— Нет. Я хочу увидеть конец этой истории. — Она открыла глаза и с печалью посмотрела на сына. — У всякой истории должен быть конец.

Бенедикт кивнул, поправил на плече ремень кожаной сумки и повел их дальше, не останавливаясь, пока с очередного бархана они не увидели широкую зеленую полосу плодородной долины по обе стороны великой реки. Там, освещенный ослепительным солнцем, стоял Нивет-Амон, Город Амона.

— Уже недалеко, — сказал Бенедикт с некоторым облегчением. Он промолчал о своих опасениях. Ведь города могло уже и не быть. Его предыдущее посещение кончилось тем, что каменщики Хабиру напали на храм и угрожали снести его. Бенедикт опасался, что они придут к руинам, и не смогут найти друга Анена. Жрец вполне мог стать жертвой нападения.

Но город стоял на месте. Красные знамена развевались на шестах перед воротами, стены выглядели целыми, а колонны стояли на своих местах. Никаких столбов дыма над горящими руинами, никаких опаленных пальм и тамариндов, никаких опустошенных полей, — по сути, ничего из того, чего Бенедикт опасался. Храм и окружающий его город казались сонно-безмятежными в спокойной мерцающей дымке влажного речного воздуха. Спокойствие лежало над Землей Детей Исиды.

— Все в порядке? — спросила Сяньли, прикрывая руками глаза. — Кажется, все достаточно мирно.

— Наверное, это хорошо. Интересно, что мы увидим в храме?

Они двинулись дальше, спустившись по узкой извилистой тропе через скалистые холмы в зеленую долину. Подошли к окраине Нивет-Амуна, где поля кунжута уступили место меньшим участкам репы, фасоли и дынь, а также огородам перед глинобитными жилищами. Единственная дорога сначала шла вдоль берега реки, а потом поворачивала к центру города, сердцем которого был храм. Когда они подходили к храмовой площади, их уже сопровождала толпа любопытных детей, собак и нескольких седовласых стариков. Бенедикт произнес приветствие, которому научил его отец, но получил в ответ только взгляды или молчаливые кивки.

Двери храма были открыты, и люди входили и выходили из храма; входящие несли вязанки или корзины с приношениями — капустой, инжиром, луком-пореем и другими овощами, пару клеток с голубями или небольшими певчими птицами; у выходящих из храма на лбу поблескивала полоска святого елея.

Путешественники прошли через ворота под удивленными взглядами храмовых стражников с длинными копьями и уже вступили на территорию комплекса, когда один из солдат, выкрикнув что-то, преградил им путь.

Сдержанно улыбаясь, Сяньли повернулась к воину со словами приветствия, чем безмерно удивила его. Он позвал своих товарищей, и вскоре Бенедикт и его мать были окружены множеством людей.

— Мир тебе, женщина! Да не угаснет никогда твоя тень! — раздался голос из быстро собирающейся толпы.

Бенедикт обернулся и увидел высокого бородатого мужчину в красном головном уборе. Он проталкивался к пришедшим. Хотя волосы и борода у него поседели, и стал он несколько грузнее, Бенедикт сразу узнал его.

— Тутмос! — воскликнул он. — Тутмос, это я… — Он похлопал себя по груди и по складам произнес: — Бенедикт.

Сяньли взглянула на сына.

— Ты его знаешь?

— Это командир гвардии… ну, или был им в прошлый мой приезд.

— Мир тебе небесный воин! — Сяньли говорила на кемете, языке долины Нила. — Мир дому твоему.

Бенедикт с удивлением уставился на мать, а та пояснила:

— Я когда-то жила здесь, Бени.

Бывший командир гвардии что-то воскликнул, а потом взял ее руку, поднес ко лбу и низко поклонился

— Добро пожаловать, друзья мои. — Обращаясь к Бенедикту, он произнес: — Мое сердце радуется! Я не чаял встретить тебя еще раз.

Бенедикт выслушал перевод матери и тут же сказал:

— Спроси его, здесь ли еще Анен.

Сяньли степенно проговорила:

— Тутмос, мой сын хотел бы знать, найдем ли мы в храме Анена?

Улыбка бородатого воина превратилась в ухмылку.

— Где же еще искать первого жреца, как не в храме? — Тутмос что-то сказал стражам и те с неохотой начали расходиться. — Пойдем, я отведу вас к нему. Я знаю, он будет рад вас видеть.

