— Почему? — спросил Василий — Почему могло так случиться?

Евдокия Алексеевна вздохнула.

— Чего ж тут спрашивать? Кому было под силу такое выдержать? Он ведь на заводе, сам помнишь, с утра до поздней ночи вкалывал, случалось, по целым неделям из цеха не выходил. И так всю войну…

Василий смотрел на нее, сердце его сжимала боль. Как же она постарела за немногие эти годы, вся седая стала, куда-то исчезла былая полнота, теперь она почти худая и такая какая-то маленькая, словно и ростом меньше намного…

Поглядела на Василия, быстро вытерла глаза.

— И тебе, надо думать, тоже на фронте немало досталось.

Василий кивнул.

— Всякое бывало.

— Он тебя вспоминал часто, — продолжала Евдокия Алексеевна. — Как сводку по радио передают, он сразу же: «А ну, чтобы тихо было, может, про моего тезку что передадут…»

Василий молча слушал ее. Что тут было сказать?

— Все ждал тебя, все думал: как-то вы снова встретитесь? Что ты ему расскажешь? Какой стал после войны?

— Не пришлось встретиться, — пробормотал Василий.

Она кивнула.

— Идем, сейчас чаек вместе попьем. У меня как раз самовар поспел…

Но он не остался. Было как-то не по душе садиться за стол, за которым так часто приходилось сиживать со старым своим другом.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал Василий.

Крепко, от всей души обнял на прощанье старую женщину. Потом ушел быстро, не доходя до угла, обернулся, глянул на дом, в котором долгие годы прожил старый мастер, где часто приходилось бывать…

Следующей осенью Василий поступил учиться в станкоинструментальный институт, на вечернее отделение. Днем работал на заводе, в том же цехе.

Во дворе завода, напротив заводоуправления, находился четырехэтажный дом с одинаковыми занавесками на окнах, голубыми, ситцевыми в белую полоску. Это был профилакторий, здесь многие рабочие отдыхали после работы, одним была прописана врачами физиотерапия, другие, холостяки, нуждались в регулярном питании.

Однажды Василий решил для интереса побывать в профилактории.

Было уже начало зимы — по утрам метели, к вечеру слякоть, мелкий, надоедливый дождь. Василию не хотелось идти домой, может быть, и вправду, переночевать в профилактории, в тепле, благо и ходить далеко не надо?

В первый же вечер он познакомился с докторшей Мариной Петровной, заведующей профилакторием. А потом стал бывать в профилактории часто, чаще, чем полагал поначалу. И все из-за Марины Петровны…

Маленькая, подвижная, быстрая. Черные влажные глаза, темные волосы, курносый нос. Смешная? В общем, да, но в то же время чем-то привлекательна — может быть, черными глазами, как бы омытыми дождем, белозубой улыбкой, даже курносым носом.

Смотрела на него снизу вверх — он же был чуть ли не в полтора раза выше ее ростом, командовала:

— Хватит читать! Примите ванну с сосновым экстрактом и спать до утра…

— Слушаюсь, — отвечал он.

Было забавно покоряться этой малявочке, слушать ее повелительно звучавший голос, глядеть в строгие, влажные глаза.

Профилакторий их завода считался одним из лучших во всем районе, даже завоевывал переходящее знамя в соцсоревновании.

Как-то в заводском клубе был устроен вечер, на котором Марина Петровна отчитывалась о проделанной работе.

Сильным, хорошо поставленным голосом она перечисляла передовые методы лечения, применявшиеся для поддержания и восстановления здоровья производственников.

Так и говорила:

— Для поддержания и восстановления здоровья производственников мы применяем ванны с сосновым экстрактом, физиотерапию, облучение кварцем и УВЧ.

Ей долго и охотно хлопали, рабочие любили строгую свою докторшу, хотя иные и подшучивали над ее ростом, авторитарным, не терпящим возражения тоном, неприступным выражением лица. Кое-кто пытался было за ней поухаживать — куда там, неумолимо обрывала при первой же попытке.

Как-то, придя в очередной раз в профилакторий, Василий не увидел Марины Петровны. Оказалось, она больна, не то грипп, не то что-то с сердцем.

