— И из-за нее, — Фрида отошла и села на диван. Она откинула голову назад. Когда-то давно они вместе сидели за партами в этой Академии. Это казалось таким настоящим, а теперь лишь тенью касалось мыслей. — Тебе тут не душно? Ты хотел менять мир…
— Я и меняю его. Через своих учеников. Я учу детей творить заклятия и менять мир. Это много стоит, Фрида.
Фрида с умилением посмотрела на профессора. Из мальчика, бежавшего от мира в тень, он вырос в мудрого и сильного мужчину.
— Извини, что не отвечала на твои письма. Я…
— Не стоит, это не важно, — волосы Рене стали кудрявыми и рыжими, как у Фриды. — Много работы и все такое, я знаю, что ты скажешь. Не хочу это слышать. Знаешь, пока тебя не было, я женился, развелся, детей не завел. Но, раз пришла, просто поговори со мной о погоде и выпей чай.
— Ох, Рене…
Профессор мягко улыбнулся. Под напором его улыбки и светлых глаз, Фрида выдохнула.
— Я… я должна выговориться. Ты имеешь полное право больше не выслушивать меня, я пойму, — Фрида принялась усердно рассматривать стены, — правда пойму.
— А я, правда, хочу выслушать тебя. Даже если ты расторгла нашу помолвку, и мы не общались слишком много лет, я все еще твой самый близкий друг.
Фрида протянула руку над свечой, и под ладонью загорелся огонь. Фрида взяла его пальцами и, как живой, огонек плавно оказался на центре ладони. Он стал больше. Небольшой костер горел на ладони Фриды, сладко потрескивая домашним уютом.
Рене практически не дышал.
— Я все еще дефектная, Рене. И не говори мне, что это не так! У меня никогда не получалось сделать больше, сколько я не пыталась. Я должна была не контролировать огонь, зажигать все, испепелять. А что я могу? Суви может убить человека парой обычных плющей, она сильная, растения слушаются ее… Огонь лишь смеется надо мной.
Тепло свечи отразилось в глазах Рене.
— Фрида… Теперь ты можешь взять его на руки, это же замечательно!
— Я уже пожары должна устраивать, всю Землю за ночь сжечь, оставив от нее только пепел, если бы захотела! Ты ведь понимаешь…
— Понимаю. — Рене помолчал и добавил, — я все еще единственный, кто знает об этом?
Фрида дернулась, ее губы исказила кривая усмешка. Казалось, она еле сдерживала истерический смех. Огонь на ее руке возмутился и потух.
— Астрид знала. Она увидела как-то раз… я просила ее не говорить родителям, никому не говорить, даже Тильде. Она так возгордилась, начала подшучивать надо мной, мол, я теперь жалкая. Побежала сразу к родителям, кричала: «Ваша Фрида дефектная, она тоже неправильная. Ей досталась великая сила, а все, что она может — зажигать свечи!», родители не поверили ей, наказали и на день заперли в комнате. Она знала, всегда знала, что у меня на самом деле слабый магический потенциал. А я… — голос Фриды дрогнул, — я сказала, что она все выдумала. Я должна была не просто защищать ее на словах, Рене, я должна была показать, что она не хуже… Но я не смогла, я была идеальной: умной, успешной, сильнее и популярнее всех! — Фрида надрывно рассмеялась.
Рене взял ее ладонь в свои, ощущая тепло потухшего огня, и поднес к кубам.
— Стало ли бы Астрид легче? Да и ты бы все равно выросла великой ведьмой.
— Я должна была тогда ее защитить, я должна была все рассказать, я должна была всегда выгораживать ее лучше, я должна была найти ее и спасти, понять, что она с Илари… я должна была защитить Суви, убедиться… но она ведь с Винцентом, я думала…
— Фрида! — Рене резко прервал ее. В его глазах бесконечная забота соединилась с острой болью. — Ты не святая. Ты можешь быть неправильной. Ты можешь совершать ошибки, не держать все под контролем. Я повторял тебе это тогда, и буду повторять каждый раз, когда ты забудешь.
Фрида удивленно смотрела в его глаза, не понимая, зачем она ему нужна. Все еще. Он все еще ее любил, и Фрида в этом не сомневалась.
— Ты не должна была ничего, ты не могла ничего сделать. Это их жизни, Астрид была вправе прожить такую жизнь, а Суви вправе жить свою. — Рене потянул Фриду к себе и крепко обнял, уткнувшись в пышные рыжие волосы.
