По-хорошему, стоило затаиться и послушать, но с этого места ничего не было слышно. И Василий быстро понял, что не сможет уйти незаметно, и на обратном пути дядька Добряк точно его увидит. Ещё он вспомнил, что говорили про Казимира и белую сову, которая будто бы у него жила, и страшно рассердился на Добряка, и вообще на всех, потому что все они притворялись, и так убедительно, гады, притворялись, а он уже устал пытаться понять, что здесь происходит. Он задолбался.

Поэтому Василий встал, расправил плечи и зашагал вниз по вымощенной деревом дороге.

Те двое заметили его, застыли. Он полюбовался бы выражением их лиц, но в темноте не вышло разглядеть.

— Вот, значит, как? — зло сказал Василий, подходя. — Я, значит, всем говорил, что хочу увидеться с колдуном, а мне почему-то никто не сказал, что он сам сюда наведывается! Интересно, почему?

— Ох, парень... — начал Добряк.

— Помолчи, — прервал его Казимир, властно взмахнув рукой. — Это и есть тот самый Василий? Так даже лучше. Ты, Добряк, ступай прочь, я сам с ним потолкую.

Какими должны быть колдуны?

Василий всегда считал, что они старые, костлявые, нечёсаные, обязательно с неприятными лицами. Глаза бегают, нос длинный, хрящеватый, и бородавка на видном месте. Наряжаются в какие-нибудь балахоны и таскают сумки с гримуарами, зельями, травами, жабьими глазами, заячьим помётом и прочей дрянью. И, наверное, ходят с посохом.

Но Казимир был совсем не старым, с виду лет тридцати, самое большее сорока. Конечно, в сумерках не слишком хорошо видно, но волосы тёмные, без седины (гладкие, до плеч, расчёсаны на прямой пробор), брови широкие, густые, а усы и борода аккуратно подстрижены — может, в столице у них всё-таки есть барбершоп...

И одет хорошо. Деревенские носили порты из грубой ткани, похожей на мешковину, и светлые рубахи, а у этого рубаха синяя, видно, что расшитая, и длинная, ниже колена. Прямо как платье. И сверху пальто без рукавов, похожее на женский халат, тёмное, тоже всё расшитое узорами. Ну чисто актёр или модель, но уж никак не колдун. Если бы Василий своими глазами не видел, что он прилетел сюда совой, то ничего бы и не заподозрил.

— Значит, Василий, ты меня искал? — спросил Казимир хорошо поставленным голосом. — Я слышал, задумал ты сотворить из Перловки место заповедное, да работа не идёт?

— С чего это я должен перед тобой отчитываться? — спросил Василий, прищурившись. — Добряк ещё не отчитался?

Жаль, что Добряк уже ушёл. Помялся, как пёс, который и не хочет, но всё-таки слушает хозяина. Казимиру не пришлось повторять дважды. Он только бросил взгляд, когда Добряк замешкался, и тот заторопился прочь, спотыкаясь.

Василий, хоть и остался наедине с колдуном, не чувствовал страха. А вот в глаза бы Добряку посмотрел. В маленькие лживые глазки.

Казимир усмехнулся — не зло, не насмешливо, а так по-доброму, как будто они хорошие знакомые.

— Вижу, обо мне уже наговорили всякого, — весело сказал он. И попросил:

— Выслушаешь? Разговор не длинный. После сам решишь, как быть.

— Окей, — согласился Василий, всё ещё глядя на колдуна с недоверием. — Давай свою версию.

Они отошли чуть в сторону, чтобы не торчать перед воротами, и Казимир рассказал то, что и так уже было известно: как он явился ко двору царя Бориса и как царь попросил его взглянуть на сына, на Велимудра. Надеялся, что колдун чем-то поможет.

— Вошёл я в терем и увидал подменыша, — сказал Казимир.

— Таки он подменыш? — уточнил Василий. — А с виду всё вроде не так плохо.

— Подменыш, дитя водяных. Неужто не замечал ты, что он от воды почитай не отходит, с водяницами да с водяными дружбу водит?

— Ну, знаешь, — сказал Василий, не спеша доверять колдуну, — если посмотреть на всех остальных, кто тут живёт, то водяницы ещё не самая плохая компания. Так и что же ты его не расколдовал, если ты прям такой весь из себя колдун?

— Позволь досказать. Я открою тебе тайну и прошу её сберечь. Тайна не моя, чужая, владеть ею для тебя опасно...

