Ничего себе, учёный какой нашёлся! Да что она понимает? Недавно вон влюбилась в конюха, на которого просто без слёз не посмотришь.
Слава богу, Варя вовремя вмешалась и заставила одуматься Нюру. Сама ей после подходящего жениха найдёт. А то срам просто. Княжна пристально уставилась на девку, напустив на себя самый суровый вид. Нюрка вспыхнула и отвела глаза. О, никак догадались, кого Варя только что описала?
— Это вы? И вовсе ресницы у вас не светлые. Пущай чуточку только...
— Нюра, ступай пока по хозяйству. Шутку мою забудь, а то будешь казниться. Я тебя знаю. Зла не держу. Просто захотелось одной немного побыть.
Нюра перечить не стала, ушла, тихонько притворив за собой двери. А Варя, размышляя о том, стоит ли читать сказку дальше или начать новую, обнаружила вдруг себя с зельем в руках подле большого зеркала, висящего рядом со шкафом. В полумраке комнаты невозможно было рассмотреть истинный оттенок кожи, но Варе показалось, что лицом она такая же тёмная, как и крестьянки в поле. А во всём виноваты верховые прогулки, которые княжна обожала. Ох, не задумывалась о последствиях, когда забывала головной убор дома. Вот и расплата — ненавистный загар. Варя сердито сдвинула брови. Через месяц Елисея, её жениха, ждут с визитом в Отраду. Но получается, она совсем не готова к этой встрече? Елисеюшка служил в столице при дворе и, разумеется, уж насмотрелся на светских дам. А Варя разве сравнится теперь с ними? Да тамошняя прислуга, наверное, белее и румяней, чем она сейчас.
Аккуратно открыв пробку, Варя поднесла баночку к лицу, послушала аромат и невольно восхитилась его пьянящим букетом.
— Будто не мазь, а вино цветочное. Диво какое.
А что, если та зеленица правду сказала и оттого она так бела, что мазью этой пользуется? Но всё же боязно вот так намазаться неизвестно чем. А может быть, на Нюрке сперва проверить? Или на какой другой девке, желательно совсем тёмной и в прямом и переносном смысле. Как поступить?
Неожиданно на зеркало упал луч заходящего солнца. Варя обернулась к окну и залюбовалась. Как же красиво. Дождь прекратился, тяжёлые грозовые тучи отступили от горизонта, и взору открылся вид на ещё пока светлую полосу бирюзового закатного неба.
— Что же я сомневаюсь? Вот он, знак мне.
Варя, взболтав содержимое банки, вылила на ладонь немного густой жидкости. И уже без всяких колебаний размазала её по лицу. Мазь быстро впиталась, слегка пощипав кожу. Варя пристально уставилась в зеркало.
— Эх, глупо ждать мгновенного чуда. Нет, точно, лицо вот так за вечер не изменится. А вдруг? Нет-нет. Нужно проделать несколько процедур.
Наверное, княжна ещё долго таращилась бы на своё отражение, как заворожëнная, но неожиданно сморил её тяжёлый сон. Добралась до кресла и забылась. Спала крепко, без сновидений, пока не похлопала ее по плечу чья-то грубая неласковая рука.
Варя с трудом приоткрыла веки. Над ней склонилась Агриппина Ивановна, старшая из служивых по дому. Она нянчила Вареньку ещё в детстве, а потому княжна иногда звала её попросту мамкой.
Варя хотела было спросить, отчего это Нюрка не пришла её ко сну провожать, но язык будто приклеился к нëбу так, что и не отлепишь. Получилось только промычать что-то бессвязное. Агриппина Ивановна тут же заохала:
— Святые угодники! Дух-то винный какой стоит. Ой, а сами - ни тяти, ни мати. Барышня-я-я! Варвара Фёдоровна, разве можно одной так! А бутыль-то куда спрятали?
Варя и вправду чувствовала себя скверно, будто с похмелья. Голова жутко потяжелела. Казалось, попытка заговорить вновь в висках отзовется болью. Но ответить Агриппине Ивановне следовало непременно. Вишь, чего придумала! Клевещет стоит бессовестно и, даже глазом не моргнëт. И хоть Агриппина Ивановна была старше Вари в три раза и пользовалась почётом у всех: и у дворовых людей, и у хозяев дома, а захотелось её так осадить, чтобы уж забыла раз и навсегда, как чушь молоть. Но на ум ничего путного не приходило, да и язык не слушался.
Подойдёт и «дура» в таком случае. Коротко и ясно.
