Ему нужна была гарантия, что она проживет достаточно, чтобы успеть отыскать пифос. Деми нужно было научиться помогать другим. Это ее лекарство от гложущей изнутри вины. Ведь одним тем, что она выпустит из пифоса Элпис, она не заслужит право себя простить.

– Идем, – бросил Никиас.

И зашагал первым. В Гефестейон с ними Ариадна не пошла.

– Мне нужно передать флакон с кровью Мнемозины Кассандре.

Что-то подсказывало, это не единственная причина. Ариадна намеренно избегала Гефестейон.

– Она хоть раз брала в руки оружие? – спросила Деми, задумчиво глядя ей вслед.

– Ариадна? – хмыкнул Никиас. – Да она скорей обольет себя кислотой. Она не приемлет насилие, даже оправданное. Хотя для нее, наверное, «оправданное насилие» – как вы это говорите? – нечто несовместимое.

Деми кивнула, поняв его без лишних слов.

– Оксюморон.

Вслед за Искрами – разгоряченными боем, раздосадованными тем, что подоспели слишком поздно и не смогли предотвратить чужую смерть, – они вошли в Гефестейон. Несмотря на ночь, что подступала ближе с каждым мгновением, храм бога огня был полон эллинов. Одна из Искр с возбужденным взглядом и босыми ногами расспрашивала остальных о том, что произошло.

Увидев Деми, Доркас тут же направилась к ней. Подойдя, небрежно обронила:

– О, тут за тобой опять тень увязалась. Или большой черный хвост.

– Да ты никак училась остроумию у самой Афины, – не остался в долгу Никиас.

На этом обмен любезностями, к счастью, закончился. Слишком много чувств бушевало у Деми внутри, чтобы приплетать к ним чужие эмоции и переживания. Однако искаженная магией память и без того сужала ее мир, обтесывая его по краям. Чтобы быть со всеми наравне, Деми нужно было иметь ясное, всеобъемлющее понимание того, что происходит вокруг нее. Потому, когда Никиас отошел к оружейной стойке, нарочито показывая, насколько ему неинтересен разговор с Доркас, Деми спросила:

– Почему вы с Никиасом никак не можете поладить?

И память, и некое шестое чувство подсказывало: так было всегда.

– Потому что я потратила несколько лет жизни на то, чтобы стать той, кто я есть. Годами завоевывала признание Геи, разжигая в себе искру дара до обжигающего костра. Оттачивала свое мастерство и умение слышать землю, впитывать ее силу каждой порой… Да я даже начала ради этого ходить босиком! Думаешь, это так приятно, особенно в холода?

Деми закусила губу, скрывая улыбку.

– А он…

– А он что?

– Говорят, Никиас обратился к темному колдовству, чтобы завладеть разрушительной силой. Что след этой противоестественной силы навеки отпечатался на его лице. Вот почему он носит маску. Он скрывает эти следы, может, даже стыдится их… Но охотно пользуется властью, которой его одарили.

«Так уж ли охотно?» – подумала Деми, но вслух спросила иное:

– Кто одарил?

Доркас пожала плечами.

– Кто-то говорит, что Ехидна – богиня самых страшных монстров Алой Эллады: Цербера, Лернейской гидры, Гесперианского дракона, Сциллы, той, что вместе с чудовищной Харибдой топила корабли и убивала моряков. Кто-то, что сама Геката – богиня ночи и некромантии. Всей правды я не знаю…

– Откуда тогда тебе знать, что это правда? – сухо спросила Деми.

Доркас изумленно воззрилась на нее.

– Ты что, его защищаешь? Его?

Деми окинула взглядом черную фигуру, полумаску, что скрывала молодое лицо. Когда человек выглядит так, можно поверить в любые, самые сумасшедшие домыслы. И все же верить она не спешила.

– Я представить боюсь, что в Алой Элладе говорят про меня. Что я – монстр в человеческом обличье. Что я питаюсь страданиями людей. Что, натравливая на мир атэморус, я помогала Аресу. Истину не знаю даже я сама, но отчаянно надеюсь, что ничего из этого ею не является. И даже если то, что говорят про Никиаса – правда… Я открыла пифос, Доркас, а потом сбежала и заставила себя обо всем забыть. И если уж я сама совершила подобную ошибку… То никого и ни в чем не могу винить. Кроме разве что самого Ареса.

