– А может, совсем наоборот. Элладу я вряд ли забуду – Каламбаку я помнила до мельчайших деталей. Забуду только свое место в этом мире, но… Я ведь отчасти начну жизнь с чистой страницы. Когда ничего не знаешь, легко поверить во все что угодно. Чем больше знаешь – тем сложнее что-то невозможное принять.

Ариадна поразмыслила над ее словами. Улыбнувшись, кивнула.

– До завтра, – шепнула Деми.

– До зари.

Как только фигурка Ариадны затерялась в глубине коридора, она устало опустилась на покрывало. Под напором чужих обвинений и груза взваленной на нее ответственности ее внутренний щит дал трещину и раскололся с грохотом, слышимым только ей одной.

Скользнув на пол возле кровати, Деми разрыдалась.

Весь спектр эмоций, что скопились внутри, от шока до обиды и ужаса, она выплескивала рывками, ощущая горечь и соль на губах. И выплеснув все до дна, почувствовала себя опустошенной.

Проходила минута за минутой, а Деми все не могла заставить себя подняться с пола. Завтра в ее жизни начнется новая страница, и с самого утра она станет частью Алой Эллады – долгожданной и одновременно ненавидимой гостьей. Станет частью чужого мира и ее собственного. Мира, где ее душа появилась на свет.

Душу распирало от всепоглощающего чувства одиночества и преследующего Деми ощущения, будто она падает в пустоту. Страшно заглянуть в эту чернеющую под тобой бездну, страшно подумать, что ей нет конца. А когда конец все же наступит, никого не окажется рядом с ней. Никого.

Она вытерла лицо, поднялась. В душе медленно зрело что-то похожее на решимость. Можно сколько угодно сетовать на судьбу, что уготовила ей это испытание. Задаваться древними как само время вопросами: «За что?», «Почему я?». Если Кассандра, Ариадна и остальные не ошибаются и Деми впрямь их Пандора, она сделает все, чтобы исправить то, что совершила ее душа. Ее самая первая и, хочется верить, самая глупая инкарнация.

Положив на кровать перед собой чудо-дневник, Деми коснулась стилусом второй, девственно чистой «страницы». И записала все. Все, даже жалящие слова Никиаса и Кассандры. Они были нужны ей в завтрашнем дне. Они – что-то вроде горькой пилюли, подпитывающей ее решимость.

Правило не читать дневники могла позволить себе только та Деми, что не знала о существовании Алой Эллады.

Написала она и про Элени Ламбракис. Как бы ни было тяжело вспоминать о ней, запертой по ту сторону реальности, Деми не могла позволить себе ее забыть. На мгновение глаза снова заволокло пеленой, к горлу подкатил комок. Каждую минуту ее мама сходила с ума от беспокойства, не зная, что дочь больше не вернется домой. Никогда.

Она заснула, крепко сжимая в руках исписанный блокнот.

«Кто я?»

Ей должны были сниться сны, но она их не помнила. Как не помнила и собственное имя. А вот то, что находится в мире под алым небом… Это знание было словно выжжено в ней.

– Привет, Пандора, помнишь меня?

Голос сидящего на краю ее кровати парня («Никиас», – подсказала память) был холодным, как арктический лед, и острым, как хорошо наточенный кинжал. Его лицо – ту половину, что была обернута к ней – закрывала маска хищной, ощерившей пасть змеи со странными наростами на голове. Василиск…

Она едва не вскрикнула. Удержаться помогло то, что ярко-синие глаза пристально, цепко наблюдали за каждым ее движением, за каждой мыслью и эмоцией, что отражались на лице.

Темные волны памяти всколыхнулись, обнажая острый риф: резкое, словно боль от случайного пореза, воспоминание о Никиасе. Почему он в черном? Почему в маске? Так ли он молод или вовсе бессмертен, как Харон? Судя по белому шуму, что воцарился в голове после этих вопросов, ответы ее память не сохранила.

Если имя Харона в своеобразном хранилище, запрятанном в ее голове, было окрашено в серый с пометками «хмарь» и «хмурость», то имя Никиаса вызывало ассоциации с острым ножом из обсидиана, на котором было выгравировано «ненависть». Она поежилась, настолько стало не по себе от мыслей о нем. Все бы отдала, чтобы держаться от этого типа подальше… Беда в том, что прямо сейчас он сидел на ее кровати.