— Ура! — Княжна и сама не поняла, что она с первой буквой сотворила: то ли проглотила, то ли прожевала. Да что это с ней?
— Ещё и бахвалитесь! Нашли, чем кичиться. Совсем деточка от рук отбилась. Завтра-то, с утра, головушка пожалеет о браваде вечерней.
Варя решила хоть взглядом поставить на место Агриппину Ивановну. Вот уж кто отбился от рук в этом доме. Княжна с такой свирепостью и раздражением посмотрела на мамку, что сама восхитилась, как это у неё хорошо вышло.
— А глазки-то соловелые-е. Ой, узкие какие. Сейчас, сейчас переодену и спать-почивать. А утром настойку от похмелья сообразим для Вас.
Махнула ли хотя бы рукой или нет, Варя не помнила. Как её мамка переодевала и укладывала, тоже не поняла, потому что провалилась в такой глубокий чёрный сон, каким в жизни никогда не спала.
А утром она проснулась легко. Кто-то принёс воды и журчал ей подле умывального столика. Наверно, Нюра. Варя потянулась. Как в тумане, всплыл в памяти вчерашний вечер, и она дотронулась до лба рукой. Лоб был тёплый, но без жара. Да и вообще чувствовала она себя бодро и даже весело. Варя спустила ноги с мягкой постели на пол и, почувствовав его приятную прохладу, улыбнулась. Но, взглянув в сторону туалетной, дверь в которую была открыта нараспашку, тут же насупилась. Настроение испортилось, не успела и шагу ступить в новый день. Разглядела Варя, кто суету наводил.
Опять Агриппина Ивановна! Да что же это она зачастила?
— Проснулись, голубка. Как головушка? Водичкой ключевой умоетесь, и легче станет. Или настойку мою сперва испить изволите? Я принесла.
— Доброе утро, Агриппина Ивановна. А вы всё не угомонитесь никак? Записали меня в пьянчуги сослепу и второй день изводите. Голова у меня вчера разболелась из-за мигрени. Слово такое слыхали?
— А как же? Только не мигрень это была. Сама страдаю этим недугом. Уж отличить бы смогла!
Агриппина Ивановна подошла ближе к княжне, неся перед собой, как сокровище какое, старую, видавшую виды бутылку, настойку от похмелья. Но, взглянув на княжну в упор, чуть не выронила свою драгоценность из рук. Мамка вдруг схватилась за сердце да как вскрикнет. Варя даже подпрыгнула.
— Боже мой, испугали. Что это вы?
— Барышня, зачем ночью рисовать удумали?
— Чего?
— Зачем краски брали, спрашиваю? Я же вас уложила, окаянную, без чувств почти. Когда успели только?
Варя поглядела на мольберт с пустым белым листом, потом перевела взгляд на Агриппину Ивановну и вздохнула. Старость — не радость. Совсем мамка из ума выжила.
— Вы, конечно, не знаете, что такое «логика». Это слово греческое, где уж вам. Но я объясню сейчас. Вот, пожалуйста, посмотрите на белый лист — на нём ни капли краски. На меня сонную взгляните — только глаза разлепила. Вы вчера меня ко сну проводили, сегодня утром встретили в постели. Спрашивается, с чего вы придумали, что я рисовала? В таких случаях вопрошают: где логика? Есть она у вас?
— Вы умничать хорошо умеете, уж мне-то не знать. Огика не огика, а только и дурак догадается, что с красками ночью в обнимку спали.
— Ах вы! Издеваться вздумали?
— Да в зеркало уж поглядите. Раз память вас подводит после вчерашнего-то.
И тут Варю как кипятком ошпарили. Вспомнила она про мазь чудодейственную. Ни слова больше не говоря, подлетела к зеркалу и обмерла: всё лицо в пятнах цветастых! Кровь ударила в голову. Княжна начала тереть щеки, нос — толку нет. Кинулась, как зверь затравленный, к умывальному столику. Прохладной водой, которой Варя обычно пользовалась осторожно, обдала лицо со всего размаху, расплескав половину из кувшина на пол.
— Ой, вино, я погляжу, ещё из головы не вышло. Оно как, барышня, ваза гордилась, пока не разбилась. А я говорила, что с утра жалеть будете.
— Отстань!
Варя уже с остервенением тëрла лицо полотенцем.
— Хватит, хватит. Дырки протрёте!
Княжна бросила полотенце на пол и вновь подлетела к зеркалу, чуть не сбив с ног ошарашенную Агриппину Ивановну, которая так и застыла, с прижатой к груди настойкой, посреди комнаты. Варя обернулась к мамке:
