— Вона какой славный помощничек! — радовался старик, стоя в воде по пояс. — И вон там ишшо прихвати... Я ить не болотник, а запустили тут всё — чистое болото сделалося. Ну, подсоби, подсоби, добрый молодец. И тута, тута, бережком... Славно-то как! Допрежь и не видывал ничё из-за чепыжника энтого, а нонче-то — вона, лужок, коровёнки пасутся. Славно!

Василий думал, дед от него вовек не отцепится. Вроде и уйти было неловко, и работать он уже не мог. Перчаток ему не выдали, трава исколола руки, и проклятый берег выглядел на редкость убого, весь как ощипанный, хотя Василий пытался срезать траву на одном уровне. Лучше бы он вообще её не трогал.

Лозники прыгали в ивняке, смотрели под руку, и это раздражало, а самое обидное, Мудрик незаметно ушёл. Даже поговорить не вышло.

Когда солнце ушло за лес и потянуло прохладой, а над водой поднялся лёгкий, едва заметный туман и вдобавок ко всем несчастьям закусали комары, на берег пришла Марьяша.

— Вася! — всплеснула она руками. — Всё трудишься! Ещё когда, сказывали, на берег пошёл... Идём уж домой, вечереет.

Так что уйти получилось с достоинством.

Печально осматривая мозоли, Василий решил, что траву он тоже кому-нибудь делегирует и больше вообще не появится у озера. И ведь старался, а Марьяша так посмотрела на его работу, как будто он этот берег на тракторе перепахал. И от комаров этих всё чешется. Завтра он точно будет, как те шешки, причём как все трое одновременно.

— Что, Вася, поверил теперь, что всё взаправду, а не во сне? — с лукавой насмешкой спросила Марьяша, когда они поднимались по тропке к воротам.

— Неа, — упрямо сказал Василий. — Если есть справедливость на свете, я завтра проснусь у себя дома. А сейчас первым делом вымоюсь, и пусть только ваш банник сунется, я ему и остаток бороды выдерну... Вы, кстати, тут вообще чистите зубы? Мне щётка хотя бы нужна.

— Веточку я тебе дам дубовую. Да хоть пырей бы пожевал — экий ты, Вася, будто и жизни не знаешь! Нешто в ваших краях люди вовсе не так живут?

— В наших краях... — проворчал Василий, решая, есть ли смысл рассказывать. Он всё-таки страшно устал.

Они прошли уже в ворота, когда из-под холма донёсся звук, будто металл бил по металлу с коротким эхом. Удары звучали размеренно.

— Кузнец, — выдохнула Марьяша, округляя глаза. — Кузнец за работу принялся!

Василий решил, что никогда не встанет с постели.

У него гудели ноги, ломило спину. Шишка на затылке болела, шею вообще не удавалось повернуть. Ладони покрылись мозолями и порезами от травы, кожа растрескалась, и в неё въелся зелёный сок. Все места, искусанные комарами, зудели и чесались, и казалось, всё тело состоит только из таких мест.

Он слышал, что в доме проснулись. Голоса доносились до него как будто сквозь плотное одеяло, и одеяло это всё тяжелело, тяжелело — и вновь приходил сон.

Кажется, кто-то трепал по плечу, тянул за ухо.

— Пора запускать объявление? — пробормотал Василий. — Я не провёл анализ целевой аудитории... Нет...

— Кыш, безобразники! — раздался Марьяшин голос, и за ухо тянуть перестали. — Ишь, умаялся, бедолашный...

Вроде бы кто-то погладил по голове, а может, это уже снилось. И почти сразу Марьяшин голос стал грубее и ниже.

— Колокол слышишь? Добряк народ созывает. Може, тож пойдёшь?

— Я вчера слово дал, что не отступлюсь, — слабым голосом произнёс Василий.

— Ага.

— Клялся, что буду работать, не покладая рук, и вообще...

— Ну?

— Ну так я врал, — сказал Василий, повернулся лицом к стене и натянул на голову край лоскутного одеяла.

Одеяло было тёплым, солома под телом чуть кололась, но так здорово пахла травами, и лежать на ней было до того удобно, что куда там ортопедическим матрасам. Василий решил, что поспит дня два, а там посмотрит.

Всё-таки его поднял запах съестного. Марьяша жарила яичницу на большой сковороде, и Василий помимо воли ощутил, как рот наполняется слюной. Он повернулся, ещё какое-то время полежал, глядя на золотистые круги желтков — двенадцать, хватит на всех, — и спустился с полатей.

