– Решил от нее не отставать? – предположила Доркас.
Фоант шумно фыркнул.
– Я бы назвал это иначе.
– Он хотел ей понравиться, – улыбнулась Деми.
Сын Диониса торжествующе наставил на нее указательный палец.
– Во-о-т.
– Но они находились бок о бок друг с другом на протяжении сотен лет, – недоумевала Доркас. – Уж Стикс-то наверняка знала, как выглядит Харон. Видела, как он постепенно дряхлеет, как желтеют его кости под рубищем…
Фоант притворно вздохнул.
– Ничего ты не понимаешь. Не романтичная ты натура.
– Кажется, Ариадну сверх меры романтичной называл именно ты, – сощурила глаза Деми.
– У нас разные понимания романтичности, – назидательно сообщил он.
Деми фыркнула, но промолчала.
– Выходит, бессмертные могут по собственной воле изменять свою личину?
– О, не все, далеко не все, – вклинилась Доркас. – Иначе Сцилла не была бы обречена на такие муки.
– А я думал, ее страдания связаны с тем, что она, ведомая голодом, была вынуждена поглощать плоть созданий, к которым и сама недавно принадлежала.
– Да, но то, что Сцилла при этом страшна как грех, вряд ли улучшает ситуацию.
– Некоторым бессмертным доступна магия изменения, иллюзии. Разумеется, в первую очередь столь полезной привилегией обладают боги. Так, Геба вечно юна, хотя ей, богине юности, наверное, и положено. Деметре и Гестии больше по душе обличье женщин зрелых и, м-м-м, породистых. Персефона навеки сохранила тот облик, в котором впервые спустилась в царство мертвых. Посейдон и вовсе соткан из воды и как таковой личины не имеет. Дионис бесконечно меняет лица – ему нравится эта игра. Его любимая забава – притвориться обычным жителем Эллады, затесаться в круг знакомых и напоить их до полусмерти, а девушек до полусмерти затанцевать. Афродита, напротив, бесконечно исправляет то губы, то носик, хотя, как по мне, она – совершенство.
Деми покачала головой, представляя крутящуюся перед зеркалом Афродиту. Голова шла кругом от такой близости истинных богов.
– Кстати о богах. Кто сейчас сражается на стороне Зевса?
– Дочери и сыновья Стикс всегда были верными союзниками Зевса, со времен битвы с Титанами, – нараспев произнес Фоант. – С ними Ника, крылатая богиня победы, Зел, бог соперничества, Бия, богиня могущества и насилия, Кратос, бог господства и силы. Их называют стражами трона Зевса, а потому немудрено, что именно они всегда на передовой. Они – его главные воины. Еще, конечно, Афина Паллада.
– Но она ведь тоже богиня войны? Почему она не на стороне Ареса? Почему не считает его своим, м-м-м, единомышленником?
– Потому что Арес был рожден богом коварной, вероломной войны, тогда как Афина богиня войны честной и справедливой, – объяснил Фоант. – Она, превосходный стратег и воин, командует армиями смертных и полубогов вместе с Атлантом.
– Тем, что поддерживает небесный свод? – оживилась Деми.
– В этом больше нет необходимости. Наверняка ты знаешь, что когда-то Атлант вместе с собратьями-титанами воевал с олимпийскими богами.
– Титаномахия[41], да, – кивнула она.
– Но перед лицом такого грозного врага, как Арес, Зевс позабыл былые обиды и освободил сверженных титанов из Тартара, а с плеч Атланта снял небесный свод. Теперь титаны и сторукие великаны-гекатонхейры, как и Зевс с Атлантом, бок о бок сражаются с химерами Ареса.
Обойдя весь Акрополь и часть нижнего города, в пайдейю они вернулись уже под вечер. Фоант заявил, что после такого насыщенного и тяжелого дня ему просто необходима «чарочка вина». Неутомимая Доркас отправилась в Гефестейон, оттачивать дар укрощения земли и навыки владения благословленным богами оружием.
Деми поднималась к себе, когда увидела в коридоре замершего у окна Никиаса. Воздух вокруг него готов был заискриться от напряжения, руки сжаты в кулаки. Однако смотрел он не на вечно алое небо. Тогда что так его беспокоило, что так злило?
Его рука потянулась к стальной черной маске Минотавра и с тихим скрежетом провела по ней ногтями. Пальцы изогнулись дугой, словно птичья лапа, и задрожали.
