— Ты ещё кто? А ну, признавайся, что тебе нужно!

Тень скользнула на пол, встала на ноги, шагнула ближе — не понять, боится ножа или просто играет с добычей, не спешит нападать. Прошелестела:

— Отступис-сь...

— Да, и почему это я должен отступаться? У тебя вообще какие проблемы?

— Лихо накличешь, а сдюжишь ли? — прошипела тень, схватила за плечо когтистыми пальцами, неожиданно плотными, сильными. — Не сдюжишь, слабый, сла-абый, на других беду навлечёшь...

Тут дверь заскрежетала — в неё, перекошенную, кто-то ломился. Створка поддалась, и в дом влетела Марьяша.

— Сгинь, рассыпься! — воскликнула она и, бросившись к тени, ударила её палкой — раз, другой.

Тень зашипела, развернулась уже к ней и отшвырнула к стене одним ударом. Василий вскочил, ткнул ножом — нож прошёл сквозь чёрное тело, как сквозь туман, но тень выгнулась, будто от боли, и закричала страшно, как не кричат живые.

— Вали отсюда! — заорал Василий, опять взмахивая ножом. — Вали, дрянь! Я тебе покажу лихо...

Тень завыла и, метнувшись к стене, уползла по ней тараканом, чёрная, длиннорукая, длинноногая, скользнула в дыру.

— Только ещё сунься! — прокричал ей вслед Василий. — Только сунься! Без тебя решу, что мне делать!

Марьяша ещё сидела на полу, и он поспешно опустился рядом, спросил испуганно:

— Ты в порядке? Эй!.. Ты вообще чего сюда пришла?

Она молчала, только смотрела круглыми глазами, и он, испугавшись уже всерьёз, отбросил нож и затряс её, принялся ощупывать:

— Скажи хоть что-то! Оно тебя задело? Где болит? Да скажи ты хоть слово, блин!..

Тут слова наконец посыпались из неё, как будто он тряс, да и натряс целую кучу.

— Ох, лишенько... Я ж думала, пруток осиновый... Затаилась, ждала, думала, отжену его... Я ж тебе зла не хотела, Васенька, не нарочно я окно открывала! Так уж провинилась... Думала, подкараулю да осиновым прутком, иная нечисть осины боится, а этот осердился токмо... Пастень то был, я прежде его у нас и не видывала...

Она бормотала, едва сдерживая слёзы, и Василий обнял её, притянул к себе.

— Ладно, — сказал он. — Ты как, в порядке вообще? Сильно ударилась?

— Испужалась токмо... Васенька, это из-за меня ведь он тебя душил, я не подумала, да окно и отворила, как же я так... Вина на мне немалая! Думала, теперь помогу... Думала, помогу...

— Ой, да забудь, открыла и открыла. Я тоже хорош, наговорил тебе всякого, а понимал же, что ты не специально. Ты меня, ну, это, прости. Всё, мир? Мы теперь разговариваем?

Марьяша всхлипнула.

— Я сперва решил, ты ему сковородой врезала, — сказал Василий. — Надо было сковородой, это у тебя лучше всего выходит, а ты с какой-то палочкой... Ну, чего ты?

— Страшно мне, — созналась она. — Всякое мы видывали, ко всякому привыкли, а нынче будто разворошили гнездо осиное. Круг ведьмин, пастень этот... Не просто пужают — что-то не так мы сделали.

— Очень даже так, раз всякое зло боится. Не боялись бы, не лезли. А вот знаешь, что ты сделала не так и чего я тебе не прощу?

— Чего? — испуганно спросила Марьяша.

— Пирог мне не принесла, вот что.

— Дурак ты, Вася! — сердито воскликнула она, толкая его в плечо, но вроде хоть отвлеклась от тяжёлых мыслей. Или, может, притворилась.

Василий тоже притворился. Как знать, какая дрянь полезет завтра из всех щелей, и не случится ли что-то подобное, когда они наладят работу заповедника и придут посетители? Хуже и быть не может, и пойми ещё, как защититься, но об этом он подумает сам. Марьяша и так испугалась, хватит с неё. Полезла его спасать, надо же...

— Идём, домой отведу, — сказал он с внезапной нежностью. — Пока отец не заметил, а то в гневе он пострашнее всякой нечисти будет.

Марьяша, вздохнув, согласилась, и они пошли.

— Сидеть! — скомандовал Василий, высовываясь из окна. — А ну, сидеть!

Гришка засопел, переступая задними лапами, взмахнул хвостом, сшибая соседские подсолнухи, и сел.

