Случайно в сумеречной темноте Лев заметил мужика, который бежал совсем близко с домом, прижимая полы зипуна к груди. Ветер раздевал его, толкал, силясь сбить с ног. Внезапно мужик, верно устав бороться со стихией, остановился, уставился вдаль. Нелепо задрал голову, кажется, крестясь. Лев перевёл взгляд в ту сторону, куда развернулся мужик, и вздрогнул. В центре холма занималось яркое бесформенное пятно.

Роща горит! Где же дождь? Роща горит!

Ни одной капли ещё не упало с неба. Лев, как и его мужик за окном, судорожно перекрестился, шепча молитву.

Только через несколько бесконечных минут неистовый ливень обрушился на землю. Мощь его удивляла и поражала до глубины души. Лев затаил дыхание то ли от неожиданности, то ли от суеверного страха. Однако, заметив, как мужик неловко присел и ссутулился под струями-стрелами, пронизывающими всё вокруг, усмехнулся.

— Беги! — вполголоса выпалил он ему. И тот, будто услыхав своего барина, бесследно исчез в темноте.

Ещё долго Лев не мог заставить себя отойти от окна и всё смотрел, как кроваво-красное пятно в лесу пытается сопротивляться струям воды, беспощадно бьющим его со всех сторон. Только когда от яркой точки не осталось и следа, Лев смог расслабиться. Он перевел взгляд на портрет матери, который так и остался стоять в кабинете. И вдруг слеза обожгла щеку. С удивлением утерев лицо, растерянно заморгал.

Что это?

Неясные чувства вновь грозили разбушеваться внутри под стать грохочущей природе.

Неужели из-за Берёзовой Рощи? Так страшно потерять её, что... Зачем тогда продавать? Пусть будет моей. Или это из-за... Словно не смог проститься с чем-то важным. Кем-то важным! Черт знает что.

Утром Лев проснулся в кресле кабинета. Голова гудела, как с тяжёлого похмелья, но на сердце было легко. Необычайно легко. Так бывает, когда осознаешь, что простил кого-то после долгой обиды и далекое прошлое никогда больше не будет тяготить мысли неприятными воспоминаниями.

Может быть, всё же гроза была не злом, а благословением? Кто её разберёт?

Она словно смыла все грехи и подарила неясную надежду. Лев теперь точно знал: всё будет хорошо.

На третий день после грозы в Березовую Рощу пришёл староста Лаптевки. Ушаков был бодр, даже весел. С порога объявил, что ливень оказался не так и страшен. Поля, конечно, развезло, дороги тоже, но всё уже почти просохло. В доказательство этому продемонстрировал свои, заляпанные грязью сапоги, которые, по его мнению, выглядели на диво справно после пешей прогулки.

Обсудив дела, Ушаков всё никак не хотел уходить. В конце концов Лев не выдержал:

— Что ещё имеешь сказать мне?

— Дык от зморы мы избавилися, — начал осторожно мужик, взглянув на своего барина исподлобья.

Лев кашлянул. Ему вспомнилось, как бранился он на Ушакова, когда тот как-то раз заговорил про лесную ведьму. Даже немного совестно стало за свою былую несдержанность. Нет, сейчас и в мыслях не было учить уму-разуму старосту. Уж больно благостно было у Льва на душе. Не до нравоучений.

— Ну?

— Ага, барин, избавилися, — всё ещё с опаской поглядывая на графа, начал Ушаков. — Шибко история-то интересна! Я, было, не хотел тему эту поднимать, да, как видите, не удержался.

— Коли заикнулся, расскажи теперь всё.

Староста, получив от барина добро на сказ, так и расцвёл весь: расправил плечи, улыбнулся в рыжую бороду. Проведя по ней широкой натруженной ладонью, с воодушевлением начал:

— Язычники наши ещё с месяц назад болтать стали странности. Гуторили, будто змора сама к ним в конце зимы вышла и просила их за неё молиться. В Навь воротиться захотела она, знамо быть. И будто сама даже сказала им, что и как делать нужно. Никто этому особо сперва не верил. Пока язычники хороводить в лесу каждый вечер не придумали. С тех пор народ на них коситься стал, ругаться за богохульство, а им хоть бы хны. А когда гроза давеча случилася, они костёр во дворе одном развели и чучелко на нём сожгли. И знаете что?

— Что?

