У меня учащается пульс. Яростно. Раньше я бывало украдкой смотрел порно, и всегда предпочитал волосы чисто выбитой коже. Возможно, потому, что в юности Штейн заставлял меня делать себе эпиляцию. По его словам, чем чище его эксперимент, тем ближе он к Богу. Для меня это не имело смысла; чистота была чем-то нетронутым. Но это не мешало ему проводить беглый осмотр после того, как он каждую неделю запирал меня в ванной.

Он отказался от этого после того, как отослал меня с Ричуэл Драйв. Думаю, когда Штейн понял, что моя смерть уже не за горами, в его глазах эпиляция моего паха потеряла всякую необходимость.

Я сильнее прижимаю ладонь ей между ног и, снова встретившись взглядом с Карией, слышу ее прерывистое дыхание.

Она яростно смотрит на меня. Жаль, что я не могу увидеть ее голую грудь. То, как она передо мной полностью обнажена.

— Почему же я все глупее? — выдыхает она. — Или ты всегда говоришь это своим жертвам, когда вы доходите до этой части? Засунь в меня палец и почувствуй, как от безмозглости я становлюсь для тебя влажной.

От того, что она сказала, мне тяжело дышать, но с трудом удается выдавить:

— Я никогда ни к кому не прикасался.

Когда Кария была под действием успокоительных, я ей на это намекнул, но она, должно быть, мне не поверила. А может, просто не помнит.

Не дождавшись ее ответа, я прижимаю затянутую в перчатку ладонь к ее входу и чувствую растекающееся тепло. Я не знаю, что делать, здесь все такое нежное, и я боюсь разорвать ее на части, но Кария слегка ерзает в кресле, звякая пряжками, и я воспринимаю это как хороший знак.

— Ты лжешь, — шепчет она, в ее тоне нет и намека на язвительность.

— Нет. У меня в мыслях всегда была одна единственная женщина, и это ты.

От этого признания мне становится дурно, пол у меня под ногами как будто накреняется.

— Прикоснись ко мне еще, — шепчет Кария. — Протолкни в меня палец.

Она немного приподнимает бедра, прижимаясь к моей руке и тяжело дыша. Сквозь перчатку я ощущаю прилив тепла и по тому, как скользит моя ладонь, чувствую ее гладкость.

— Да ладно тебе, Сален. Не будь гребаным трусом.

Я отдергиваю руку.

Закрываю глаза.

Прижимаю пальцы ко рту и, дрожа всем телом, вдыхаю ее аромат, слизываю с губ ее вкус. У меня в груди зарождается животная жажда, проникает мне в живот, делая мой член таким твердым, что это причиняет боль. По мне стекает пот.

Но я не знаю, что будет дальше. Не знаю, как к кому-то прикасаться.

«Что я здесь делаю? Почему даю ей повод еще больше меня возненавидеть?»

— Почему ты никогда со мной не разговаривал? Не флиртовал? Ты сказал, что за это он жестоко тебя наказывал, но я же могла тебе помочь. Я пыталась привлечь тебя к общению, а ты просто… меня отшивал. И почему ты сейчас остановился? Это потому… что ты больше меня не хочешь? Что мы здесь делаем, Саллен? Почему мы просто не убежим? Чего ты от меня хочешь?

— Прекрати болтать, Кария, — умоляюще шепчу я, у меня в голове путаются мысли.

— Нет, — рявкает в ответ она. — Скажи мне, чего ты хочешь. Зачем тебе это место? Что это? Моя могила? Твоя? Сколько ты это планировал? Ты сказал, что я могу задавать вопросы…

Я вскидываю голову и снова встаю.

Повернувшись к ней спиной, я поднимаю табурет и со всей силы швыряю его в другой конец комнаты. Он с громким стуком ударяется о стену, совсем как мое сердце о грудную клетку. Затем валится на пол, жутко скрежеща металлом по цементу.

Воцарившаяся тишина действует на нервы.

Но Кария быстро ее нарушает.

— Прикоснись ко мне, — приказывает она. — Я по-прежнему не боюсь. Сейчас же прикоснись ко мне и ответь на вопросы. Прикоснись ко мне и дай мне прикоснуться к тебе.

Я поворачиваюсь к Карии и, сделав два шага, снова склоняюсь над ней.

Я не прикасаюсь к ней руками.

Я опираюсь на края подлокотников, затем наклоняю голову и кусаю Карию за грудь, впиваясь зубами ей в кожу.