— Хороший мальчик! — похвалил его Василий и протянул яичницу на лопате.

Рядом взвизгнул Волк. Он тоже выполнил команду и ждал, что его наградят. В углу стояла миска каши, лежала варёная куриная голова, но Волк был уверен, что заслуживает ещё чего-нибудь.

С того дня, как Василий помирился с Марьяшей, всё пошло на лад. И тень больше не совалась, и местные охотнее работали и меньше ворчали...

Ну, может, и не меньше, но у Василия теперь было энтузиазма — хоть отбавляй.

Он попросил Гришку в помощь и узнал, что змей неучёный. Может, если крикнуть «яишенка!», ещё придёт, а дотащить бревно куда нужно — это нет. Даже когда местные ставили ограду, они стволы для частокола носили вручную.

Василий взял бересту и писало, изготовленное для него кузнецом. Водил острым концом, кое-как разглаживал плоским, опять водил и разглаживал, а потом, сияя, показал Тихомиру. Устройство «Яишенка 1.0» состояло из ремней или верёвок, чтобы привязать бревно, и длинной удочки, на конце которой висела бы эта самая яишенка в узелке или в корзине.

Староста почесал в затылке, внёс кое-какие правки касательно упряжи, и они понесли рисунок дядьке Добряку.

— От лоботрясы, — резюмировал тот. — Дурни.

Тихомир сказал, что если Добряк умный такой, то пущай медведем оборачивается да сам эти брёвна и таскает. Добряк возразил, что тот, кому нужно, пущай и таскает, и вообще, что за польза Перловке от старосты? Слово одно, а прока никакого.

Тихомир на это ответил, размахивая берестой у Добряка перед лицом, что он об общем благе радеет, а кое-кто и такого выдумать не может. А Добряк, поймав его руку и тыча пальцем в бересту, спросил, и где они такого дурня найдут, чтобы лез на Гришку и держал удочку.

Тут оба посмотрели на Василия.

— Я не думаю, что это сложно, — ответил тот, ещё не понимая, к чему они клонят. — По-моему, Гришка спокойный. Вот у нас люди ездят на слонах — у вас тут есть слоны? Животные такие, почти как Гришка, только у него шея длинная, а у них шеи совсем нет, зато носы до земли. И уши вот такие...

Он приставил к лицу ладони.

— А, вот как у рыб ваших? — спросил Тихомир.

— Тьфу, страховидлы какие, — сплюнул Добряк.

И тут же оба пришли к выводу, что если у Василия опыт, то ему и ехать. Его затея, ему и честь. И хотя он пытался возразить, что есть более подходящие люди — к примеру, тот сосед, который любит сидеть на яблоне (сразу видно, человек ловкий и не боится высоты), но никто не послушал. Удивительно быстро собрали гору верёвок и ремней, где-то нашли хомут, и дугу, и всё, что полагается. Гришку заманили в ворота, нацепили на него упряжь. Он терпел и чинно ел репу.

Приставили лестницу (тот сосед с яблоней и приставил, ехидно улыбаясь), Василий забрался, кое-как примостился, и Гришка пошёл. Василий боялся, что будет скользко, но с этим вообще не возникло проблем. Проблема была в другом: под чешуйчатой шкурой ходуном ходили мышцы, и всадника клонило то влево, то вправо. Впрочем, он приноровился.

Полюбоваться зрелищем собралась вся Перловка. Василий мог поклясться, они ожидали чего-то другого и теперь огорчились, разочарованно загудели. Кто-то попробовал пугнуть Гришку и тут же получил по затылку от Добряка.

Гордясь собой, Василий доехал до леса. Деревенские тащились следом, негромко переговариваясь, грызли яблоки и лузгали семечки. Гришка шёл медленно, как будто всё понимал. У опушки подождал, пока привяжут бревно, пока всего одно, на пробу.

Подошла Марьяша, подала Василию длинный прут с корзиной. Он только и успел его взять, как Гришка завертелся, учуяв яишенку, и чуть не затоптал всех вокруг. Бревно потащилось за ним и сбило кого-то с ног. Василий не успел увидеть, кого, даже понять ничего не успел — Гришка встал на дыбы, уронив его, с хрустом сожрал яишенку вместе с корзиной и унёсся с бревном в поля, одурев то ли от шума, то ли от радости.

Все, кто ждал зрелища, теперь порадовались (кроме тех, кого приложило бревном). Кто-то уже советовал поддать Гришке вилами.