– Ты же помнишь, кто такая Пандора? – вкрадчиво, по-змеиному, спросил Никиас.

Она знала Пандору. Не как человека, не как личность – как миф. Как буквы в книге по древнегреческой мифологии. Ее вдруг разобрал смех. Она – Пандора?

– Смеешься? – в брошенном ей слове проступил яд. – Ну а что тебе еще остается? Ты обрекла мир на погибель, обрушив на него мириады бед, а потом оставила его на тысячелетия. Если бы мы не нашли тебя, если бы силком не приволокли сюда, ты бы так и влачила свое жалкое, бессмысленное существование. А наш мир продолжил бы погибать.

Улыбку к ее губам словно приморозили. К сердцу раскаленными гвоздями прибили страх. Нет, ужас. Глубинный, ослепляющий.

– Что, маленькая девочка не хочет слышать обидные слова?

– Уходи, – хрипло прошептала она.

– О, я уйду. Но будь уверена: больше забыть тебе не удастся. Я буду приходить к тебе каждый рассвет. И каждый рассвет буду говорить, кто ты и что натворила.

В его голосе было столько ненависти, столько болезненной злобы! Больше, чем она могла выдержать.

Но наверное, именно столько, сколько она заслужила.

Он поднялся, показав и иную сторону своего лица, не внушающую страх, не обезображенную маской. Но его красотой ее было не обмануть. Никиас уже уходил, когда она нащупала рядом с собой на кровати дневник. Действуя по памяти, она открыла его на первой странице.

– Меня зовут Деми, – с вызовом полетело Никиасу в спину.

На нее снизошло странное облегчение, ощущение некоей цельности, хотя ничего о девушке по имени Деметрия Ламбракис вспомнить она не смогла.

Никиас обернулся. Тонкие губы скривились, взгляд пронзительных синих глаз мазнул по дневнику.

– Это ничего не меняет. Назовись хоть самой олимпийской богиней, Пандорой ты и останешься. Той, что может только причинять боль и разрушать.

Какое-то время после его ухода Деми лежала с закрытыми глазами. Собравшись с силами, снова раскрыла дневник. С ледяным изумлением скользила взглядом по строчкам, что повествовали о двух мирах, об Искрах и атэморус… Память возвращалась кусками, обрывками. Стоило встретить чье-то имя, и перед внутренним взором вставало чужое лицо. «Чернильными» строчками зачарованного дневника Деми рисовала карту: на одном листе кальки одна линия, на другом – другая. Они наслаивались друг на друга, создавая пока еще не безупречную картину. Но если сложенный рисунок и впрямь был картой, на том ее участке, где было написано «Пандора», зияла черная дыра.

Невероятно. Невозможно… И несправедливо.

Выходит, все то, что люди хотят увековечить в своей памяти, ее собственная неумолимо сотрет? Первый поцелуй, первое «люблю», первый плач ее ребенка, его первые шаги?

Постучавшись, в комнату вошла золотистоволосая девушка с прелестным, миловидным лицом. Плетельщице зачарованных нитей в ее дневнике нашлось немало места, и строки эти отдавали теплом.

– Опоздала, – огорченно выдохнула Ариадна, все прочитав по ее глазам. – Я пришла с первыми лучами солнца, но… опоздала. Я хотела рассказать тебе все сама…

– Ничего страшного. Я проснулась чуть раньше.

Не стала говорить, что ее разбудили и кто именно это сделал. Отчего-то казалось, что отношения между Никиасом и Ариадной оставляют желать лучшего, но… Какой прок от жалоб? Ей бы понять, что делать дальше…

– Подождать, – с милой улыбкой отозвалась Ариадна. – Кассандра еще спит. Знаю, предполагается, что она как главная наставница Искр должна просыпаться раньше всех нас, но… Кассандру, в общем-то, давно уже мало волнует, что и кому она должна. Так что спит она обычно до обеда. А может, все потому, что допоздна не может уснуть.