Деми фыркнула от смеха, ничуть, впрочем, этому не удивляясь. Ее внезапно пронзила мысль о том, что Фоант полубог, как и Цирцея. Однако такого благоговейного пиетета перед ним, как перед колдуньей Ээи, она не испытывала. Может, дело в том, как держался с ними Фоант – будто закадычный старый друг, этакий свой в доску рубаха-парень. А может, в том, что он держался рядом с Ариадной, отмеченным божественной печатью инкарнатом, но все же смертной.

Они еще несколько минут отпускали шпильки в адрес друг друга, но смеяться Деми уже не хотелось. Да и Доркас в конце концов это надоело. Глядя на Деми, она оживленно осведомилась:

– Так что произошло на Ээе?

– Вы знаете?

– Все знают, что ты отправилась туда, – пожал плечами Фоант. – К слову, некоторые Искры Ириды – жуткие сплетницы. Поэтому люди, которые хотят оставить в тайне свои тайны, обращаются к Искрам Гермеса.

– Хочешь сказать, только потому, что он мужчина, его Искрам стоит доверять? – мгновенно ощетинилась Доркас.

– Нет, я хочу сказать, что Ирида благословляет лишь девушек, а Гермес – лишь юношей. И да, им в вопросах секретности я доверял бы больше.

– Ой, мужчины – те еще сплетники…

– Я отказалась от помощи Цирцеи, – обрубая на корню их перепалку, призналась Деми. – Не вернула себе память, хотя могла. Я так долго об этом думала, чтобы потом отступить в самый последний момент. Это малодушие, да?

Фоант, сделавшись непривычно серьезным, покачал головой.

– Нет, Деми. Ты человек, а человеческая память порой становится проклятием.

– Я не хочу сбегать, – горячо сказала она. – Я хочу остаться в Алой Элладе. В спасенной Алой Элладе. Но…

– Но не хочешь и сжигать за собой мосты, – кивнул Фоант. – Это говорит лишь о том, что время ритуала еще не пришло.

Доркас звонко хлопнула в ладоши.

– Так, заканчиваем грустить. А ты, Деми, идешь с нами.

– Куда?

– Гулять.

– Гулять?!

Столь будничное слово звучало почти насмешкой.

Ее дневник полнился событиями, встречами – чаще всего с не самыми дружелюбными к ней созданиями и людьми. С самого первого появления Деми в Алой Элладе ее все время вела куда-то та или иная цель. Или другие ее вели. Узнать, что случилось с ее памятью, вернуть ее, отыскать ту, что забрала пифос, отыскать его… И ни одной записи о том, как она гуляла. Только разве что когда направлялась в Гефестейон или во дворец Пигмалиона.

Имела ли она вообще на это право? Развлекать других и саму себя, пока будущее тонет в чернильной неизвестности, а мир алым пологом накрывает разрушительная война?

Доркас уловила сомнение в ее глазах, подалась вперед с присущей ей пылкостью.

– Во имя богов, Деми, ты прибыла из чужого мира! Неужели тебе не хочется узнать хоть немного наш?

«Немного? Немного?! Боюсь, некоторых жителей Алой Эллады я предпочла бы и вовсе не знать», – поежилась Деми, вспоминая Аллекто и эриний, гекантохейра и горгону.

И все же она понимала, о чем говорила Доркас. И сидеть в четырех стенах, когда ее окружает огромный мир, в котором ей предстояло жить, если пифос будет найден, было кощунством.

Когда пифос будет найден… И открыт. Ею.

– Идем гулять, – решившись, с улыбкой сказала Деми.

Их путь вниз пролегал мимо очередных украсивших стены росписей. На одной ее части был изображен смутно знакомый старец с седыми волосами и бородой. Узнать его помогли лишь детали. Мертвое, сумеречное место, которое Деми вспомнила с полувзгляда. Царство Аида. Лодка, плывущая по еще не высохшей, не выжженной реке, и в ней – он. Харон, все с тем же хмурым и неприветливым лицом, только на десятки лет постаревший.

– Он здесь… другой.