— Мало того, что Анен здесь, — сказала Сяньли сыну, — так он теперь еще и первый жрец. Думается мне, в этом мире прошло несколько лет с тех пор, как ты ушел отсюда.

Их провели к одному из самых больших зданий комплекса — невысокому квадратному строению с красными колоннами и большой статуей человека в набедренной повязке, с царским воротником и короной с двумя гигантскими перьями. Повязка была настоящей, как и воротник, только из золота. Когда они подошли ко входу в здание, навстречу вышли два жреца в белых одеждах, и с ними небольшая группа мальчиков с бритыми головами. Они вытаращились на незнакомцев, но жрецы даже не взглянули в их сторону. Из дома выбежал еще один жрец и жестами разогнал людей.

При виде пришедших он радостно вскрикнул, распахнул объятия и кинулся им навстречу. При этом он что-то кричал на кеметском наречии, со временем ставшем коптским языком, но Бенедикт узнал его только после того, как жрец назвал свое имя. Он выглядел намного старше, поседел, раздался вширь — но это был именно Анен, сам первый жрец.

Оказалось, мать была права. Для Бенедикта прошел лишь год после его бегства из Египта. Время ушло на то, чтобы уладить дела с поместьем после смерти отца и подготовиться к новому путешествию, но для самих египтян прошло немало лет. Конечно, отец, будь он жив, сумел бы точно настроиться на нужное время, тогда они могли бы прибыть сюда через несколько дней после трагических событий. К сожалению, Бенедикту не хватило знаний, отчасти, видимо, виновата была его клятва отказаться от лей-путешествий навсегда после этого последнего перемещения. И теперь он уже никогда не узнает, как надо действовать, чтобы попадать точно в то время и в то место, куда надлежит.

— Мне сказали, что приехали жена и сын моего дорогого друга Артура, и я возрадовался, — заявил Анен. — Сяньли! Бенедикт! Пусть мир этого дома успокоит ваши души, пусть ваше пребывание на этой земле принесет много пользы.

Бенедикт понял только собственное имя; остальное мать перевела для него, а затем ответила:

— Да благословит Господь твою душу, а мудрость Его утешит тебя… — дальше она сказать не успела, потому что Анен крепко обнял ее. Затем настала очередь Бенедикта, и, прежде чем он успел понять, что происходит, их провели в резиденцию первого жреца.

— Анен, мой друг, я очень рада видеть тебя снова. Годы пошли тебе на пользу, — говорила Сяньли уже в зале для приемов. Как и многие комнаты в египетских дворцах, эта была открыта с одной стороны, позволяя воздуху свободно проникать сквозь тонкие, как марля, занавеси, свисающие полосками синего и белого цветов. Бассейн снаружи охлаждал воздух, а финиковые пальмы и ароматные ветви жасмина затеняли личный дворик первого жреца. Храмовые служители в зеленых набедренных повязках принесли подносы с сушеным инжиром, финиками и ломтями дыни и раздали всем крошечные чашечки с водой, настоянной на анисе и меде. Бенедикт сделал первый глоток и отныне исполнял роль зрителя и слушателя, досадуя на себя, но ни слова не понимая из оживленного разговора Анена с матерью. Однако он был доволен, что мама на время забыла тревогу и смятение, связанные с возвращением в Египет.

Разговор зашел о цели их визита, и здесь мать начала переводить для сына, легко переключаясь между языками — так легко, что Бенедикт только диву давался: сколько же лет его родители прожили в Египте? Мама свободно говорила на местном языке, и благодаря ее комментариям он мог следить за разговором.

— Смерть Артура стала для меня большим горем, — говорила она Анену. — Наверное, я до сих пор вполне не осознала эту потерю — во всяком случае, время идет, а легче мне не становится. Я скорблю, но учусь жить со своим горем. В моем мире прошел всего лишь год.

Анен грустно кивнул.

— И меня огорчает смерть моего друга, хотя у нас здесь это случилось больше десяти лет назад.

Они поговорили о странностях времени, вызывающих такую разницу между мирами; Анен, казалось, понимал, почему это происходит. Судя по некоторым его обмолвкам, Бенедикт решил, что и сам первый жрец не раз путешествовал через миры, как и его отец.