– Потому что ты слишком часто пренебрегаешь своими обязанностями, – укорила Ариадна. – А она этого не любит.
– Если ты намекаешь, что я ленив, то я категорически не согласен. Я просто ценитель хорошего отдыха… и хорошего вина.
– Это, дорогой сын, – передразнивая его, сказала Ариадна, – просто красочное определение праздности и безделья.
Деми, не выдержав, рассмеялась. Понимали ли они, насколько похожи на самую обычную семью? И не важно, как много поколений и прожитых жизней их разделяло. Эта мысль породила другую: насколько же сильной бывает человеческая любовь. Если она достигнет такой высоты – высоты самого Олимпа, – ни расстояние, ни время помешать ей не смогут.
– День вчера выдался не из легких, – сочувственно сказал Деми Фоант. – Вот я и решил…
Он покачал в воздухе кувшином. Ариадна сделала страшные глаза.
– Что? Слухи в Акрополе, благодаря пташкам Ириды, распространяются как пожар.
Деми отложила гребень в сторону, медленно развернулась к Фоанту.
– Что за слухи?
Ариадна нехотя рассказала о произошедшем в Гефестейоне – о том, что божественный свет причинил ей невыносимую боль. Плетельщица зачарованных нитей говорила мягко, словно оборачивая ватой каждое слово, которое могло ранить. Но боль и горечь все равно были тут как тут.
Деми вонзила ногти в ладони.
– Мне нужно к Кассандре, – уже тверже повторила она.
– Я пас, – скривился Фоант. – Подожду тебя и любимую матушку здесь. А ожидание, пожалуй, скрашу…
– Дай угадаю, – вздохнула Ариадна. – Чарочкой предназначенного Деми вина?
Фоант наградил ее улыбкой. Ослепительной, словно свет, что прежде вез в небесной колеснице Гелиос.
Рядом с Кассандрой в ее кабинете застыли Никиас и Харон. Все трое горячо что-то обсуждали.
Теперь Деми, пожалуй, немного понимала опасения Фоанта. Сейчас (или же по обыкновению) в лице Кассандры не находилось места для улыбки, а в глазах – места для тепла. Но рядом с обернутым в черное Никиасом ее некий строгий шарм казался не таким… строгим.
Харон – грубый, необтесанный камень, Кассандра – самоцвет в скромной, но притягивающей взгляд оправе, Никиас – осколок обсидиана с острейшим сколом.
– Как долго Цирцея будет сплетать заклинание? – после приветствия спросила Деми.
– Быть может, дни, быть может, недели.
Деми покусала губы, принимая решение.
– Я хочу отправиться к ней.
– Зачем?
Ариадна и Кассандра спросили одновременно. В голосе одной звучало удивление, в голосе другой – недоумение.
– Она – колдунья, владеющая невероятной магией. Возможно, она сможет меня научить.
– Ты уже пила эликсир, созданный Цирцеей.
– Да, и он не выявил скрытый во мне божественный талант. Но что, если внутри меня есть хотя бы крохи силы, что дала мне сама Эллада?
– Ты помнишь? – изумилась Ариадна. – Помнишь тот разговор?
– Какой разговор?
– О магии, которую… Неважно. Эти слова, вероятно, вшиты в твое подсознание. Что до колдовской науки… Цирцея – сильная колдунья, но чтобы она могла чему-то тебя научить, в тебе самой должно быть хоть что-то. И если это «что-то» – не божественный талант… Крох этой магии может быть слишком мало.
– Чтобы сражаться в Эфире – да, но, возможно, этого будет достаточно, чтобы противостоять атэморус. Вы ведь и сами не знали, на что я способна, иначе не отправили бы меня к Искрам.
Кассандра ее скромный протест не оценила. Взгляд еще на несколько градусов похолодел. Деми выдохнула, сказала устало:
– Мне нужна магия. Мне нужна сила. Хоть какая-нибудь. Если я смогу помочь хоть одному человеку…
– Не играй в благородство, Пандора. – В устах Никиаса ее имя звучало как оскорбление. – Все, что заботит тебя, – твоя собственная защита. Особенно когда по твоим пятам ходят эринии.
Лучше бы он этого не говорил. Память Деми тут же подбросила в костер новые, пробирающие до дрожи воспоминания. А ведь еще пару мгновений назад она и знать не знала, что нос к носу сталкивалась с богинями мести и ненависти.
