На улицу они вышли вместе.

— Можно, я провожу вас до дома? — спросил Федя.

— Попробуйте, — ответила Майя.

Было морозно, дул ветер, изредка сыпал сухой, обжигающий лицо снег.

Майя жила далеко от центра, снимала угол у двоюродной тетки, нехотя пустившей Майю к себе.

Недавно тетка объявила:

— Только до весны оставляю тебя, а весной иди, куда твоей душеньке угодно, поскольку мне давно уже надоело холостое состояние, я рассчитываю обзавестись семьей, а ты мне, ясное дело, будешь помехой, ведь ты, хочешь не хочешь, а моложе меня…

Майя не стала возражать тетке.

«Ладно, — решила. — Уж как-нибудь перезимую, к весне что-нибудь придумаю…»

Она была из породы неунывающих.

— Где вы живете? — спросил Федя.

— В Богородском, — ответила Майя, — завод «Красный богатырь», знаете?

— Нет, — сказал Федя, — не знаю.

— Так я живу рядом, чуть левее. Такой дом с флюгером на крыше.

— Должно быть, это где-то далеко, — сказал Федя.

— Далеко, — согласилась Майя. И снова, совсем как Римма Ростовская, сощурила глаза. — А что же делать, по-вашему? Может быть, остаться вот здесь, на улице?

— По-моему, пошли ко мне, — сказал Федя.

— К вам? — переспросила Майя.

— Ко мне, — повторил Федя. — Я живу недалеко, на Малой Бронной, у меня отогреетесь, а потом двинем дальше, к вам. Обещаю теплые трубы, горячий чай и музыку…

Майя сильно замерзла; ноги ее, из кокетства обутые в легкие туфельки, превратились в окоченевшие ледышки. И, по правде говоря, до того неохота было топать в Богородское, в теткину обитель…

Федя проживал в тесной, впрочем довольно уютной комнатке, рядом с кухней.

Квартира была, как видно, большая, населенная, на кухне тесно стояли столы, а на столах примусы, керосинки, на полках множество кастрюль, сковородок, мисок…

Когда Федя с Майей проходили через кухню, три или четыре хозяйки, стоявшие возле своих столов, яростно впились глазами в Майю.

Кто-то прошипел вслед:

— Ну и дылдушка…

Но Майя и бровью не повела. Дылдушка? Пускай! А что, быть малявкой, от горшка два вершка, лучше?

Федя плотно закрыл дверь, усадил Майю в единственное кресло, из которого упрямо лезли конский волос, морская трава, кривые пружины — всяческая ерунда, обитающая обычно внутри мягкой мебели, снял с Майиных ног туфли и заставил Майю вытянуть ноги к радиаторам центрального отопления, пылавшим на славу.

— Как, согрелись? — спросил немного погодя.

Майя блаженно шевелила ожившими пальцами ног.

— Не то слово!

— То-то же, а то пока еще вы добрались бы до своего дома…

— Это не мой дом, — сказала Майя. — У меня здесь нет дома.

— Как так?

— Очень просто. Мой дом остался в Павлове, под Горьким, там у меня мама и две сестренки, а здесь я живу временно у тетки.

— Видно, вам не очень-то нравится жить у нее?

— Чего ж тут нравиться, — ответила Майя. — А вы здесь один живете?

— Как видите.

Майе очень хотелось знать, есть ли у него родители, жена, или просто девушка, но она никак не могла придумать, как бы спросить.

Федино серьезное, крепкоскулое лицо с крупными очками, скрывающими глаза, немного смущало Майю, ей казалось, что за очками его глаза насмешливо глядят на нее, подмечая каждое неловкое движение, каждое не так, как следует, сказанное слово.

Федя, однако, сам первый решил прийти ей на помощь.

— Я — детдомовский, — сказал. — У меня никого на всем свете, ни родителей, ни сестер, ни братьев…

— Ни жены, — осмелев, продолжила Майя.

Федя кивнул:

— Ни жены, угадали. — Он помедлил немного. — Правда, здесь, в этой квартире, у меня появился друг, вернее, подруга.

— Вот как! — оживилась Майя. — Подруга! Кто же это такая?

— Ей хорошо за семьдесят, — сказал Федя. — Мы с нею подружились после одного случая. Ладно, ни к чему об этом…

— Почему ни к чему? — возразила Майя. — Нет уж, раз начали, давайте говорите…

Федя пожал плечами.

