Я залпом вливаю в себя целый бокал вина. Полагаю, что жизнь – это женщина: когда ей нужно ткнуть тебя носом в твои ошибки, она говорит с тобой без обиняков. То, что моя жена столько времени мне врала и что Звева все еще сердится на меня, кажется мне сейчас пустяком по сравнению с гигантскими проблемами Эммы. Нужно поскорее научиться внимательно смотреть на жизнь других людей, и тогда пропадет желание несправедливо оплевывать свою собственную.

Если бы не было ребенка, все было бы значительно проще. Но в сложившейся ситуации он не согласится на развод. Я решаю сказать то, что думаю.

– Если ты в самом деле хочешь освободиться от него, тебе следовало бы серьезным образом рассмотреть возможность аборта.

Она пристально смотрит на меня, и я выдерживаю ее взгляд. Мне очень жаль, Эмма, но этот старый мерзавец, которого ты видишь перед собой, решил, что не будет просто улыбаться как ни в чем не бывало и делать вид, что его это не касается.

– Раз уж тут речь о его ребенке, он никогда не оставит тебя в покое, – добавляю я.

Она опускает голову. Я уже был готов к вспышке гнева с ее стороны, даже к тому, что она просто встанет и уйдет, но она ничего этого не делает: вместо этого она берет Вельзевула за шкирку и сажает его к себе на колени.

– Ты прав, – заявляет она, гладя его по загривку, – это было бы самым правильным решением.

– Нет, правильным я бы не сказал, я бы назвал его разумным. Только отказавшись от ребенка, ты можешь надеяться и вправду расстаться с ним.

Вельзевул начинает мурчать, и мое внимание на мгновение переключается на него. Что сказать, я давно понял, что завидую самым невероятным существам типа игрушечных монстров или котов – короче говоря, любым созданиям, у которых степень возлагаемой на них ответственности равна нулю.

– Я это знаю. Но я не уничтожу своими руками то единственное хорошее, что случилось в моей жизни!

– И хорошо, но я должен был тебе это сказать.

Попробуйте покопаться в жизни других людей, проникнуть в их так никогда и не сбывшиеся желания, в их сожаления, упущенные возможности и ошибки. Единственное, чего вы там никогда не найдете: детей.

– Мне бы хотелось познакомиться с твоей семьей.

Она обладает способностью перескакивать с одной темы на другую в мгновение ока.

– Они здесь не появляются, – тут же отзываюсь я.

– Как так?

– Ну, это был дом их матери, слишком тяжелые воспоминания.

– А как же ты?

– Я умею справляться с воспоминаниями: нужно просто запереть их в кладовке.

Эмма весело прыскает со смеху и в который раз поражает меня своей красотой, так что я снова спрашиваю себя: почему ей нужно проводить свое время на неприглядной стариковской кухне, а не где-то там, в мире, ожидающем ее снаружи? Потому что, к сожалению, существуют люди, считающие, что они могут обладать другими людьми.

– Ты слишком красивая, чтобы проводить всю оставшуюся жизнь с подобным типом, – утверждаю я с горячностью.

Она становится серьезной и, слегка покраснев, отвечает:

– Он думает, что я – его собственность. И он настолько уверен в этом, что сумел убедить даже и меня.

Я качаю головой.

– Никто не может быть чьим-то, Эмма.

– Да, теперь я это знаю.

Вельзевул неуловимым движением соскальзывает с ее коленей и удаляется по направлению к гостиной. Может, он собирается вернуться к кошатнице – все равно здесь он уже получил все что хотел. Эмма поднимается с места и говорит:

– Я должна попросить тебя кое о чем.

– Слушаю.

Она берет сумку, которую вешала неподалеку, и расстегивает молнию.

– Только ты должен пообещать мне, что не будешь считать меня сумасшедшей. Я знаю, это нелогично, но когда я их увидела, я не смогла удержаться и не купить их.

И она достает из сумки две распашонки для новорожденных: одну розовую, а вторую голубую. С довольной улыбкой на губах она гордо демонстрирует их мне.

– Нет, только прошу тебя, ничего не говори. Ты можешь подержать их у себя? Я не знаю, куда их спрятать. Ты отдашь их мне потом, когда будет нужно.

