Доркас проиллюстрировала свои слова на одном из сосудов, озарив фигуру Деми солнечным светом. Это был не просто свет – божественная сила, воплощенная в жидком золоте.

– Больно, – прошептала Деми, ощущая на коже крохотные искры, что битым стеклом впивались ей в кожу.

Искра Геи рассмеялась.

– Доркас, больно!

– Она не шутит, дура!

Никиас подлетел к Доркас, словно черная молния, и выбил сферу из ее рук. Та со звоном покатилась по полу, будто крика было недостаточно, чтобы привлечь к ним внимание всего Гефестейона. Все взгляды сошлись на Деми, будто притянутые магнитом. И они, как и заточенная в сфере магия Гелиоса, обжигали.

Отчаянно хотелось закрыть лицо руками, чтобы спрятаться от этих взглядов и скрыть пылающее лицо. Деми с трудом себя переборола.

– Не понимаю, – пробормотала растерянная Доркас. – Что сейчас произошло?

– Может, вместе с дарами, которыми тебя при рождении наградили боги, они отобрали что-то еще? Или, напротив, одарили проклятием? Чтобы никакое божественное благословение, никакая, даже самая крохотная искра их магии не смогла больше коснуться тебя?

Искра, которая обращалась к Деми, носила лук на спине, кожаные доспехи на теле и высокомерие на лице. Она даже вспомнила ее имя – София.

На смену тишине тотчас пришли шепотки. Хотела бы Деми выстроить в сознании стену, поднять ментальный щит, но была слишком опустошена. Каждый шепот занозой вонзался под кожу. Каждый оставлял внутри след – не рану, но болезненную царапину.

«Порченая, отвергнутая богами Пандора, наказанная за то, что наслала на людей беду».

Деми трогала щеку, ожидая нащупать кончиками пальцев волдыри. Кожа была гладкой – боль шла откуда-то изнутри и исчезла, как только щеки перестал касаться божественный свет.

– Выходит, и сфер Гелиоса в руках я держать не смогу. И огонь Гефеста, – надтреснутым голосом сказала она. – А от дыхания бога, наверное, и вовсе загорюсь.

Стоило бы спрятать свою горечь, но та уже просто не помещалась внутри, переливаясь через край.

Будь здесь Ариадна, утешила бы. Но Доркас была иной. Она схватила Деми за руку повыше локтя, стиснула своей, таящей внутри божественную силу, а потому крепкой и сильной, как у взрослого мужчины. Прошипела на ухо:

– Не показывай им свою слабость, не позволь ею упиваться. Иначе придется расплачиваться за каждый изъян. Обнаружат в тебе трещину – будут тыкать своими грязными пальцами, пока не расковыряют до размеров пропасти. В ней и сгинешь. Поверь мне, я, Искра богини земли, знаю толк в щербинках, разломах и трещинах.

Деми медленно, с усилием, кивнула.

Пока не получалось загнать внутрь боль и горечь, залатать червоточину и сделать каменным лицо. Но она будет учиться – у той, что сама прошла через подобное.

– Мне пора. Но я приду к тебе в Гефестейон завтра, ладно? Просто… понаблюдать.

Доркас отстранилась с улыбкой сытого кота и наконец отпустила ее руку, которая уже понемногу начала неметь.

– Разумеется. Мне есть что тебе показать.

В пайдейе Деми оставила самой себе записку (если можно назвать так послание, выведенное в зачарованном дневнике) – наведаться к Доркас. Искру Геи она вспомнит, едва увидев ее имя. С этим ее память еще справлялась.

С обреченностью поднимающегося на эшафот Деми ждала, когда в пайдейю вернется Кассандра. Подступала полночь, и чары забвения понемногу стирали из ее памяти следы прожитого дня. На сей раз она, пожалуй, совсем не против забыть и жутковатую горгону, и гекатонхейра с эриниями… И в большей степени жалящие, пусть и правдивые слова и открывшуюся о ней правду.

И пускай это походило на акт мазохизма, Деми в подробностях записала все. Завтра будет тяжело. Будет больно. Но она должна помнить о себе каждую деталь. Должна. Чтобы и дальше внутри разгоралась решимость стать другой. Непохожей на ту глупую, импульсивную Пандору, разгневавшую богов и ими же проклятую. Содеянного не изменить, но она может измениться.