— Не знаю, чего тут говорить… В общем, я только-только переехал сюда, больница выхлопотала мне ордер на эту комнату, и я был, сами понимаете, на седьмом небе. И буквально на следующий же день внезапно у одной соседки приступ аппендицита. Соседи позвали меня, я ее осмотрел и немедленно вызвал «скорую». И сам отправился вместе со «скорой».

— Куда? К нам, в больницу?

— Куда же еще?

— И сами ее прооперировали?

— Нет, не я, а Витя Филиппов, мой коллега.

— А то я Витю Филиппова не знаю, — усмехнулась Майя. — Белобрысый такой? Родинка на щеке, вот здесь, верно?

— Родинка? — неуверенно переспросил Федя. — Не помню, кажется, есть.

— Говорят, у него руки хорошие.

— Еще какие! — подхватил Федя. — Можете себе представить, оказалось, и в самом деле аппендицит, горяченький, словно калач на огне. Витя пошел на аппендицит и вдруг увидел — инфильтрат в толстых кишках, пришлось и его слизнуть начисто заодно…

— И как ваша подруга, поправилась?

— На третий день уже встала. С тех самых пор все у нее как будто бы нормально.

— Наверно, она боялась операции, — сказала Майя, — шутка ли, в такие годы — да под нож ложиться…

— Конечно, боялась, — ответил Федя. — А что делать, если надо?

— Вам не было ее жалко?

— Было, — подумав, ответил Федя. — Только ненадолго.

— Почему ненадолго? На больше жалости не хватило?

— Не в этом дело, просто надо было не жалеть, а действовать.

— А вот я поначалу, как поступила в больницу, очень часто плакала, — сказала Майя.

— Почему? Слезные мешки засорялись или еще почему-либо?

— Какие там слезные мешки! Просто всех жалко было, всех без разбора. Утром войду в палату, гляжу, этот смеется, чего-то там рассказывает, может быть, анекдот, а я-то знаю, ему жить с гулькин нос осталось, в самом разгаре саркома обеих почек, а этого надо завтра к операции готовить, а вот тому цистоскопию, и он ее до ужаса боится, ночи не спит…

— Послушайте, — перебил Федя. — Я же вам чаю обещал — совсем из головы вон!

Ринулся на кухню, снова вбежал в комнату.

— Оказывается, соседи догадались, двинули на огонь мой чайник, скоро вскипит…

— Я люблю очень крепкий чай, — сказала Майя.

— Я тоже, — сказал Федя, выходя опять из комнаты.

Потом он принес чайник, исходивший паром, поставил на стол сахарницу, молоко в стеклянном кувшинчике, вазочку с рассыпчатым восточным печеньем. Налил Майе в стакан огненно-горячий, крепко заваренный, почти черный чай.

— Прошу, — сказал, — как говорится, не погнушайтесь.

— Чего там гнушаться? — ответила Майя, жадно отхлебнув чай и отдергивая то одну, то другую ногу, обжигаемую горячими радиаторами.

— Вы, видно, умеете хозяйничать, — сказала Майя. — У мужчин это встречается нечасто.

— Я привык, — ответил Федя. — Живу один, рассчитывать не на кого.

Подвинул ей вазочку с печеньем:

— Попробуйте, очень вкусно.

— Еще бы! — сказала Майя.

Он молча поглядел на нее. Потом спросил:

— Давайте будем на «ты»?

— Давайте, — ответила Майя, он поправил ее:

— Стало быть, давай!

Помолчали немного. Он начал первый:

— Почему ты работаешь в нашей больнице? Какой-нибудь знакомый человек порекомендовал?

Майя скривила губы:

— Какой знакомый человек. Я же никого в Москве не знаю, кроме тетки.

— Как она к тебе? Ничего?

— Лучше не бывает, — усмехнулась Майя. — Я у нее остановилась, когда в Москву приехала, я хотела поступить в театральное училище. Она мне тогда сказала: на недолго можно, а после как знаешь…

— Ты что, хотела стать артисткой? — удивленно спросил Федя.

— Ужасно хотела, спала и видела себя на сцене, только ничего не вышло!

— Почему?

— Я на экзамене провалилась. Мне дали этюд сыграть, «Разлука». Говорят: представьте, что вы расстаетесь с любимым человеком навсегда, покажите, как вы с ним прощаетесь?..

— И как же ты прощалась? — с интересом спросил Федя.

— Как умела, — отрезала Майя, ей почудилась насмешка в Федином голосе, глянула на него, его глаза из-за очков смотрели на нее с серьезным ожиданием, и она смягчилась.