Василий долго вертелся без сна, а потом решил, что всё сделал правильно: дал людям выбор, и они сами определили, что для них важнее. И потом, кто-то же вернётся, да и сама Перловка готова к приёму гостей. Последние дни не прошли даром.

Наутро он столкнулся с Завидом у дальнего поля. Дети остались, им некуда было идти, так что Василий шёл попросить, чтобы они завтра сидели тихо, а ещё лучше — ушли куда-то на весь день и ночь и не возвращались, пока не поймут, что здесь безопасно. Завид, как оказалось, шёл просить о том же.

В детях немедленно взыграл дух противоречия. Они дали понять, что без их присутствия не обойдётся, и это не обсуждается. Всё, что Василий знал о работе с возражениями, тут не помогло. Все попытки Завида их застращать прошли впустую (одному лишь Василию стало не по себе).

— Тьфу, — сказал Завид и сдался.

Василий ещё пытался с ним поговорить, объяснить, что поступил так, как считал правильным, но Завид только смотрел исподлобья и молчал.

Весь день — последний день перед этим дурацким праздником — Василий был как на иголках. Он не находил себе места. Ему хотелось на всякий случай попрощаться с теми, кого знает, написать завещание, сказать последние, самые важные слова... Он не знал, какие.

День, с одной стороны, всё тянулся, так что Василий успел обойти всю Перловку три раза. С другой, вечер настал быстрее, чем хотелось. Последняя ночь. Последняя ночь, а дальше — только надеяться на удачу. Был бы у них какой-нибудь удачник, или кто там приносит везение...

Старый гончар, улыбаясь, насвистывал песню. Василию казалось, он в каком-то триллере, где под эту лихую мелодию их всех замочат. Он даже сходил к бабке Ярогневе и попросил чего-то от нервов, но она сказала, он сегодня такой не первый и всё закончилось.

Под вечер прискакал всадник, запылённый, уставший. Искал Завида. Они ушли говорить на луг, туда, где к ним никто не мог подобраться незамеченным и подслушать.

Василий рассудил, что важными вестями Завид поделится, и пошёл домой. Потом сходил к Тихомиру, попросил разбудить, если всё начнётся, а он проспит, и опять вернулся домой. Всё-таки сходил ещё к Любиму, попросил и того. И Деяна попросил.

Если бы он мог с кем-то поговорить, было бы спокойнее, но Завид, похоже, и сегодня решил ночевать в другом месте... или нет. Кто-то с усилием открыл дверь и застыл на пороге.

— Васенька! — раздался шёпот Марьяши. — Ты спишь?

— Да уже почти заснул, — соврал он. — А что?

Он думал, может, какие-то новости, но она, притворив дверь, скользнула к нему и зашептала:

— А ежели это наша последняя ночь? Не вместе, а — вовсе последняя?

Он обнял её, чувствуя, как она дрожит, и сказал:

— Ничего не последняя. Ты вот что, может, завтра уйдёшь подальше? К примеру, в лес.

— Не стану я бежать. Всё одно он отыщет, Васенька... — прошептала она торопливо. Щека её на его щеке была мокрой. — Он ведь в жёны меня хотел взять ещё тогда, я батюшку молила, чтобы не отдавал... Казимир сказал, всё одно я его буду, а что отказала, так даже и лучше. Больно молода — ума покуда наберусь, а ежели горда, так стану не советника женой, а царевича. Он не забудет, Васенька, он отыщет... Не хочу, не хочу!

— Я ему в глаз дам, когда увижу, — пообещал Василий и крепче прижал Марьяшу к себе. — Не бойся, слышишь? Ты же у меня вообще почти ничего не боишься. Гришку вон приручила. От ырки меня отбила. Теперь моя очередь. У нас есть план, и никакому Казимиру тебя никто не отдаст...

— Одну эту ночь, Васенька, — зашептала она, ища в темноте его губы. — Одну эту ночь мне дай, а дале всё одно, что с нами будет...

— Нет, так не пойдёт, — ответил он ей (и эти слова дались непросто). — В спешке, на нервах — это вообще никуда не годится. У нас ещё будет время, ясно?

А утром их пришли будить все: и Любим, и Деян, и Тихомир. Лица у них сразу стали очень разные, но думали, ясно, все об одном. Поверят такие, что он её просто обнимал всю ночь, даже и не целовал...

Тут Василий вспомнил, при каких обстоятельствах просил его поднять, и ему стало не по себе.