— Тогда и знать не хочу.

— Ежели не услышишь, верного решения не примешь.

— Что ж... Ладно, — согласился Василий. — Выкладывай.

Всё же, надо сознаться, он был немного заинтригован.

— Когда царский сын появился на свет, — начал Казимир свой рассказ, — был он хорош и пригож: белый, крепкий, с громким голосом. Видели то мать и отец, видела повитуха, и мамки, и няньки. Ночь прошла, а поутру в зыбке лежал подменыш с курьим пухом на большой голове, с туловом кривым да с косыми глазами. Ни няньки, ни мамки, ни стража в саду — никто не видал, кто подменил дитя. Окно растворено, а боле ни следа.

Он рассказал, как горевали несчастные мать и отец. Долго ждали детей, уже почти отчаялись, а тут сын. Пировать хотели, но радость недолгой была, явилась беда чёрная.

Рассказал Казимир и о том, как наказали и погнали мамок и нянек, как звали к царю всех, кто обещал помочь, как пробовали всякое, но никто не справился. Не явилась нечисть, не отдала дитя и не забрала подменыша.

— Это я уже от Тихомира слышал, — сказал Василий. — Это и есть твоя тайна? Небось всё царство в курсе.

— А тайна такова... — ответил ему Казимир.

И рассказал, что царица, Всеслава, больше не надеясь на мудрых людей, ведунов и советчиков, вышла ночью на перепутье дорог и обратилась к нечистой силе. Явился к ней чёрный человек. Наказать своих собратьев и вернуть украденное он не мог, но не имел права и оставить царицу без помощи, однако помощь нечистой силы обычно приводит к тому, что люди горько о ней жалеют.

Дал он ей особый нож, зачарованный, и велел беречь пуще всего. Если хоть одна зазубрина, сказал он, на лезвии появится, царский сын лютую боль испытает, а если нож изломается или потеряется, вовеки Всеславе сына живым не видать. Да, усмехаясь гадко, приказал заботиться о подменыше.

Василий кивнул и поёжился. Холодало, высокие травы шумели, и было самую малость тревожно, не подкрался бы ырка. Вдали закричала и умолкла какая-то ночная птица. Над далёким лесом встали чёрные облака, лишь чуть приоткрывая светлую полосу неба.

— Только это и дал, — сказал Казимир. — Одну надежду, одну ниточку. Зря Всеслава молила его, плакала и на колени вставала — рассмеялся нечистый, да и сгинул. Не сказал, как сына вернуть, как хоть раз повидать. Пришла Всеслава домой, от горя едва живая, спрятала нож, стала его беречь. Лишь это для сына сделать и могла.

И добавил ещё, что царь готов был смириться и растить подменыша как родного, но царица настояла, чтобы его заперли в тереме. Не хотела видеть его, нашла няньку. А нож берегла, спрятала и о тайне своей молчала, никому не сказала, даже царю Борису. Так тот человек ей велел.

— Да, как-то не очень вышло, — согласился Василий. — Родителей жалко, но ведь и Мудрик ни в чём не виноват, как я понимаю. Он вроде ничего такой, хороший.

— Хороший? — хмыкнул Казимир. — Да ты приглядись к нему. Неужто не разберёшь, что не человек он вовсе? Чувств у него нет, ни печали, ни радости, одна оболочка. Такому не у честных людей жить, горе им причинять!..

Голос его взлетел и оборвался. Видно, сообразив, что поднимает лишний шум, Казимир оглянулся, прислушался к вечерним звукам — ничего, только ветер, журчание родничка и тихий шелест листвы, — и продолжил уже тише:

— На счастье, доверилась мне царица, про нож поведала, и понял я, что делать. Когда Всеслава о помощи молила, нечисть ей в руки всё дала, да, ясное дело, не растолковали ей ничего. Ждали, что сроки она упустит и сына навек потеряет, потом бы явились над нею глумиться.

Колдун явно собой гордился. Отчасти чтобы польстить ему, отчасти потому, что и правда заинтересовался, Василий спросил:

— И что же надо сделать?

— То, Василий, дело не твоё, — осадил его Казимир. — Я лишь открою, что нечисть в Перловку сгонял для вида. Первым делом царице помочь хотел, а для того подменыша требовалось из царского терема подале спровадить. И не всю тайну я поведал тебе, а половину, правда же такова...