Волк лежал тут же, у лавки, откуда хорошо мог видеть печь, и смотрел на Марьяшу влюблёнными глазами. В углу появились две миски, одна с водой, вторая пустая, но Волк не казался голодным. Так, на всякий случай посматривал, чтобы Марьяша о нём не забыла, если у неё окажется лишняя еда. Внутри него всегда находилось место для лишней еды.

Серый хвост изредка помахивал, мёл по глиняному полу, цеплял короткие соломинки. Шешки под лавкой совещались, как бы им пройти к печи, но, видно, не могли придумать, как обойти пса, и сердились.

— Нешто проснулся? — улыбнулась Марьяша. — Дядька Добряк уж всех собрал спозаранку, и тебя ждал, да ты не пришёл.

— Да я, это, — ответил Василий, присаживаясь к столу и слушая, как в сковороде шкварчит сало. — Вот скоро и пойду, куда спешить?

Он водил носом не хуже Волка, жадно втягивая запах. По счастью, яичница готовится быстро. Вот Марьяша уже положила на стол нарезанный хлеб в тряпице, выставила горшок с молоком, дала кружку...

И понесла сковороду наружу. Должно быть, в хорошую погоду они завтракали на улице. Василий поспешно плеснул себе молока, взял ломоть хлеба и пошёл следом.

Марьяша лезла на крышу по приставленной лестнице.

— Э, — сказал Василий. — А за столом разве не удобнее?

— Такое скажешь! — весело ответила она. — Там же места не хватит. Да и обычай таков...

— Ладно, обычай так обычай, чего спорить, — согласился Василий, взял кружку и хлеб в одну руку и тоже полез. За этой сковородой он готов был следовать куда угодно, пусть даже и на крышу.

Вот только Марьяша, заметив его, как будто удивилась. Она примостила сковороду, чтобы та не съезжала, обернулась, подняла брови и спросила:

— А ты-то сюда пошто забрался?

Василий даже слегка обиделся. Это что, выходит, она на себя одну готовила? Но раньше, чем он успел хоть что-то сказать, земля задрожала, раздался топот, Гришка пронёсся от ворот, посопел, поднимаясь на задние лапы, вытянул серо-зелёную голову на длинной шее, да и слизнул яичницу со сковороды.

Потом его маленький жёлтый глаз заметил и хлеб.

— Фу! — закричал Василий, отодвигаясь, но Гришку не учили командам. Он разинул пасть, покосился на Марьяшу и деликатно взял хлеб — вместе с рукой. Хорошо хоть прикусить не успел.

Василий отдёрнул руку. Гришка навис над ним, жуя, обнюхал и чашку, но туда уже не пролез. Тогда он неохотно отстранился и опустился на землю, но уходить не спешил, принялся чесать бок об угол дома. С отчётливым стуком упала лестница.

— Экий ты, Вася! — упрекнула Марьяша. — Чего тебе внизу не стоялось? Как теперь слезать-то будем? Надобно покликать кого...

— Да что тут слезать? — сказал Василий и сунул ей в руки свою чашку, прикасаться к которой после Гришки всё равно бы не стал. — На вот, попей молочка. Щас порешаю.

Он лёг на живот, дополз до края вперёд ногами, свесился, прополз ещё немного. Решил, что повисит на пальцах, а там спрыгнет. Сколько до той земли?

Вот только зацепиться пальцами и удержать тело ему не удалось. Неожиданно для себя он оказался на земле быстрее, чем рассчитывал. Лёжа на спине и глядя в синее небо, Василий пытался дышать. Он успел пожалеть, что вообще встал с постели в этот день, а потом небо сменилось чешуйчатой бородавчатой мордой.

Гришка старался помочь. Он зашёл слева, подтолкнул носом, зашёл справа, и под его лапой что-то хрустнуло. Дерево. Лестница.

— Проваливай уже, блин, помощник, — прокряхтел Василий, кое-как поднимаясь. — Спину вон хозяйке своей подставь...

Но Гришка то ли что-то заметил, то ли просто дурил — замер, уставился куда-то, а потом скакнул, да и унёсся к воротам, а там в поля. Едва створку не снёс. Слышно было, как заполошно кричат испуганные куры.

— Скоро ли, Вася? — спросила Марьяша сверху.

Он мрачно посмотрел на лестницу и, помолчав, сказал: