— Эй, аристо, если ты решил скрасить одиночество и найти утешение со мной…

— Не переживай, бастард, я не покушаюсь на твою мужскую девственность! — со смехом прерывает меня Андрей, разворачивается и легко бьет кулаком по плечу. — Просто боюсь, что с Апраксиным ты в одиночку не справишься! А он сюда заявится, можешь даже не сомневаться!

Поезд замедляет ход, приближаясь к Императорскому вокзалу в Царском Селе. Мы прильнули к стеклам и глядим на проплывающие мимо пейзажи аккуратного, как россыпь пряничных домиков города Пушкин. Провинциальная пастораль разительно отличается от столичных реалий и живо напоминает мне Выборг, в окрестностях которого прошло мое раннее детство.

Вопреки ожиданиям Андрея, ночь прошла спокойно — Апраксин ко мне так и не заявился. На завтрак он пришел мрачнее тучи, даже доброго утра никому не пожелал, и до сих пор ни с кем не разговаривает. Лишь изредка бросает на всех быстрые, виноватые взгляды. На всех, кроме меня.

Раздается громкий гудок паровоза, и мы въезжаем на вокзал. Короткий перрон пуст, если не считать множества гвардейцев, охраняющих помпезное здание. Поезд останавливается, двери вагонов шумно распахиваются, и мы выходим на перрон. Меня окутывает влажный августовский зной, напоенный запахами садов и парков.

Новое здание Императорского вокзала, отстроенное после грандиозного пожара, предстает перед нами во всем своем классическом великолепии. Мраморные колонны, античные портики, капители и высокие узкие прямоугольные окна придают ему историческое величие и делают похожим на летний дворец типичного аристо.

Мы заходим внутрь белокаменного здания и невольно задираем головы, любуясь росписью потолка, на котором лучшие художники Империи запечатлели величественные исторические события. Стены украшены декоративными колоннами и наборными мраморными пилястрами, а с потолка свисают тяжелые бронзовые люстры в россыпи хрустальных подвесок.

Наше внимание не сразу обращается на встречающую нас делегацию, стоящую у выхода. Во главе — невзрачный человечек в чёрном сюртуке, совершенно седой, с пышными бакенбардами. Его пухленькие ручки сложены на выпирающем животике, а взгляд скрыт под толстыми стеклами очков в роговой оправе.

— Добро пожаловать в Царское Село! — громко обращается он к нам, и зычный голос возвращает нас на грешную землю. — Меня зовут Лев Леопольдович, и я буду вашим проводником и помощником в предстоящие две недели, которые вы проведете в Александровском дворце.

Старичок приглашает нас занять места в приготовленных лимузинах. Пять черных Руссо-балтов выстроились вереницей, а у их дверей застыли водители в черных же костюмах и белых перчатках. Я ощущаю себя не в своей тарелке, но мои новые приятели ведут себя как рыбы в воде. Для них это привычный с детства ритуал.

Романовы занимают первую машину, братья Юсуповы — вторую. Андрей Трубецкой берет меня за локоть и настойчиво тянет вперед. Мы садимся в мягкие кожаные сидения лимузина, и нас окутывает стерильная кондиционированная прохлада.

Машина плавно трогается с места, и мы расслабляемся в роскошных креслах. За тонированными стеклами проплывает великолепный парковый ансамбль, и я ощущаю острое желание выскочить из бронированной металлической коробки, снять туфли и босиком побежать по траве.

— Никогда здесь не был! — признается Андрей. — Красиво, конечно, но после множества восторженных отзывов, я ожидал большего! Наше загородное имение ничуть не хуже!

В устах кого угодно другого эти слова прозвучали бы как проявление аристократической спеси, но интонации Трубецкого просты и искренни. Он даже бастардом умудряется называть меня так, что не возникает и тени обиды.

— У меня вся спина болит после ночи на узкой кушетке! — сообщает мне Андрей, отвлекшись от созерцания зелени за окном. — Ты, как радушный хозяин, мог бы уступить мне свою кровать!

— Договорились, на обратном пути ночуем в твоем купе: я — на кровати, а ты — снова на кушетке! — парирую я.

— Я надеюсь, что вы с Апраксиным помиритесь и надобности в совместных ночевках отпадет! — с усмешкой отвечает Андрей. — Проснувшись, я бы предпочел увидеть личико симпатичной проводницы, а не твою заспанную рожу!

— Вот она — ограниченность истинного аристократа: наследниц даже не рассматриваешь, а в скудных эротических фантазиях — проводница, да и та — в единственном экземпляре! — я ухмыляюсь. — Презренный аристо, ты пал в моих глазах!

— Да я бы всех наших наследниц в гарем собрал! — мечтательно произносит Трубецкой, картинно закатив глаза к потолку. — А если повесить на их лебяжьи шейки амулеты безмолвия — вообще бы из общей постели не вылазил!

— Да ты прожженный циник! — фыркаю я.

— Кто бы говорил! — парирует Андрей. — Ткни наугад в ленту светских новостей Телеграфа — и увидишь отчет о твоих амурных похождениях! Пишут, ты даже Темную охмурил!

В синих насмешливых глазах Трубецкого разгорается искренний интерес, и я хочу отключить самоконтроль. Хочу стать самим собой, веселым и простодушным Симпой, и честно признаться, что охмурили как раз меня, но в памяти всплывает предостережение сестры Андрея, и я давлю порыв искренности в зародыше.

— Сплошные домыслы и клевета! — с улыбкой заявляю я и поднимаю правую ладонь. — Оцени трудовые мозоли!

— Вы ведете себя недостойно истинного аристократа, Александр! — гневно восклицает Андрей, его лицо вытягивается, а глаза вспыхивают от возмущения.

Едва я успеваю обомлеть от его реакции, как выражение лица Трубецкого меняется, и на нем появляется заговорщицкая улыбка.

— За две недели я тебя уделаю! — гордо произносит он и показывает обе ладони.

Улыбка сползает с красивого лица, и оно сразу теряет привлекательность.

— В постель к девочкам мне путь заказан, — продолжает Андрей и начинает загибать пальцы. — Романова — наследница Престола, яйца к ней не подкатишь, Нарышкина — пассия и нареченная самого Цесаревича, а Воронцова…

Андрей замолкает на полуслове и отворачивается к окну.

— Не хочешь делить ее с Юсуповыми? — осторожно предполагаю я.

— С ними, и еще десятком парней, — с горечью добавляет он, а затем поворачивается ко мне и наклоняется ближе. — Как раз перед поездкой сюда отец сообщил о моей помолвке!

— Колись — кто твоя будущая невеста? — спрашиваю я, изображая искренний интерес, хотя на самом деле мне наплевать.

— Ты же умеешь хранить тайны? — с притворным сомнением спрашивает Андрей.

— Честное благородное слово тебя устроит или требуется клятва на крови? — с иронией уточняю я.

— Я тебя знаю всего пару дней, бастард, — оправдывается Трубецкой, и снова «бастард» в его устах звучит совершенно необидно. — Ладно, все равно скоро в Телеграфе напишут…

Он выдерживает театральную паузу и пристально смотрит на меня, прищурив глаза и сжав губы.

— Ее имя — Елена Воронцова! — сообщает Андрей и сразу сникает, как будто из него выпустили воздух. — Наши папаши уже обо всем договорились, а я даже видеть эту шалаву не хочу! Убил бы того парня, который расстроил помолвку Цесаревича с этой шлюхой!

Трубецкой с остервенением бьет кулаком в обитую черной кожей дверь лимузина, и я благодарю Разделенного, что все еще не узнан. Синие глаза пылают от гнева, и я хочу спрятать собственное лицо за карнавальной маской.

— Воронцова в курсе⁈ — спрашиваю я.

— Конечно! — восклицает он. — Потому и трахается с Юсуповыми демонстративно — мне назло! Она и до тебя доберется, даже не сомневайся!

На меня снисходит прозрение! Я сажусь рядом с Андреем и крепко сжимаю его плечо.

— Так ты поэтому спал в моем купе — боялся, что она придет ко мне⁈

— Должен же остаться хотя бы один парень в Российской Империи, с которым она не переспала⁈ — произносит он, повернувшись ко мне.

Только теперь я замечаю в его глазах боль. Забери меня Тьма, парень все еще любит эту стерву! Перед мысленным взором возникает образ Мины, и только в этот момент я осознаю, что мы с Андреем похожи. Портрет манипулятора, актера и расчетливого циника, нарисованный его сестрой, легко применим и ко мне.