— Тоже мне, ярчук, — упрекнул его Василий. — Меня убивают, а он спит!
— Да уж так и убивают, — не согласился Тихомир. — Пужают ток. Допрежь бездельничали, а нынче Добряк велел в кажном дворе порядок навесть. Ну, знамо дело, его-то не полезут за горло хватать, берендей и сам кого хошь ухватит, а тебя вот... пужают.
Василий не согласился.
Окно закрыли, но легче ему не стало, поскольку Марьяша проговорилась, что это не поможет. Вот были бы обломки кос или ножей, сказала она, чтобы воткнуть в притолоку, а так — хоть закрывай, хоть не закрывай... А у них тут каждая вещь на счету, обломков не сыскать, да и не по-людски это — от соседей защиту ставить. Всё ж то один заглянет, то другой, заметят заслон, обидятся.
— Не по-людски, — проворчал Василий, устраивая серп в изголовье, чтобы, если что, защищаться им от врага. — А если меня убьют, это вот очень по-людски...
Духота ещё долго не давала ему уснуть. Мало того, что окно закрыто, он ещё и натянул одеяло на голову. Если приходится защищаться от монстров, любой способ хорош.
Утром он сидел за столом мятый и злой, растирая шею. Марьяша сказала, остались следы.
— Ну, хошь, поспрошаю, найду виновника? — предложил староста.
— Да забей, — махнул рукой Василий.
— Нешто можно забивать так сразу? Да ведь ещё и не кажного забьёшь. А вот прижать, да пусть говорит, сам надумал али подучил кто...
Василий вздохнул и отказался.
Тихомир взял сеть и колья, стоявшие в углу, взял корзину, ушёл на озеро. Марьяша пояснила, что коровы общие, но пасёт их Богдан, а доят Неждана и Незвана, потому все, кто пьёт молоко, чем-то платят им за работу: яйцами, рыбой, орехами или мёдом, а то рубаху сошьют или корзину сплетут, ягод соберут — кто на что горазд. А сено запасают все вместе.
Пока рассказывала, успела насыпать курам зерна, налить чистой воды. А Василий и не замечал, что у старосты за домом курятник — хотя, если по правде, что заметишь в таком бурьяне? Он бродил за Марьяшей и слушал. На столе остался его завтрак: каша из замоченных в воде пшеничных зёрен. Не то чтобы Василий был переборчивым, но что он, козёл, чтобы жевать траву? Он рассчитывал на яичницу на сале, вот как вчера.
И Марьяша вроде бы не обманула ожиданий. Вернувшись в дом, взялась за сковороду, но как-то подозрительно смотрела на сало, вздыхала, примерялась, чтобы отрезать поменьше. И яиц был всего десяток. Так что, когда он осторожно спросил, она подтвердила, что да, яишенка будет только для Гришки.
Только для Гришки! А эту кашу, вон, и шешки не хотели есть. Совали зёрна себе в нос, зажимали вторую ноздрю и стреляли друг в друга. Топоча копытцами, бегали вокруг миски со смехом. Только такую радость эта каша и могла принести.
Марьяша посмотрела-посмотрела на эту возню и несчастное лицо Василия, да и убрала миску, согнала шешков со стола. Отрезала два щедрых ломтя хлеба, намазала сметаной, ещё творог выставила.
— Тятя верши проверит, рыбки принесёт, испечём, — пообещала.
Василий смирился.
Он жевал, глядя, как ловко Марьяша управляется по дому — ни одного лишнего движения, щёки раскраснелись от печного жара. То косу на спину перебросит, то через плечо, и ни на секунду не останавливается, смотрел бы да смотрел. Особенно если бы эта яичница для него была.
Он вздохнул и спросил:
— А как ты её поставишь-то наверх, без лестницы?
— Да лестница-то есть, — задумчиво ответила Марьяша. — Как в твоих краях сказывают?.. Порешаем.
Лестница была у соседей. Стояла под яблоней. Решение заключалось в том, чтобы незаметно её унести, а потом так же тихо поставить обратно.
— Ну, блин, — ворчал Василий, пробираясь через густой бурьян. — Вот лестницы я ещё не крал...
— Нешто мы крадём, Васенька? — не согласилась Марьяша, бредя по его следу. — Так, позаимствуем да вернём...
— Почему ты просто не попросишь по-нормальному? — прошипел он. — Тут, блин, крапива... ай, блин!
— И межа, — запоздало предупредила Марьяша. — Поднимайся, да не шуми! Соседи поздно встают, неохота их тревожить. Они и не прознают даже.
