Тряпица с перьями сразу попалась под руку, а вот нож... Ножа не было.
Василий вскочил на ноги. Зажёг лучину, сорвал одеяло с постели, отбросил в сторону. Взялся перетряхивать солому. Зарылся по локоть, по плечо — ничего!
— Что ты ищешь, Васенька? — не понимая, спросила Марьяша. — Помочь?
Он не ответил. Хватал солому пучками, просеивал в пальцах, отбрасывал в сторону. Этого не могло быть, не могло! Наверное, он просто не запомнил, где именно оставил нож. Когда он видел его в последний раз, вчера перед сном? Ведь клал в изголовье... Может, вертелся во сне, и нож как-то сдвинулся...
Марьяша тоже взялась помогать, видя его отчаяние, хотя вообще не знала, что они ищут.
Или притворялась. Немногие могли войти в этот дом.
— Ты брала нож? — спросил Василий.
— Какой нож?
— Нож! Мы ходили за берестой, Мудрик дал, я носил с собой, положил сюда, вот сюда...
Марьяша покачала головой с непониманием.
— Не брала я, Васенька. На что мне? Нож и у нас дома имеется. Тебе принесть?
— Да мне тот нужен!
Проклятый нож! Сколько дней он таскал его с собой? Бросал то на столе, то на полке, даже на завалинке однажды забыл, и ничего, никто не позарился. Надо же такому случиться, чтобы нож пропал именно теперь! Нет, нет, он не пропал, кто-то взял. Кто мог?
Василий застыл, раздумывая, а потом выскочил за дверь и побежал к гостиному дому. Там было светло от факелов. Брёвна ещё дымились, но огонь вроде потушили — трудно понять, потому что здесь собралась, пожалуй, вся Перловка, и за спинами ничего нельзя было разглядеть. Деревенские ахали, всплёскивали руками, звучало имя Горыни. И староста был тут, само собой.
Василий кинулся к нему.
— Ты! — воскликнул он. — Ты украл мой нож?
— Я-а? — удивился Тихомир. — Да на что мне нож-то твой нужон, нешто своего нету? Тебя, голодранца, ещё обирать!
— А кто тогда? — закричал Василий. — Кто?
Он завертелся, выглядывая в толпе Горыню, протолкался к нему, схватил за рубаху на груди, приблизил лицо к его лицу и зашипел:
— Ты у меня шарил? Признавайся!
Горыня растерянно заморгал. Похоже, его уже обвинили в поджоге, пришлось отбиваться от местных, и к новой атаке он не был готов. Даже не оттолкнул Василия, хотя тот буквально на нём повис, и растерянно сказал, разводя руками:
— Да ведь я и не знаю, где твой дом!
— Ага, и спросить ни у кого не мог, так я и поверил...
— Вася! Вася! — раздался тонкий крик.
Василий обернулся, медленно разжимая пальцы. К нему пробирался Хохлик с видом одновременно радостным и смущённым, как у пса, который стянул кусок со стола и понял, что за ним наблюдали. И теперь Василий запоздало вспомнил, что Хохлик вчера говорил о какой-то помощи, и сердце его упало.
Хохлик сбивчиво начал объяснять, что нож этот был лихой, что Василия, мол, извести хотели и надо было его спасать, а кто может спасти от ведьмы? Только ведьма или ещё колдун, и вот Хохлик шёл мимо дома Добряка и увидел у того куколку поганую, прямо как та, которую они в ведьмином доме нашли...
— Что он мелет-то? — спросила старая кикимора, но все только пожали плечами.
А Хохлик продолжил, что так, мол, и понял, что Добряк тоже колдун...
— Ты про нож ему сказал? — спросил Василий с угрозой. — Ты ему проболтался?
— Я тебя, Вася, спасал! — взвизгнул Хохлик, попятившись.
— Ты... — выдохнул Василий, хватаясь за голову, потому что ему показалось, она вот-вот лопнет. — Ты...
Конечно, здесь уже была и Марьяша. Наверное, прибежала следом, а теперь со встревоженным лицом взяла под локоть, поддержала. Она о чём-то спрашивала, хотела понять, что происходит. Василий почти её не слышал, и ему было не до объяснений.
— Добряк! — закричал он, дёргая локтем, чтобы стряхнуть Марьяшины ладони. — Ты где, паскуда?
Добряк был здесь. Хотел спрятаться за чужими спинами, но народ расступился, предвкушая ссору. Василий торопливо прошёл сквозь толпу. Факелы потрескивали, огонь выхватывал из мрака лица и морды — на одних непонимание, на других ухмылки.