— Я должна рассказать. Должна всем рассказать, что я не идеальная. Верно?
Рене погладил ее по голове.
— Если тебе так будет легче. — Он поцеловал ее в лоб, и бережно прижал к себе.
Парцифаль сидел у кровати Адама, смотря как тот спит. Он думал о сыне, которого никогда не видел в таком возрасте. И что-то острое, притаившись, ударило в сердце.
— Сили…
Восемнадцатилетний юноша, красивый и до безумия бледный, лишенный всякого намека на жизнь, бурлящею в нем, лежал перед ним. Кудрявые пряди были убраны назад, открывая впалые щеки и синие круги вокруг глаз. Его вены, переливаясь фиолетовым, мерно блестели.
Эйрлис Корсен, увидев профессора, приветливо улыбнулась ему.
— Вы снова пришли, профессор? Я так рада вас видеть, — взгляд Эйрлис потускнел, — только мальчику все не лучше… я так стараюсь, все книги перечитала, но…но это… и ши эти помочь не могут. Неужели все потерянно?
— Эйрлис, — Профессор схватил целительницу за запястье и посмотрел ей прямо в глаза. Эйрлис замерла, не в силах дышать, — ты делаешь, что можешь. Иногда и мы бессильны.
Эйрлис неуверенно кивнула. Парцифаль отпустил ее руку.
— Оставь нас. — Мягко приказал профессор.
Когда целительница ушла, Парцифаль достал из кармана небольшую монетку, переливающуюся всеми цветами радуги. Он положил ее в ладонь Адама и начал что-то шептать. Слушаясь его, монетка мерцала все ярче. Впиваясь в кожу Адама.
— Я не знаю, подействует ли, как сработает в этот раз, ведь ее дали ни мне, ни тебе… но прошу, верь в нее, Адам Хьюз, как верят создатели ее — лепреконы.
Парцифаль погладил Адама по мокрому лбу и ушел. Тогда Адам открыл глаза и сжал кулак. Когда он его разжал, монеты уже не было. Монета была в нем. Адам сдавленно рассмеялся.
Неделя прошла мучительно долго. Вечером Давид снова решился навестить Адама. От увиденного он впал в ступор. Адам побледнел и ослаб. Он отказывался от еды и много пил воду, не способный напиться. Он с трудом сидел на кровати, закрыв тонкие веки. По шагам он узнал Давида.
— Как ты? — Спросил Адам, — Давно не виделись!
— Я заходил вчера, — Давид направился в сторону Адама.
Адам резко встал, попытавшись сделать шаг, но не выдержал и упал. Давид поймал его и усадил на кровать. Он слышал сбивчивое тяжелое дыхание друга.
Давид видел много смертей, хоронил множество виверн и драконов, видел, что жестокие люди могут делать с ними и с ним самим, но сейчас ему было, как никогда, больно и картины ужаснее Давид представить не мог.
Увидев его взволнованный взгляд, Адам ободряюще улыбнулся.
— Я поправлюсь! А если и нет, я прожил дольше таких же, неправильных… Я стану посмертно известным художником и где бы ни оказался потом, буду счалив.
— Я уверен, ты поправишься. — Твердо сказал Давид.
Слабый голос Адама заполнил покои лазарета:
— Я счастлив, что мы подружились. Никогда не думал, что, если найду друга, это будет капитан команды, популярный мальчик и парень самой крутой девочки, — Адам усмехнулся, — ты как из книги.
В зеленых глазах Давида, похожих на бескрайние луга, воцарилось спокойствие. Но под ними бушевал шторм.
— Ты был мне отличным другом, — продолжил Адам, — пока многие смелись надо мной, унижали, желали смерти… я неправильный, а ты… вы все, вы приняли это.
— Не прощайся, — чуть слышно попросил Давид, — не смей этого делать.
Мягкий взгляд Давида стал серьезным. Адам читал в них боль и надломленность. Маленький мальчик по имени Давид, скрывающий шрамы и синяки под длинными кофтами, защищающий драконов самим собой, сейчас сидел перед ним.
Они были всего лишь детьми. Разбитыми, раненными судьбой. Отравленными чьим-то неведомым выбором и непомерными для своего возраста решениями. Может, сгорая от ночных кошмаров, легче однажды понять друг друга?