Если бы здесь рядом сейчас оказался Марино, он бы тут же начал свое бесконечное нытье по поводу того, что я принимаю все слишком близко к сердцу и что, в конце концов, я ничего не могу сделать для нее, и что при таком моем поведении я даже подвергаю себя риску. Но я в жизни никогда не слушал того, что говорит мне Марино – с чего бы вдруг начинать сейчас? Я киваю и беру распашонки. Мне приходится напрячься, чтобы быстро посчитать в уме, но, кажется, я не прикасался к подобным вещичкам уже почти полвека. По правде говоря, когда речь шла о том, чтобы поменять подгузники Федерико или убаюкать его колыбельной, я всегда был готов смыться.

– Окей, я буду хранить их для тебя, – отвечаю я и бережно вешаю распашонки на спинку стула рядом с собой.

– Спасибо, – с облегчением откликается она и протягивает мне руку, ожидая, что я сделаю то же самое. Однако я не шевелюсь: я колеблюсь как человек на берегу перед тем, как броситься в воду. Дорогая моя Эмма, если бы мне было так просто ответить теплом на тепло, то я не оказался бы сейчас в ситуации, когда дочь меня ненавидит, а сын боится. И прежде всего я бы не обнаружил, что у моей жены была другая жизнь за пределами нашей семьи. Только все это очень трудно объяснить. К счастью, ее настойчивости нипочем мои слабости – она делает шаг мне навстречу и обнимает меня. Если бы я только протянул ей в ответ руку, я бы отделался простым рукопожатием, зато теперь мне приходится обхватить за талию эту несносную девчонку, которая из всех мест, где она могла бы жить, выбрала именно соседнюю со мной квартиру. Вообще обниматься нужно учиться с детства, иначе, когда ты вырастаешь, все чертовски усложняется.

Тем не менее, когда мы отрываемся друг от друга, Эмма выглядит довольной, я же, наоборот, весь взмок от пота. Попробуй-ка представить в моем возрасте, что нужно добавить еще одного человека к крохотному списку людей, до которых мне есть дело. Я всегда старался держать этот список под контролем – так, чтобы он не разрастался. Чем больше людей ты любишь, тем труднее тебе потом будет избежать страданий. В частности, именно поэтому я никогда и не заводил собаку – я уверен, что она сразу же скакнула бы на одно из первых мест списка.

– Теперь будет лучше, если я пойду домой, – произносит она.

Я провожаю ее взглядом, пока она идет по коридору к двери. Когда она уходит, вокруг меня снова воцаряется молчание, и квартира мне кажется еще более пустой, чем прежде. Я осторожно беру распашонки, висящие на спинке стула, и направляюсь ко все еще открытой кладовке.

– Ты хранишь столько воспоминаний, можешь заодно поберечь и мечту одной девушки, в доме которой нет места мечтам! – заявляю я и складываю одежки в одну из больших старых коробок.

Потом закрываю за собой дверь и отправляюсь звонить Россане.

В непростой ситуации всегда можно вести себя по-разному. Я, например, решил появиться в доме моего сына вместе с Россаной. Данте готовит мне сюрприз – ну и я приду к нему с сюрпризом. Россана сказала, что она свободна, да по-другому и быть не могло: на днях я сообщил ей, что у ее сына есть хорошие шансы снова получить работу. По правде говоря, в этом нет большой моей заслуги, я просто пошел к Звеве и – так, словно между нами ничего не произошло, – описал ей проблему. Она поддержала игру и выслушала меня, как сделала бы с обычным клиентом, и затем завершила нашу беседу в точности такими словами:

– Не беспокойся, этот мошенник выложит из карманов все вплоть до последнего чентезимо!

Короче, я использовал Россану как предлог для того, чтобы пойти на контакт с дочерью. Мне было нужно что-нибудь, с чем я мог бы появиться у нее без необходимости непременно возвращаться к нашим разговорам. И я оказался прав – Звева с таким воодушевлением отнеслась к этому делу, что даже забыла подробнее расспросить у меня, кто такая Россана. В любом случае, она узнает об этом вечером.