— У них чучелко разгорелось, и в это же время в лесу пламя вспыхнуло! В старое дерево молния ударила.

— Вот как.

— Ага. Но эта не вся история.

— Да?

Ушаков кивнул.

— Знаете, как мы поняли то, что в том огне змора сгинула?

— Как?

— Так девка, без вести пропавшая ещё прошлым летом, вчерась объявилась!

— Да ну?

— Вот вам крест. Оказывается, Прасковью змора прокляла всего лишь, а не убила, как многие считали. Девка пятнами покрылась, дурна лицом стала. Знамо дело, стыдилась этого сильно. Оттого и пряталась в доме на чердаке. В общем, жива она была, только носу на улицу не казала. Вот и думал народ, что сгинула девка, пропала. А как змора погибла, так, видимо, чары её развеялись. Прасковья сейчас хороша: бела, румяна. Худая только больно. Но зато счастливая вся. Вышла вчерась на улицу, улыбкой сверкая, из заточения свого. Её народ так и обступил со всех сторон. Расспрашивать принялся. Все ей рады были. Девка-то хорошая, славная!

Лев не сразу нашёлся, что сказать на всё это старосте. Поверить ли? Ещё полгода назад история показалась бы ему какой-то бредовой выдумкой. Но после чудесного излечения от ранения, после встречи со странной крестьянкой в лесу, после страшной сухой грозы и сумасшедшего ливня, Лев внезапно осознал, что верит Ушакову. Он верит в змору!

— Отчего она решила поступить так?

— Как? — растерялся староста.

— Отчего змора решила вернуться в Навь?

— А-а! Дык кто её знает? Язычники говорили про какое-то раскаяние. Не знаю я, барин. Ой, точно! Или спасение. Их слушать себе дороже. Ничего путного, знамо дело, не добьёшься от них.

— Ясно, не буду тебя мучить. Хорошо, что рассказал.

— Дык Прасковья-то нашлась. Радость какая!

— Верно. Ну, ступай теперь. Скоро сам к вам в деревню приеду. Погляжу на вашу Прасковью.

Деревенская девчонка, вокруг которой было столько шума, оказалась обыкновенной молодой крестьянкой в синей шерстяной юбке и льняной рубахе с вышитыми рукавами. Она жутко стеснялась барина, смотрела всё время себе под ноги, ни разу не подняв на него глаз. Однако Лев расспросил её обо всём: о зморе, о проклятье, о затворничестве и даже о пятнах на лице.

— Ой, барин! Они же у всех разные были уродства этошные. Мне вот пятна красные достались, как от кипятка следы. А у Златы, после встречи со зморой, бородавки огромные выросли на носу и щеках. Злату она первую околдовала. И та так из-за своего носа опечалилась, что утопилася с горя. А потом Дуняшка змору в чаще повстречала. И у нею вскорости веснушки чёрные по всему лицу расползлись. Дуня тоже сперва дома у себя пряталась, а потом в лес пошла змору искати. И тоже сгинула. Это тока из нашей деревни девки. А говорят, ещё случаи и в других местах были-то.

Мне эта колдушка встретилась, когда уже все кому ни лень про неё болтали. Но я, глупая, её чарам поверить умудрилась! И тоже поплатилась за наивность свою. Тока я трусиха. Всё дома сидела, после колдовства. С участью своею смирилася. Искать змору и в мыслях не было. Видно, в награду за моё терпение мне исцеление даровано-то было.

После разговора с Прасковьей Лев никак не мог успокоиться. Он всё думал о Даше и о её пятнах на лице.

Ч то если она тоже... была околдована?

Мучаясь из-за сомнений, он как-то забрёл к ней в мастерскую, где царил творческий беспорядок. Лев, вдохнув слабый запах красок, который ещё до конца не выветрился здесь, вновь ощутил тоску. Он подошёл к сундуку в углу и машинально открыл его. Из-под какой-то ветоши вынул стопку рисунков. На большинстве из них были наброски матери и служанки Анны. С интересом просмотрев всё, неожиданно наткнулся на свой портрет. Руки дрогнули.

Она писала меня по памяти. Думала обо мне.

Этот эсиз словно встряхнул Льва. Почувсвовав обжигающий трепет в одиноком сердце, он наконц-то болезненно осознал, как на самом деле сильно хочет увидеть Дашу вновь, прикаснуться к ней, вдохнуть аромат ее тела.