печать забвения, уничтожить дневник и вернуться в Изначальный мир.

Деми почти воочию видела, как уничтожает свою статую, как остается жить в Каламбаке вместо нее. В Греции, вместе с мамой, а не в истерзанной войной Алой Элладе. Видела так отчетливо, будто это уже свершилось.

Она насладилась сладкой грезой и решительно развеяла ее, словно дым.

В путешествии ей нужен был проводник, но друг – в первую очередь. Вот почему на Ээю с ней отправилась Ариадна. И что не так уж и удивительно, Фоант. На усталый вопрос Ариадны, что он делает с ними на корабле, Фоант ответил: «Мне надо отвлечься. Все эти переживания плохо сказываются на цвете моей кожи». Деми воочию наблюдала, как мучительно Ариадна пытается не закатить глаза. Сын все-таки.

Война, захватившая всю Элладу, и впрямь словно бы держалась в стороне от Ээи. С алого неба вниз никогда не спускались химеры, атэморус не бродили по песчаному берегу, среди цветущих деревьев, зеленых холмов и скал. В дневнике ни единой строчки о столкновении с темными порождениями Алой Эллады, а уж подобные встречи Деми наверняка бы записала.

Без колдовства Цирцеи или особой магии самого острова, если она и впрямь существовала, наверняка не обошлось.

Едва увидев колдунью, что срезала перламутровые розы в своем саду, Деми выпалила:

– Я хочу вернуть память. Навсегда. – Смутившись, добавила: – Здравствуйте.

– Почему? – поднеся к носу цветок и вдохнув его аромат, спросила Цирцея.

Не «уверена?», а «почему?».

– Потому что я сшита из страниц и чернильных строчек. А хочу быть цельной. Хочу быть настоящей собой. И узнать в конце концов, какая я. Кто я.

Цирцея кивнула, задумчиво глядя на Деми.

– Отдохните пока с дороги. Мои служанки о вас позаботятся.

Пока колдунья собирала все необходимое для заклинания, пока творила из воздуха и магического начала ритуал, Ариадна с Деми исследовали пол-острова, а Фоант осушил с четверть содержимого винного погреба.

Наконец все было готово. Цирцея украсила обернутое легкой простыней тело Деми знаками из травяной пасты, смешанной с водяной кровью Мнемозины. Брошенные колдуньей слова зажгли невидимую искру заклинания. Изменений в себе Деми не ощутила, однако Цирцея разрешила смыть травяные знаки.

– Значит, это все? – еле шевеля пересохшими губами, спросила она.

– Все.

Море встретило Деми белопенной прохладой, умиротворением, разлитым от берега до самого горизонта. Искупавшись, она вернулась во дворец колдуньи. От приглашения поужинать вместе с Ариадной и Цирцеей отказалась. Поднялась в приготовленную ей комнату, чтобы лечь спать еще до заката. Наутро им предстоял обратный путь.

Выспаться не удалось.

Деми долго падала в какую-то чернильную глубь, смутно осознавая, как же сильно успела отвыкнуть от снов. Если она и видела, то не помнила их, безжалостно стертые наступившим рассветом. Оттого охватившее ее ощущение было таким чуждым, почти нереальным – хотя мерить сны меркой реальности, конечно, и вовсе не стоило.

Черная мгла рассеялась… И лучше бы этого не происходило. Потому что там были сотни тянущихся к ней рук, сотни людей, что-то отчаянно кричащих. Там были кровь и пепел, чума и голод, и все атэморус, которых Пандора выпустила из пифоса. И все люди, которых она погубила.

Даже получив перерождение, свои мучения они ей не простили.

Она бежала от них, но те, кто сами стали ее мучителями, были всюду. Из их тел были сотканы стены, на которые натыкалась Деми, без конца загоняя себя в тупики. Даже под ногами ее вместо земли, вместо пола были искаженные, вытянутые в крике лица.

И тогда она закричала сама.

Деми проснулась в холодном поту, задыхаясь, слепо шаря перед собой руками.

– Все хорошо, это просто кошмар…

Голос сидящей у кровати Ариадны звучал успокаивающе, но все же не успокоил. Должно быть, кричала она очень громко – в комнате столпились все немногочисленные гости Ээи и сама хозяйка острова.

– Над тобой поработал один из Ониров[46], богов и духов сна.

– Морфей?

– Фобетор, его брат, – поправила Цирцея. – Именно он заведует кошмарами.

Деми обессиленно откинулась на кровати. Ирония ли или закономерность, что теперь, когда она могла видеть сны, на ее долю выпали кошмары?

Ее оставили одну, и она смогла забыться коротким, беспокойным сном. Проснулась, казалось, еще более усталой, чем когда ложилась спать. Вышла в сад, залитый светом, что, даже будучи тусклым, алым, резанул по воспаленным глазам.