«Полупомешанная». Помню, так написано на ее топе. Вот кем она меня сделала, все эти годы не вылезая у меня из головы.

Я сильнее вонзаю зубы и, услышав ее прерывистый вдох, не останавливаюсь. Кожа Карии рвется под моими острыми клыками. У меня во рту разливается привкус железа; это предвестник не критичной для нее кровопотери.

Я посасываю ее сосок, провожу по нему языком, затем, отстранившись, смотрю на нее, а она извивается, лязгая застежками.

Ранее я тыкал в нее иглой, проверяя ее чувствительность, и это было великолепно — наблюдать, как Кария корчится от страха.

Сейчас у меня нет шприца, но он мне и не нужен. Зубами я могу прихватить больше плоти, как она есть.

Я тянусь к Карии, поглаживая рукой то место, где ее укусил, а она издает тихий стон и поднимает глаза меня. Но она меня не останавливает.

«Что с тобой не так, Кария? Зачем ты притворяешься ради такого, как я?»

Затем я обхватываю ладонью ее грудь, радуясь тому, какая она большая и упругая, я сжимаю ее, приподнимаю, поигрываю с ней. До сегодняшнего вечера я никогда не прикасался к обнаженной женщине, и мне нравится, что ее кожа здесь такая мягкая, но не совсем податливая.

Я мог бы заниматься этим всю ночь.

Пожалуй, да.

— Я рассказал тебе только часть того, что Штейн сделал со мной из-за тебя.

Я продолжаю поигрывать с ее грудью, а Кария смотрит на меня, не в состоянии мне помешать.

— Он был изобретателен в своих экспериментах и более жесток в наказаниях. Кучу всего он зашил мне под кожу. Но однажды Штейн увидел, что я наблюдаю за тобой из своего окна, тихо подошел ко мне сзади и ударил меня лицом о стекло. Тогда у меня была рыбка Бетта, и, когда у меня по подбородку потекла кровь, он схватил мини-аквариум размером с чашку и силой открыл мне рот. Но ему было недостаточно, чтобы я просто ее проглотил, — ухмыляюсь я, чувствуя, как под моей ладонью учащается ее пульс. — Штейн заставил меня ее жевать, и я чувствовал, как под зубами хрустит чешуя и мягкий плавник.

Я отпускаю ее грудь, но тут же хватаю другой сосок, тяну его, кручу между пальцами и, опустив взгляд, напрягаю зрение, чтобы посмотреть, как деформируется ее упругая и гладкая кожа. Я вижу только очертания, но обнаженное тело Карии теперь выжжено в моем мозгу.

Она подается вперед, чтобы облегчить боль, а я с усмешкой провожу языком по тому месту у меня во рту, где должен быть мой центральный резец.

— Тебе больно, Солнышко? — тихо спрашиваю я, все еще крепко сжимая ее плоть. — Хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, — сквозь стиснутые зубы произносит она.

Я поднимаю на нее взгляд.

— Зубов я лишился тоже из-за тебя. Однажды вечером я наблюдал за тем, как Вон несет тебя на спине по улице, и Штейн плоскогубцами вырвал мне коренной зуб. Он заставил меня безотрывно смотреть на Ричуэл Драйв, и, когда мне в рот хлынула кровь, ты улыбнулась. Зуб раскололся на кусочки, и Штейну пришлось извлекать их, попутно вонзаясь в десна. Остальные он мне выдрал за разные нарушения, но из-за какой-то другой девушки — никогда.

Я вижу, как Кария опускает голову, пытаясь посмотреть, как я играю и измываюсь над ее соском, причиняя ей боль. Ее большие голубые глаза наполняются слезами, и я представляю, как парочка из них соскальзывает, цепляясь за ее темные ресницы.

— Мне нравится твоя улыбка, — тихо говорит она, затем вглядывается в меня с каким-то извращенным интересом, поблескивающим в белках ее глаз. — И от этого… мне не больно. Я могу вынести что-нибудь и похуже, Саллен.

Этого никак не может быть.

Такое невозможно.

«Может, это какая-то уловка. Игра посложнее обычных игр Штейна. Возможно, все наоборот, и это она меня похитила. Именно так мое тело станет готовым к переходу Штейна в его божественное состояние».

И как только мне в голову приходит эта мысль, как только я понимаю, что, скорее всего, так оно и есть, дверь в мою потайную комнату распахивается и с громким стуком ударяется о стену.