Анна поёжилась.

— Может, вернёмся в дом? — спросила она. — Если ты хочешь там что-то найти, то сейчас не лучшее время. Слишком темно и холодно.

— Ты права. — Хог почесал затылок. — Тогда мы вернёмся сюда рано утром! Наверняка у них есть что-то интересное или ценное. Те, кого мы прикончили по прибытии, были очень полезны.

Анна кивнула, не отрывая взгляда от бездны. Ей нужно было ему что-то сказать, но как? Слишком простые слова, чтобы застревать в горле, но отчего-то было так сложно…

— Ты чего? — спросил Хог. — Пойдём.

— Да, конечно, — проговорила Анна и выпалила: — Я сегодня лягу одна.

Удивление промелькнуло на лице Хога, но он ничего не сказал, пожал плечами и пошёл будить Орела и Харона. Анна тяжело вздохнула и поднялась на ноги. На неё давило чувство настолько паршивое, что она была готова ненавидеть саму себя. То, что она собиралась сделать, походило на предательство, но даже понимание этого не могло изменить её планы на ночь…

Филиппа пропустили сразу же. Страже не было нужды разбираться, каким образом он выбрался из западни — не их дело. Не думая о том, насколько быстро патрульные сообщат о его прибытии, Филипп отправился в лазарет. За время «прогулки» пульсирующая боль сконцентрировалась в одном месте, а всю остальную руку он почти не чувствовал.

Двери, уходящие аркой под потолок, были открыты, и стоило приблизиться, как резкий запах лекарств ударил в нос, проясняя сознание и позволяя сосредоточиться. Пробегающий мимо санитар — руки его были заняты тазом, полным грязных, побуревших тряпок — замер.

— Ваше высочество? — Он смотрел на Филиппа так, словно увидел привидение, и тот даже мысленно усмехнулся: неужели он выглядел настолько плохо?

— Мне нужна помощь, — сказал Филипп устало, держась за раненую руку.

Его тут же усадили на кушетку, помогли снять китель и рубашку, рукав которой оказался ярко-алым. Завораживающие разводы расползались от места разрыва ткани и бурели к концам. На плече зиял глубокий порез.

Подошедший врач покачал головой.

— Положите руку сюда. — Он указал на стеклянный столик.

Морщась, Филипп поднял руку так, что перед врачом оказалось всё его плечо, и отвернулся, не желая смотреть на порез. Он его слишком хорошо чувствовал и понимал, что видимая рана — не длиннее простого боевого ножа — только кажется незначительной.

Врач сказал что-то помощникам, но Филипп слов не разобрал. Он скользил взглядом по другим мужчинам в госпитале. Они сжимали зубы, когда смоченные растворами ватные валики касались глубоких ран и пузырящихся ожогов. Кому перематывали руку, кому — ногу. Кому-то накладывали фиксирующие повязки на зачарованные исцеляющими заклинаниями переломы. Ничего особенного…

А потом Филипп перевёл взгляд дальше, туда, где стояли непроницаемые ширмы. За ними суетились врачи. Оттуда выбегали с тазами, полными красных тряпок, и возвращались туда с новыми склянками и мотками бинтов. Казалось, что звуки из-за ширм должны были наполнять помещение, но Филипп слышал лишь собственное шумное дыхание и тихие разговоры вокруг.

По спине прошли мурашки, и Филипп зашипел от неожиданности, когда обжигающий раствор коснулся открытой раны. Но это был один-единственный раз. Больше он не проронил ни звука, пока рану обрабатывали разными горько пахнущими мазями. Он старался отвлекать себя мыслями, что ему почти и не досталось. Пара синяков да порезов — подумаешь! Кто-то сейчас скрыт ото всех за ширмами с открытыми ранами, с ожогами. А кто-то…

Филипп вздохнул. Кто-то, как генерал Флиннстоун, остался под завалами. Там, где не дала ему оказаться Анна. Может, ей стоило позволить ему упасть. Тогда всё было бы намного проще…

Стоило ему подумать об Анне, как в открытое окно влетел причудливо сложенный кусок бумаги. Он напоминал птицу, но сложенную наспех из мятого клочка цветастых обоев. Листок пропетлял в воздухе и приземлился рядом с Филиппом, тот осторожно поднял его.