— Так его, так! — подначил кто-то, не понимая, что происходит, но жаждая драки.
— Отдавай! — сказал Василий, протягивая руку. — Тебе никто не разрешал его брать. Отдай!
— Неча уж отдавать, — негромко и виновато сказал Добряк. — Я уж отдал нынче ввечеру.
У Василия даже в глазах потемнело.
— Казимиру отдал? — выкрикнул он, толкая Добряка в грудь. — Как ты мог?
— Мне нужнее!.. Не разумеешь ты, парень, мне нужнее...
— Тебе — нужнее? Тебе?.. А я, как я теперь вернусь домой? А? Как я вернусь?!
Добряк молчал, только отводил глаза. Народ притих. Кто-то спросил несмело, мол, что это за дела такие с Казимиром. Вопрос повис без ответа.
— Так ты, Вася, уйти собирался? — спросила Марьяша. Голос её дрожал.
Василий обернулся к ней.
— Я ж думала... Я... Вот я глупая...
Тихомир обнял её за плечи, притянул к себе и сказал с нескрываемым осуждением:
— Сказывал я тебе, доченька, злодей этот позабавится токмо, да и сгинет. И рад бы ошибаться, да вишь, как оно вышло: лгал он тебе, а ныне всё и открылось. Знал ведь я, что так и будет, что в жёны он тебя зовёт не всерьёз... Да нам жених такой и не надобен, получше сыщется! Ещё и с Казимиром, слышь ты, дела у него какие-то, а нам брехал, будто колдуна и не знает.
Всё пропало. Мало того, что Василий тут застрял, так он сам же, своими руками испортил всё, что можно. Смотреть, как Марьяша плачет на отцовском плече, было невыносимо.
— Это я, кстати, поджёг, — глухо сказал Василий. — Горыню не вините, ясно?
Он развернулся и пошёл отсюда прочь. По пути позвал Волка — тот вышел из дома старосты посмотреть на шум и теперь один радовался хозяину. А хозяин его, можно сказать, бросил. И правда, оставил на чужих людей, потому что не знал, чем тут кормить... Нет, потому что не хотел разбираться. Потому что думал, придётся ставить какие-нибудь силки на дичь, а потом потрошить, и варить, и так каждый день — а если не спрашивать, то оно как-нибудь само устроится, кто-то будет это делать вместо него.
Василий нагнулся, почесал Волка за ухом. Потом свистнул ему, чтобы не отставал, дошёл до ворот, снял перекладину.
— Закройте за мной, — сказал напоследок, но не обернулся и не узнал, слышал ли кто-то. Да и так видят, что уходит. Закроют.
Он спустился к родничку, а куда идти дальше, не знал. К кузнецу? С тем и не поговоришь. К бабке? Так она какие-то свои дела затевала и пыталась его использовать. Где гарантия, что опять не попытается? Да и он вроде как выбрал сторону колдуна, и удержать это в секрете не получилось. Как ещё бабка после такого встретит...
Василий решил идти через поле к лесу, а куда дальше, и сам не знал. Только осмотрелся, чтобы не наткнуться на ырку. Ему показалось, он заметил его вдалеке, ближе к кладбищу — кто-то тёмный вытянулся, посмотрел влево, вправо и опустился в траву.
Когда попал в Перловку, Василий вот так же шёл ночью через поле, и Волк держался рядом, иногда к чему-то принюхиваясь, прислушиваясь, иногда забегая вперёд. Только с ними ещё была Марьяша со сковородой, можно было хоть отбиться от ырки... Но о Марьяше лучше не думать. Василий чувствовал, что ещё немного таких размышлений, и он сам найдёт ырку и попросит: сожри меня, пожалуйста.
Из деревенских, наверное, никто и жалеть не станет.
Над землёй возник зелёный огонёк, второй, третий. Василий сперва решил, светлячки, а потом заметил маленькую фигурку в зелёном, блеснули большие глаза на морщинистом строгом лице. Кто-то из детей полевика пришёл освещать ему дорогу.
Волк принюхался к огонькам, втянул их носом, чихнул. Огоньки погасли, но полевик тут же поднёс к лицу полные горсти, развёл руками, глядя серьёзно, без улыбки. Зелёные искры опять замерцали над макушками трав. Волк припал на передние лапы, весело тявкнул и ворвался в огни, пытаясь ухватить хоть один.
— Фу, Волк, нельзя! — прикрикнул Василий. И добавил для полевика, или кто это был: — Не нужно мне помогать.