Что-то в её голосе подсказывало, что дело было не только в заботе о соседях. Василий пристально на неё посмотрел — мол, всё понимаю, не дурак, — но с расспросами лезть не стал.
Он проклял всё на свете, пока они дотащили лестницу до дома. Как вообще носят лестницы? Василий наклонил её на себя, она перевесила, он с шумом упал в бурьян, и лестница сверху.
— Ой, лишенько, — прошептала над ним Марьяша, заламывая руки. — Что ж ты, Васенька!
Дальше лестницу поволокла уже она сама. Василий кое-как поднялся, взял за другой конец. Донесли и поставили они её сносно, а вот унести...
— Да тупая лестница! — шипел Василий, опять лёжа на земле. В этот раз он решил не наклонять, а нести вертикально. На третьем шаге что-то пошло не так.
Весь красный, мокрый и злой, он наконец прислонил лестницу к ветке и услышал сверху, из густой листвы:
— Ты правее двигай, к развилочке.
Следом раздалось конское ржание. Из этого ржания, перемежаемого словами, Василий понял, что сосед видел их с самого начала и повеселился на славу. Теперь он смеялся, икал и хлопал по дереву ладонью.
Василий про себя пожелал ему упасть.
— Эх, Марьяша! — укоризненно донеслось сверху. — Нешто попросить не могла? Я б тебе и так эту лестницу дал, за поцелуй. А за два бы и донёс!
— У тебя Неждана есть, её и целуй! — подбоченившись, воскликнула Марьяша.
— У меня и на двоих поцелуев достанет, — опять заржал сосед. — Завтра вдругорядь придёшь, а? Ждать буду.
— Да хоть обождись, — прошипела она и сердито зашагала к дому, лишь кое-где отводя в сторону зелёные мясистые стебли. Дорога от соседского сада теперь стала хорошая, проторённая — сразу видно, что двое шли тут с лестницей, а один ещё и падал.
Василий слегка обиделся. Кормят плохо, лестницу таскает даром... С другой стороны, что ему, тоже о поцелуях просить? Как-то вроде и неловко. А ещё негигиенично.
— У вас тут, к слову, свиньи есть? — спросил он, шагая за Марьяшей. — Мне щетина нужна.
— На что тебе?
— Да зубную щётку сделать. Вашей дубовой палочкой хоть ковыряй в зубах, хоть не ковыряй, ничего не вычистишь...
Марьяша потребовала показать, как он чистит зубы. Уже ощущая подвох, Василий достал палочку из подвязанного к поясу мешочка, который местным заменял карманы. Его собственную одежду так и не выстирали, ходил в чём дали.
— Вот, — сердито сказал он, потому что Марьяша как-то подозрительно на него смотрела, и ткнул палочкой в зубы. — Или у вас тут как в анекдоте: мелкую грязь можно не счищать, а крупная сама отвалится?
— Ты палочку-то на конце пожуй, Васенька, — ласково сказала Марьяша. — Вот и выйдет кисточка, ею и чисти. Измочалится, ножом срежешь...
— Средние, блин, века! — недовольно сказал Василий. — Прогресс до щёток не дошёл — как вы вообще живёте?
И ушёл жевать палочку.
Было тепло, но не жарко. Василий сидел на завалинке за домом, сосредоточенно ковыряя кисточкой в зубах, и думал о том, как здесь всё-таки тихо и спокойно. Только ветер шумит в лопухах, клонит бурые метёлки конского щавеля, да где-то недалеко, в бурьяне, бродят куры, негромко переговариваясь.
Не жалея горла, прокукарекал петух, захлопал крыльями, и опять только ветер, и за стеной Марьяша чем-то стукнула негромко. И пахнет деревом, и сырой землёй, и тем, что растёт на этой земле, согретой солнцем, почти не тронутой людскими руками.
Жалко, что нет интернета, но ничего, можно даже привыкнуть. Устраивают же некоторые этот, как его... детокс? Василий сомневался, правильно ли помнит слово, и в другое время заглянул бы в поисковик, чтобы уточнить, но сейчас оставалось только надеяться на собственную память.
А вообще могли бы хоть зеркало изобрести, что ли. А то и не узнаешь, нормально ли зубы почистил, да и как бриться, тоже неясно, а скоро понадобится. Василий печально поскрёб щёку, вспомнил местных и пришёл к выводу, что бритву они тоже ещё не изобрели, а потому остаётся только обрастать бородой.