Искра Геи молчала, хмуро глядя в сторону. Потом нехотя сказала:

– Может, ты и права. Но не жди, что я резко воспылаю любовью к Никиасу.

– Не буду, – с тихим смешком заверила Деми. Помолчав, спросила: – Вы часто сражаетесь с атэморус, верно?

Доркас скривилась.

– Большинство Искр все же недостаточно сильны, чтобы сражаться в Эфире наравне с богами. Там мы скорее помеха, чем подмога, а Аиду вряд ли так уж нужен бесконечный поток душ. Так что да, наша битва проходит здесь.

– Расскажи мне о них. Не о богах, об атэморус.

– Странный выбор, – хохотнула Доркас. – Я бы на твоем месте выбрала богов. Ну что же… На заре времен их называли даймонами, что значило «духи», но это название не прижилось. Когда на мир обрушились беды, имя Атэ[25] упоминалось чаще всего. Одни думали, это она нас, прокляла. Другие – что темные духи, терзающие нас, это и вовсе растерзанная на части богиня бедствий. Третьи – что она шествует по миру под руку с Моросом[26], чтобы стереть всех нас с лица земли. Говорили, что спасения не будет. Так появилось их имя.

Искра Геи не привыкла долго молчать, а потому такой странной, настораживающей показалась повисшая вдруг тишина. Деми поняла вдруг, что Доркас избегает встречаться с ней взглядом.

– Говори, – тихо, но твердо произнесла она.

– Один из оракулов поведал, что пифос был вручен Пандоре Зевсом. Самое плохое в мире, все болезни и беды запирали в этот сосуд, едва они рождались.

Вот что люди думали о ней. Вот кем они считали Пандору. Хранительницей пифоса с бедами…

– Но почему тогда хранить его доверили даже не Эпиметею, титану, а смертной?

– Потому что беды появились на Земле, лишь когда было создано человечество. Боги верили, что люди их и породили, и хотели, чтобы мы были за них в ответе.

Деми тяжело сглотнула. Она не справилась с ролью, которую уготовил для нее Зевс.

– Думаю, ты уже поняла, – спеша поменять тему, быстро проговорила Доркас. – Атэморус воплощают собой человеческие чувства, состояния и даже поступки. Все то плохое, темное, что связано с людьми. Они могут наслать болезнь, причинить боль и страдания, ввергнуть в пучину печали, гнева и отчаяния, довести до безумия и бешеной ярости, заставить предать друга или даже толкнуть на убийство. Но на подобное способны лишь самые сильные из них.

Чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, Деми все же старательно запоминала имена атэморус. Гибрис, Алгеи, Никеи, Носои, Фонос… О части из них кто-то наверняка когда-то ей говорил, но кто?

Их разговор прервало появление Никиаса. В руках он держал сверкающую сферу.

– О, ты решила овладеть сферами Гелиоса? Я думала, мы обе пришли к выводу, что божественное оружие – не твое. И ты ни разу не воин.

– Спасибо, что напомнила, – буркнула Деми, завороженно глядя на источающий свет колдовской сосуд. – Но я могу все-таки попытаться им стать. В моем мире есть люди, что, обладая телами с дефектами, изъянами, становятся чемпионами. Упорство и сила воли приводят их к победе там, где подводит сама природа. Если они смогли, то и я научусь такой малости, как высвобождать из сосуда божественный свет.

– Конечно, научишься! К тому же пользоваться ими очень просто, – обнадежила ее Доркас. – И безопасно. Не порежешься, как мечом или кинжалом, и не обожжешься, как пламенным мечом.

Она кивнула на Искру лет двенадцати. Ее ладони были обожжены, лицо сморщено от боли, но юная Искра изо всех сил старалась не заплакать. Пронзил укол стыда от воспоминания, что на тренировках в начале этого долгого дня Деми была беспомощна, словно котенок.

– Достаточно сжать сферу в ладонях и призвать свет из ее сердцевины, – не давая Никиасу и слова вставить, поучала Доркас. – Как только части сферы разойдутся, ну знаешь, как половины скорлупы разбитого яйца, твоя задача – выплеснуть свет в верном направлении.