— Сэр Керрелл, не дёргайтесь, пожалуйста, — проговорил ничего не заметивший — или делавший такой вид — врач.

Филипп кивнул и, почти не двигаясь, пальцами развернул бумажную птицу. Шершавый лист зашуршал в пальцах. Резким почерком, явно в спешке было написано: «У реки после полуночи?» Филипп с подозрением нахмурился, но отчего-то даже не сомневался: он сделает всё, чтобы прийти.

Плечо перевязали. Вместо пропитанной кровью одежды, которую унесли в прачечную, Филипп накинул на плечи медицинскую рубаху и, поблагодарив, вышел из лазарета, осторожно двигая рукой, сгибая и разгибая её, пробуя, каково это. Давящая повязка стесняла движения ещё больше, чем рана, но из-за уверения, что день-два — и рана затянется, Филипп готов был терпеть временные неудобства.

— Ваше высочество! — окликнули Филиппа, и тот обернулся на голос.

К нему по коридору широкими шагами летел Логан, и Филипп отчего-то был поражён тем, что видит его.

— Ваше высочество, — сказал он, наконец поравнявшись с Филиппом, и голос его звучал натянуто уважительно. На острове Логан вёл себя более смело и дерзко, но здесь и сейчас ему было необходимо соблюдать дистанцию, такую непривычную и нежеланную. — Его величеству доложили, что вы здесь, и он срочно вызывает вас к себе.

Филипп бросил на Логана усталый взгляд и спрятал записку, которую сжимал в кулаке, в карман брюк.

— Передай его величеству, что я приду, как только приведу себя в порядок.

Логан, казалось, ничуть не смутился.

— Разумеется. — Он старался придать голосу самый уважительный тон, но глаза его раздражённо блеснули. — Только это был приказ.

— Сомневаюсь, что он захочет видеть меня в таком состоянии, — коротко отозвался Филипп и, усмехнувшись, поплёлся в свою комнату.

Ему необходимы были новая рубашка, новый китель. Он был бы рад переодеться полностью, принять душ и смыть с себя всю пыль, которая, казалось, въелась в одежду, в кожу… Но он не мог заставлять отца ждать слишком долго. Не идти сразу уже было неуважительно, а Филипп понимал, что сейчас он лишь подчинённый. Сейчас слово «сын» уходило на последний план… Впрочем, как всегда.

— Тебе не кажется, что это довольно странная ситуация, — говорил Элиад Керрелл, расхаживая по своему кабинету, держа руки за спиной и кидая на Филиппа короткие взгляды, — мне сначала сообщают, что мой сын застрял где-то на поле боя и, возможно, погиб, — он шумно втянул носом воздух, — а потом — буквально два часа спустя — что он живой, пусть и не очень здоровый, возвращается сам. Ты можешь это объяснить?

— Лучше бы было, чтобы я не возвращался? — холодно спросил Филипп, скрещивая руки на груди. Напряжённость между ними давно стала чем-то обыденным.

Отец бросил на него полный ярости взгляд.

— Я прошу у тебя не препираться со мной и не играть в самого умного, Филипп! Ответь мне на вопрос: как это получилось?

— Меня спасли.

Филипп поджал губы, глядя в пол. Он знал, что это вызовет новые вопросы, и, подтверждая его мысли, Элиад спросил:

— Кто?

Его голос звучал настойчиво, непреклонно. Он мог бы продержать сына рядом столько, сколько бы потребовалось, чтобы заставить его говорить. Филипп вздохнул, нахмурился, но решил, что лучше сейчас подойдёт правда. По крайней мере, так было бы быстрее.

— Девушка. Я… — В горле пересохло. — Я не знаю, кто она, но вряд ли с Райдоса. Я видел её как-то в городе у нас, на севере…

Элиад подозрительно прищурился.

— Что здесь забыли какие-то девушки с севера?

Филипп покачал головой. Он не знал, да и не хотел знать, если честно.

Элиад задумчиво сжал зубы, упёрся руками в стол, размышляя, и пальцы его забарабанили по холодной, гладкой поверхности. Ритм — такой знакомый и отчего-то назойливый — выводил из себя, и Филипп изо всех сил сдерживался, чтобы не выдать раздражения.

— Ладно, — сказал Элиад после минутного молчания, и стук прекратился. — Иди. И… не надо думать, что я могу хотеть, чтобы ты не вернулся.