Деми перечитала старые записи, и на глаза навернулись слезы. Элени Ламбракис, красивая женщина и безутешная мать, вторые сутки ищет свою исчезнувшую дочку. Ей так отчаянно хотелось успокоить Элени, сказав, что ее дочь жива, да и просто увидеть ту, которую она называла мамой, а потом, наплакавшись вволю, все ей рассказать. И все эти желания были невозможны. Или?..

С болью, грызущей ее душу, она, пожалуй, справится. А вот с преследующим ее чувством вины…

Деми обнаружила Ариадну в ее покоях. Там же находился и Фоант. Не Искра, но носитель частицы силы Диониса, что лежал на клинии[27] и пощипывал виноград из чаши, улыбнулся Деми лучезарной улыбкой. Как бы ни было пасмурно на душе, она не смогла не улыбнуться в ответ.

– Ну и переполох ты здесь устроила! Давно Акрополь так не сотрясало!

– Фоант! – ахнула Ариадна.

– Так это же комплимент, – отмахнулся он. Взглянув на Деми, лукаво ей подмигнул. – О скучных и ничего не представляющих собой людях не говорят. А как по мне, так лучше уж дурные слухи за спиной, чем полное забвение.

– Не все, Фоант, жаждут внимания к себе.

– Говорю же, скучные люди, эти ваши «не все», – небрежно отозвался он, закидывая в рот крупную виноградину.

Ариадна только головой покачала.

– Я хотела тебя попросить кое о чем, – торопливо, будто подсознательно боясь, что ее в любой момент прервут, начала Деми.

Ариадна, посерьезнев, выпрямила спину.

– Я знаю, Харон отказывается переносить меня обратно. Я об этом себе написала. Но я подумала… – Деми так сильно стиснула пальцы, что они заныли. – Магия ведь может дотянуться в Изначальный мир? Отсюда, из Алой Эллады? Может, Элени Ламбракис, мою маму… – С губ сорвался долгий прерывистый вздох. – …Может, ее можно заставить обо мне забыть?

Лицо Фоанта вытянулось – казалось, для него непостижима сама эта мысль. И Деми не хотелось, чтобы ее забывали, но…

– Так будет лучше для Элени. Она не будет страдать по дочери, которая никогда уже к ней не вернется.

– Ты не вернешься в Изначальный мир? – изумленно спросил Фоант. – Конечно, даже со всей этой отвратительной войной Алая Эллада без труда выиграет состязание. Только подумай – танцующие со смертными хариты[28], прелестные музы, чудесное вино… А ты пробовала когда-нибудь нектар и амброзию?

– Фоант, – простонала Ариадна, – ради богов!

Едва слыша их, Деми резко мотнула головой.

– Пусть свет обжигает меня, пусть мне не дается благословленное богами оружие, пусть во мне нет и толики божественной силы… Возможно, силу мне может дать только Элпис. Не знаю как, и, может, это просто иллюзия, мираж, за который я цепляюсь из последних сил… Но мне нужна эта надежда. Я хочу найти способ одолеть атэморус. Я хочу посвятить свою жизнь тому, чтобы бороться с ними, чтобы уничтожить так много этих тварей, как только смогу. Знаю, звучит смешно для той, которая ничего не умеет, но… Я знаю, я научусь. Этого недостаточно… Что бы я ни сделала, ничего не будет достаточно, чтобы искупить мою вину, чтобы искупить весь тот вред, что я причинила людям, миру… Но это хоть что-то. Поэтому да, в Изначальный мир я не вернусь.

Повисла острая будто нож тишина.

– Мне жаль, Деми… Вряд ли это возможно. Даже воды из реки Леты способны заставить забыть обо всем лишь одного человека. Но в том мире, так или иначе, останутся твои следы. Люди, которые видели тебя, которые тебя знали. Фотографии. Документы. И если однажды эти следы всплывут наружу…

– Маме станет еще больней, – прошептала она. – Ладно, забудь. Спасибо, что… что не посмеялась.

– Ну что ты, – сдавленно произнесла Ариадна.

– Пандора?

Деми резко обернулась. Как давно Никиас стоял за ее спиной? Как многое услышал?

Голос его был непривычно тихим, даже неуверенным. Твердость потерял и взгляд синих глаз.

– Кассандра вернулась. Она ждет тебя.