— Мне все подруги всегда говорили: быть такой, как ты, невыгодно. Но себя не переделаешь…

— Чем же невыгодно? — спрашивала Марина, и Степаша поясняла подробно:

— Например, не выучу уроки в школе, надо бы сказать: я болела, мама болела, брат чуть не утонул, у нас там были такие девочки, каждую неделю кого-нибудь хоронили, и, представьте, учителя им верили. А я, если не выучу, так говорю как есть: «Не было времени… Очень устала, весь день пришлось стирать». Или прямо так и врежу: «Не хотелось учить, просто ни в какую…» А еще мама приведет домой нового хахаля, спросит меня потом:

— Как он тебе?

А я прямо так, в открытую:

— Мне не очень.

Она обижается и ему зачем-то передаст, мама у меня такая же: что на уме, то и на языке, не умеет ничего скрывать, вот и получается конфликт.

— Я тоже не дипломат, — говорила Марина, — но ты, Степаша, по-моему, чемпион по прямоте.

Степаша соглашалась с нею:

— И я тоже так считаю.

Марина ловила себя на том, что все больше привыкает к Степаше, непритворно скучая, когда ее нет. Однажды Алексей тоже признался, без Степаши в их доме как-то пустовато.

Вот тогда Марина решила: надо непременно ребенка. Во что бы то ни стало. Разумеется, ребенок осложнит их жизнь, может быть, даже придется на какое-то время уйти с работы и жить на одну лишь зарплату Алексея, но как бы там ни было, а ребенок нужен.

Пока что ребенком в доме стала Степаша.

Было так отрадно побаловать девочку какой-то обновкой, сводить ее в театр, достать для нее билеты в цирк.

Степаша умела радоваться каждому пустяку, новой кофточке, шарфику, тапочкам, даже пирожному, даже самому обыкновенному шоколадному батончику с кремовой начинкой.

— Это мне? — спрашивала и бежала к зеркалу примерить кофточку, приложить к лицу шарфик, обуть тапочки.

Бурно обнимала Марину:

— Марина Тимофеевна, родная вы моя, большое-пребольшое спасибо!

— Что, никак угодила? — довольно спрашивала Марина.

— Еще как! Лучше не придумаешь…

Обычно, быстро управившись со всеми домашними делами, Степаша начинала рассказывать о своих подругах из «Зари». О том, какой у кого характер, кто что любит, кто с кем дружит, из-за чего ссорится. Она была остроглаза, умела подметить наиболее характерное и смешное.

Марина и Алексей со смеха покатывались, когда она изображала какую-нибудь свою подругу, особенно доставалось ее соседке по общежитию, толстухе Инне, приехавшей из Чернигова.

— Вот такой ширины, вот такой вышины, — Степаша обводила вокруг себя руками, — килограммов на сто с лишком, честное слово, не меньше.

Инна была влюбчива, сентиментальна и необыкновенно разговорчива.

Влюбившись в очередной раз (она, как нарочно, выбирала все больше красивых и видных мужиков, которые на нее никак не обращали внимания), Инна начинала всем и каждому рассказывать, что сказал он, а что она, как он поглядел, улыбнулся, причем повторяла все это по нескольку раз, наворачивая все новые подробности.

— А я ее нарочно расспрашиваю, а она говорит, говорит, никак перестать не может, словно испорченный кран, — рассказывала Степаша.

— О чем же ты ее расспрашиваешь? — спросила Марина.

— Обо всем. Например, как он на нее поглядел или когда она поняла, что он в нее втрескался…

— А ты веришь тому, что она говорит? — спросила Марина.

— Конечно не верю. Да и кто поверит?

— В таком случае, это жестоко с твоей стороны. Не веришь ни одному слову, в душе смеешься над нею и продолжаешь расспрашивать. Просто странно слышать такое вот от тебя, ты же всегда говоришь правду, одну только правду.

— А разве я лгу? — спрашивала Степаша. — Я же не говорю ничего, ни единого слова, просто слушаю или спрашиваю.

— А если бы она спросила тебя, веришь ли ты ей, что бы ты сказала?

Степаша засмеялась:

— Она не спросит. Ей мое мнение до лампочки, лишь бы самой выговориться, пока сама не поверит.

— Ну, хорошо, а все-таки, если бы спросила?