– Мне жаль, – вырвалось у Деми.
Она не хотела ничего говорить, хотела и вовсе отступить в тень и в ней же раствориться, пока Никиас не заметил ее присутствие. Но эта дрожащая рука, эта переполняющая его ярость… Теперь она, уже куда более очевидная, плескалась в синих глазах – Никиас порывисто развернулся к ней всем телом.
– Цирцея тебе не помогла.
Не вопрос, утверждение.
– Почему?
– Что? – растерялась Деми.
– Почему тебе жаль? Разве ты не писала в своих дневниках о том, как я обращался с тобой, какие слова тебе говорил?
Она помолчала, кусая губы. Прощение – странная вещь. Жить без него тяжело – слишком уж несовершенны люди… И даже боги. А вот злоупотреблять им не стоит, иначе можно забыть о такой хрупкой вещи, как уважение к самому себе. Однако глядя на Никиаса, Деми видела красивого молодого юношу с ужасным уродством, которое ему приходилось прятать всю свою жизнь… Все свои жизни. Каково жить так, ненавидя самого себя? Каково годами искать и находить в чужих глазах жалость, отвращение и страх?
Может, потому Никиас никого не подпускал близко? Потому так сильно замкнулся в себе? Редкий человек на его месте не обозлился бы на судьбу, не впустил ярость в свою душу. А она подпитывала любую эмоцию, раздувая искру в яркое, жаркое пламя.
Однако было и кое-что еще…
– Я могу понять твою боль, ярость и ненависть. Я и сама ненавижу ту, которой когда-то была. Пандору. И никто не заслуживает такой участи, вечно жить с чем-то, что нельзя изменить.
Никиас шагнул к ней со сжатыми кулаками. Деми подавила желание отступить на шаг, чтобы не показать свою слабость. Вскинула подбородок, готовая не принять очередной ядовитый укол в свою сторону, но ответить на него.
– Надеюсь, у тебя выйдет, – со странной, горячей решимостью сказал Никиас. – Надеюсь, хоть один из нас способен переломить собственную судьбу.
Обескураженная его словами, Деми так и не нашлась с ответом и молча смотрела, как он уходит.
Когда Ариадна влетела в ее комнату – лицо бледное, с лихорадочными пятнами румянца, золотые волосы разметались по плечам, – сердце тревожно кольнуло. Следом вошли мрачные Харон с Никиасом, что подтвердило опасения Деми: хорошие новости ее не ждут.
– Я нашла Медею, – выпалила Ариадна. – Ее… ее заключили в Тартар.
– Тартар. – Она заглянула в омут собственной памяти в поисках ответов. – Глубочайшая бездна мира, самое жуткое место в царстве Аида.
– И самая страшная тюрьма.
– Тюрьма? Ах да, Зевс же низвергнул титанов в Тартар.
– Не только Зевс и не только их, – подал голос Никиас.
Деми вопросительно взглянула на него, но ответила всеведущая Ариадна:
– Первым, кого заключили в Тартаре, был Тифон, сын Геи, которого она породила, чтобы отомстить Зевсу за то, что он сделал с ее детьми-титанами.
Деми мысленно улыбнулась, подумав: в какой-нибудь школе Изначального мира каждая инкарнация прекрасной царевны наверняка была бы любимицей всех учителей.
– Боги спокойно жить не умеют, да? – со вздохом поинтересовалась она.
Ариадна мягко улыбнулась, словно прося прощения за весь пантеон богов.
– Зевс своими молниями отрубил Тифону всю сотню его драконьих голов, но это не помогло уничтожить сына Геи. Потому Зевсу пришлось отправить его вслед за титанами.
– Месть не удалась, – мрачно усмехнулся Харон.
– За ним последовали и другие монстры и создания. Все монстры и все создания, включая самих богов, которых нельзя убить, в наказание отправляются в вековечную тьму Тартара.
– Но разве Медея неуязвима? – удивилась Деми.
– Нет. В ней, внучке Гелиоса, течет божественная кровь, но ее недостаточно, чтобы стать бессмертной.
– Тогда почему ее заключили в Тартар?
– Порой смерть слишком мягкое наказание, – сухо сказал Никиас. – Убьют Медею, та переродится, с памятью о прошлой жизни или же без. Первое хорошо для нее тем, что она вспомнит все свои колдовские фокусы. Второе – тем, что не вспомнит, что натворила, сколько сгубила душ.