И вдруг, он и сам не ожидал этого, стало так пусто, так неприютно без нее. Внезапно он все понял, все как есть: его тянула сюда, в профилакторий, вовсе не забота о собственном здоровье, а только одно лишь желание, безудержное, властно владевшее им: желание увидеть Марину, смотреть на нее, слушать ее низкий, ставший уже привычным, почти родным, голос.

Он узнал в заводоуправлении адрес Марины Петровны, это не составило никакого труда, она жила где-то в Сокольниках, но все-таки стеснялся к ней ехать. Решил про себя: «Если послезавтра не придет, поеду к ней».

Она не пришла, и он поехал в Сокольники, на Третью лучевую просеку, дом восемь, квартира один.

Она сама открыла ему дверь. Стала на пороге, близоруко сощурилась, не узнавая, а узнав, удивилась неподдельно:

— Вы? Ко мне? Нет, в самом деле?

Она жила на первом этаже. Дом старый, некогда красивый, весь в резных балкончиках, спереди и сзади — просторные веранды с цветными стеклами. Должно быть, когда-то это была чья-то нарядная, ухоженная дача, с большим, теперь уже запущенным садом.

У Марины Петровны была маленькая, уютная комнатка, в окне виднелся Сокольнический парк, на старой сосне, росшей прямехонько возле окна, пела какая-то неведомая и невидимая птаха, обладавшая на диво громким голосом.

— А у вас хорошо, — сказал Василий, оглядывая комнату, нехитрое ее убранство, полку с книгами, старенький патефон, обитый серым дерматином, узенькую, покрытую пледом тахту, лампу на письменном столе…

Топилась печка-голландка, трещали дрова, время от времени на жестяной лист падал уголек из раскрытой дверцы печки.

— Грейтесь, я сейчас принесу чай, — сказала Марина Петровна. Неторопливо внесла чайник, две чашки, потом вазочку с домашними коржиками, вазочку с вареньем, похвасталась:

— Сама варила, у нас тут, в саду, вишни видимо-невидимо…

Черные глаза ее с некоторым удивлением разглядывали его.

— Как это вам пришло в голову разыскать меня?

Вместо ответа он спросил:

— Вы одна живете? Совсем одна?

— Одна, — помедлив, ответила Марина Петровна. — А что?

В тот раз она ничего не рассказала ему о себе. Ему довелось узнать о ней спустя некоторое время, когда он уже привык бывать вечерами в маленькой комнатке старинной дачи, на Третьей лучевой просеке, в Сокольниках.

Она долго не соглашалась стать его женой.

— Мы с тобой ровесники, даже я немного постарше, это очень плохо, потому что женщины раньше стареют. Ты еще будешь молодой, а я старуха старухой.

Это было явное кокетство, потому что никто никогда не дал бы ей ее тридцати.

Маленький рост, миниатюрное, хрупкое сложение молодили ее, и она понимала, ей еще суждено в течение, долгих лет оставаться молодой.

Она уже была раньше замужем. Замужество оказалось неудачным.

— Мы с ним вместе учились в Первом медицинском, — рассказала Марина Петровна, — я в него влюбилась, как только увидела в самый первый раз.

— Неужели до того хорош был? — с усмешкой, скрывавшей невольную ревность, спросил Василий.

— Да нет, он был самый обычный, ничем ровным счетом не выделялся, но, понимаешь, это был мужчина, о котором я всегда мечтала.

— Какой же? — продолжал допытываться Василий.

— Умный, спокойный, с, юмором.

Она пристально посмотрела на Василия.

— Вот ты, например, в общем, не в моем вкусе, но…

Он засмеялся, хотя ему было вовсе не смешно, он даже слегка обиделся на нее, но не хотел, чтобы она поняла, что обидела его.

— Ты — хороший. У тебя душа чистая…

— Я жду «но», — заметил он.

Она поняла его.

— Но тебе, по-моему, не хватает чувства юмора. — Она поправилась: — Иногда не хватает.

— Ошибаешься, — возразил он. — С чувством юмора у меня дело обстоит хорошо.

— Если так, тогда порядок, — заключила Марина.

— У нас всегда будет порядок, — согласился Василий.

Он не скрывал от нее ничего, да и в сущности что было ему скрывать? Жизнь его была вся как на ладони, бесхитростная, ясная, открытая.