— Я бы сказала, разумеется, то, что есть. Я бы сказала: не верю тебе, ни одному твоему слову, да и ты сама себе не веришь…

Однажды, когда все трое были на концерте в Колонном зале, им встретилась Ирена Шаховцева. Сузив прекрасные продолговатые глаза, о которых говорили «совершенно египетские», Ирена оглядела всех троих, чуть скривила рот:

— Чисто семейная вылазка?

— А что? — спросила Марина. — Что тебя удивляет?

— Меня? — Ирена пожала покатыми, словно на старинных гравюрах, плечами. — Меня уже давно и ничего ровным счетом не удивляет…

На следующий день в институте Ирена сказала:

— Как можете вы оба с Алексеем, интеллигентные люди, даже не во втором, а в третьем поколении, бывать на таких концертах!

— Разве это неприлично? — удивленно спросила Марина.

— Тут совсем не та категория, просто такая вот сборная солянка не для вас…

— Вот как, — не без ехидства парировала Марина. — А сама-то, сама-то? Тоже, гляжу, не в консерваторию, а на сборную солянку приперлась.

Ирена укоризненно сдвинула длинные, густые брови:

— И это ты говоришь? Будто не знаешь моих обстоятельств?

У Ирены была сложная, затянувшаяся любовная история, о которой, кроме Марины, никто в институте не знал. Возлюбленный Ирены был дирижером эстрадного оркестра и требовал, чтобы Ирена присутствовала на всех его выступлениях.

— Приходится, — говорила слегка иронически Ирена, — лень спорить, доказывать, что устала или что вообще не люблю легкой музыки, потому приходится уступать и ходить на все эти зрелища…

— Прости, если можешь, — несколько натянуто произнесла Марина, — право же, я тебе не хотела говорить ничего неприятного…

— Верю, — Ирена кивнула красивой головой, — зато я тебе хочу сказать несколько слов, которые, может быть, и не совсем понравятся тебе. Идет?

— Идет, — согласилась Марина.

— Что это за альянс с этой девчонкой?

— С какой девчонкой? — чуть холоднее и суше, чем хотела, спросила Марина.

— Будто не знаешь. Она у вас, когда ни придешь, торчит целыми вечерами. Теперь уже развлекаться вместе с нею начали ходить. На что это, скажи на милость, похоже?

— Ни на что не похоже, — все так же сухо ответила Марина, — мы к ней привязались, девочка хорошая, чистая, как-то оживляет жизнь…

— Перестань, — резко оборвала ее Ирена, — неужели не понимаешь, к чему это может привести? Что из этого всего может получиться?

Она выразительно поглядела на Марину, и та, без слов поняв все то, что хотела сказать Ирена, мгновенно ответила ей:

— Пусть будет стыдно тому, у кого дурные мысли.

Так говорил обычно их старый учитель профессор Духоборский.

Не говоря больше ни слова, Ирена повернулась, пошла по коридору.

Марина посмотрела ей вслед. Почему-то подумалось в тот миг: когда-нибудь ей вспомнится все, что было сейчас — слова Ирены, насмешливый и в то же время укоряющий, сожалеющий взгляд, белые стены коридора, старая яблоня, настойчиво заглядывающая со двора в окно, и собственный уверенно звучавший, как бы чужой голос.

Степаша окончательно освоилась, стала поистине своей в их доме.

Теперь она приходила не один раз в две недели, а гораздо чаще, порой даже раза два за одну неделю. Как-то осталась ночевать. По правде говоря, она и не думала остаться, но погода была сумрачной, холодной, надвигался дождь, Марина ясно видела, девочке неохота выходить из теплого дома на дождливую улицу. Она предложила:

— Оставайся у нас…

— Нет, нет, — запротестовала Степаша, — мне завтра очень рано вставать.

— Почему? — спросил Алексей.

— Обещала в один дом прийти, убраться после ремонта.

Степаша сладко, со вкусом зевнула. И Марина как бы впервые увидела ее мелкие, должно быть, острые и крепкие зубы.

— Вот это зубы, — сказала Марина, — наверно, свободно можешь грецкие орехи перегрызть…

Степаша кивнула:

— Какие там орехи. Могу гвоздь пополам перекусить, хотите, покажу?

— Нет уж, избавь, пожалуйста, — Алексей замахал обеими руками, — еще чего придумаешь?