– Еще бы, – подал голос Фоант. – В те времена, когда Стикс была рекой, а не только ее воплощением, нашего очаровательного весельчака вряд ли занимал окружающий мир. Вряд ли он вообще толком его замечал. Только представь: сотни и тысячи душ приходили к нему одна за другой, и каждую нужно было переправить на другой берег. Когда воды Стикс вскипели от жара Гефеста, Харон стал частью Алой Эллады. И как бы он это ни отрицал, он привязался к людям – обычным людям, а не бессмертным созданиям. Во всяком случае, чувства смертных он решил пощадить.

– То есть? – не поняла Деми.

– Видишь ли… Художник, чье творение приковало твой взор, несколько приукрасил былой облик Харона. Сын Эреба и Нюкты, тот никогда не отличался особой красотой, а слухи твердят, что и вовсе был страшен, как Тифон[40]. Потому и укутывался в черное рубище с глубоким капюшоном, чтобы души, прибывшие к его берегу, не отпугнуть. Потому никто и не заметил, как Харон – создание, которому даровали бессмертие, но не силу, равную богам, – понемногу истлел. Как от него ничего не осталось, кроме костей, в клетке которых парила душа и сияли потусторонним светом глаза. Этого легко не заметить в вечном сумраке Аида, особенно когда ты – оглушенная ужасом душа, которой предстоит путешествие в мир мертвых. Которая осознала, что ее ждет посмертие, а привычная жизнь осталась на той стороне.

Однако переместившись из подземного мира в Алую Элладу, Харон решил сменить облик на тот, что не вызовет у какого-нибудь добропорядочного эллина сердечный удар. Ведь если бы он выглядел сейчас так, как выглядит на самом деле, мы бы созерцали разве что скелет.

– Ненавижу скелетов. – Доркас смешно сморщила нос.

– Как мило с его стороны, – передернув плечами, пробормотала Деми.

– Он вообще душка, – заверил Фоант. – И не смотри на то, что он всегда мрачен как туча и вообще тот еще ворчун. Это у нас, одаренных божественным благословением инкарнатов, есть возможность выбрать – сохранить себе память о прошлых жизнях или же отказаться от этого дара после очередной из смертей. А такие, как Харон, бессмертные помнят все. Только подумай, сколько дурного он видел за минувшие века… Наверное, это не могло на нем не отразится.

Два образа наложились друг на друга: мрачные патологоанатомы, санитары морга с их черным юмором и довольно циничным взглядом на жизнь и Харон, большую часть своей жизни, что исчислялась веками, просидевший в лодке и не видящий ничего, кроме волн за бортом и мертвецов. Стало ясно, почему в сознании Деми Харон прочно ассоциировался с тучей, осенью и пасмурным небом.

«Записать бы эту мысль на будущее, чтобы потом не удивляться, почему он… такой».

И снова это странное выражение лица Фоанта и изменившийся голос, из которого ушла беспечность. И снова тогда, когда речь зашла о памяти. Что-то подсказывало Деми, эта тема волнует не только ее.

– Ты помнишь все свои жизни? – тихо спросила она.

– К сожалению, да. Я думал… Думал, это сделает меня мудрее. Позволит возвыситься над остальными. Знать больше языков, козырять перед другими знанием недоступного многим Изначального мира, с легкостью завоевывать девичьи сердца своим блестящим интеллектом. – Он горько усмехнулся. – Но есть и обратная сторона медали. Слишком много разочарований – в богах, что должны оберегать нас, и в людях, столь несовершенных божественных созданиях.

Не все ли эти разочарования, что преследовали его десятилетиями, не свою ли память Фоант так старательно и рьяно топил в вине?

Видеть его таким, серьезным, погруженным в себя не просто было непривычно, это ломало весь нарисованный в сознании Деми образ. Но нет, это не слом – глубина. Уходящие в землю корни дерева. Показавшаяся на мгновение часть айсберга, что обычно скрыта под водой.

Фоант откашлялся, отводя взгляд. Прежде, чем Деми успела сказать хоть что-то, он заговорил сам.

– У моей сверх меры романтичной матушки, правда, другое объяснение чудесной трансформации Харона.

Деми не сразу поняла, что Фоант говорил об Ариадне. Воспринимать эту прекрасную девушку матерью юноши, не расстающегося с вином, непросто, особенно если вспомнить, что его матерью она была в одной из своих прошлых жизней.

– Если верить ей, после того как обратилась паром и пеплом ее река, Стикс впервые явила миру свое человеческое воплощение. И Харон…