Саму встречу сломанный диск, что представляла собой ее память, не сохранил. Зато образы были весьма запоминающиеся: сотканные из теней эринии во главе с прекрасной и смертоносной Алекто. Перед ее внутренним взором предстала сцена сражения: Харон, Кассандра… и сторукий гекатонхейр. Он что, и впрямь помогал им?! И Деми была прямо там и видела все это собственными глазами?
Разубеждать Никиаса она не стала. Следующим утром этот разговор она даже не вспомнит, так какая разница, что он думает о ней? Завтра, когда Деми проснется, она столкнется с правдой, что ее ненавидит едва ли не весь мир, едва ли не вся Алая Эллада. Одним человеком больше, одним меньше.
– Хорошо, – царственно кивнула Кассандра. Кому еще так кивать, как не ей? – Завтра утром отправишься на Ээю.
– Это слишком рискованно, – отрывисто бросил Никиас.
Деми круто развернулась.
– Какое отношение моя жизнь вообще имеет к тебе?
– Самое прямое. Я не могу позволить, чтобы ты умерла. Чтобы нам пришлось ждать еще несколько лет, пока нить Ариадны тебя отыщет. Каждая минута промедления измеряется в человеческих жизнях, Пандора. – Он чеканил слова, словно монеты, а в глубине его глаз горел огонь.
Она вспыхнула под этим взглядом.
– Ты хоть представляешь, каково жить тому, кто совершил столь чудовищную ошибку, за чьим плечом не одна загубленная жизнь? Я не меньше тебя хочу отыскать пифос, не меньше всех вас хочу все изменить. Все исправить. Так помоги мне в этом! Поиски пифоса могут быть долгими, но если во мне есть что-то, что позволит не остаться в стороне, если Цирцея сможет хоть чему-то меня научить…
Они смотрели в глаза друг другу несколько биений ее взволнованного сердца. В глазах Деми была мольба, в глазах Никиаса – затухающее пламя. И… что-то еще. Это не жалость, точно не она. Быть может, толика сочувствия? Деми словно подцепила краешек его изменчивой маски и увидела тень того, что под ней скрывалось. Под слоями ткани и кожи, в самой глубине души. Увидев, пока не распознала, но проблеск понимания в глазах Никиаса побудил ее сказать:
– Пожалуйста.
То неуловимое, что приоткрылось ей, исчезло, но и огонь, затерявшийся в синеве, погас.
– Хорошо. Но если ты отправишься на Ээю, я отправлюсь с тобой.
Деми смотрела на него, все еще настороженная. Отчего Никиас взял на себя роль ее телохранителя – роль, что вряд ли была для него приятна? Почему именно он? Быть может, ответ остался где-то там, за пределами островка ее памяти, который медленно погружался в Лету?
Конечно, Ариадна тоже отправилась с ней.
Харону никогда прежде не приходилось бывать на Ээе, а значит, строить к ней свой похожий на длинную черную реку или столь же длинный и черный тоннель маршрут. Им пришлось плыть кораблем. Обычно путь занял бы несколько дней, но по приказу Кассандры – не просто пророчицы, но еще и архонта, о чем забыла Деми, – с ними на борт поднялись Искры Борея, Зефира, Нота и Эвра: северного, южного, восточного и западного ветров.
Они надували паруса и управляли теми ветрами, что встречались им на пути, словно течениями. Перевесившись через борт, Деми высматривала в воде спрятанных в ней богов и монстров: Посейдона и сердцееда Главка, Сциллу с Харибдой, которые, погруженные в сон, по рассказам моряков, находились неподалеку от морского пути, которым шли они.
И вот он, прекрасный остров, ставший домом Цирцее – последней надежде Деми на новую, нормальную, полную воспоминаний жизнь.
Здесь царила тишина, которую нарушала лишь ненавязчивая трель птиц. Не боясь незваных гостей, по острову бродили животные. Деми хотелось бы верить, что Цирцея приручила их, а не превратила в зверей, как гласили легенды, оскорбивших ее людей. Спокойствие и умиротворяющую красоту Ээи портила лишь алая пелена над головой.
Цирцея… Она царствовала здесь, среди зеленых холмов и исполинских деревьев, среди гор и скрытых под землей пещер. Они с Никиасом и Ариадной обнаружили колдунью неподалеку от роскошного дворца. Та собирала в саду дивные, диковинные цветы на тоненьких, словно хрустальных стеблях.