День, которого все они так боялись и ждали, наступил.

— Всё, да? — спросил Василий, торопливо влезая в кроссовки. — Прибыл колдун?

Ему показалось, сердце обхватила холодная тяжёлая рука. Обхватила и не отпускает, тянет.

— Да уж прибудет, — хмуро сказал Тихомир. — Завид вести получил. Едут они, и Борис с женою, и Казимир, пёс проклятый, и дружина с ними, три десятка. Как нож-то отнимать будем, не ведаю...

Он поправил пояс, на котором теперь висел тяжёлый меч в узорных ножнах, окованных металлом.

— Ну, как, — сказал Василий, поднимаясь и приглаживая волосы пятернёй. — Как и собирались. Для начала поговорим, а не поможет, силу применим. Нам главное нож сломать. А если он ещё не приехал, чего вы меня разбудили?

— А ты чё, второпях собрался бежать, порты натягивая? Глаза хоть продери, да поешь, попей... Али с пустым брюхом на колдуна-то попрёшь?

— Да мне, блин, и кусок в горло не полезет... — пробормотал Василий.

Кусок полез. Сидя за столом у корчмы, Василий от нервов съел трёх карасей в сметане и закусил пирогом с вишней.

Люди всё-таки шли. Пока ещё не заходили далеко, бродили у озера, заглядывали в корчму промочить горло. Кто-то смотрел с моста, искал водяниц, но те пока прятались. Один лишь водяной, дядька Мокроус, порой выныривал с уханьем и, разбрасывая брызги, опять уходил на дно.

Мальчишки с лотками, принаряженные, причёсанные, кричали весело:

— Водяницы-красавицы всякому нравятся, да как быть, ежели в воду станут манить? Воткни иглу в рубаху, да к воде ступай, не зная страху! Хотя и мала, защитит тебя игла!

— Купи полыни веточку за малую монеточку! Хотя и не игла, убережёт от зла!

— А лучше всё ж таки иглу! Она и супротив водяницы, и в хозяйстве сгодится!

— А вот венки, венки, ярки да легки! Полевик чаровал, дабы ни один цветик не увял! Два бери за пятак, а третий так...

На воде покачивалась единственная лодка, которую удалось раздобыть к этому дню. Она видала виды. Следы нелёгкой судьбы прикрыли цветами.

На лугу, свернувшись, дремал Гришка и отсюда казался большим серо-зелёным стогом. Рядом ждала своего часа телега, тоже украшенная цветочными гирляндами.

Ближе к дороге в небольшой будочке сидел Хохлик. Высунув от усердия язык, чертил писалом крестики на бересте, подсчитывал гостей. Но гостей пока было немного, так что он всё больше сидел без дела, болтая ногами.

Добряк вынес кому-то кружки с медовухой, подошёл к Василию и прошептал с улыбкой, нагнувшись:

— Чё ты всё жрёшь, а? Пузо не треснет?

И потянул к себе миску с остатками пирога, но Василий намертво вцепился в край.

— Вот это ты неблагодарный, конечно! — зашипел он. — Я тебе рекламу делаю. Гости на меня смотрят, у них тоже аппетит просыпается...

— Да чё мне с рекламы-то твоей, ежели ты всё в одну харю сметёшь, никому не оставишь? Нешто думаешь, еда по волшебству на столе возникает? Отдавай пирог!

— Не отдам! — воспротивился Василий.

Пирог он всё-таки отвоевал, потому что Добряка окликнули, и тот отошёл, отвлёкся. А съесть не успел: подсел Завид и взял сразу в каждую руку по куску. И так, откусывая то от одного, то от другого ломтя, сказал, уставившись на Василия:

— Поможешь мне.

Причём не спросил, а сказал утвердительно. Василий смерил его прищуренным взглядом, чтобы показать, что он не растяпа какой-нибудь и не станет, спеша и спотыкаясь, выполнять каждую просьбу, а потом ответил:

— Ладно. Что за дело?

— Да так, пустяк, — ухмыльнулся Завид и сунул в рот сразу всё, что осталось от пирога.

Пустяк заключался в том, чтобы отвлечь Умилу, пока Завид проберётся в её комнату и кое-что возьмёт. Василий сказал, что на такое не подписывался. Завид ответил, что вообще-то уже подписался, и потом, она эту вещь украла и подобру не отдаст, так что это не воровство, а возвращение имущества.