«А вот и первые плоды фейерверков».

Я прижался к стене здания, протискиваясь мимо разгорячённой толпы зевак, бегущих следом за пожарной командой. То и дело меня касались чужие тела и руки, задевали плечами, наступали на ноги. Я вдруг понял, что не испытывал раздражения или страха быть обнаруженным. Единственным чувством, блекло витающим на поверхности моего получеловеческого естества было отвращение.

«Я — оживлённый мертвец брезгую их живых обществом. Впрочем, и они сейчас не совсем людьми. Это толпа».

В районе порта гуляние шло своим чередом. Положив руки на плечи, люди раскачивались в такт песни уличного артиста. Ему аккомпанировали две молодые девушки, очень на него похожие.

«Наверное, сёстры или дочери, — подумал я. — Семейный подряд».

Одна была лет пятнадцати от роду, веснушчатая, зеленоглазая кокетка. Она весело отбивала о бедро ритм деревянной трещоткой, а другой рукой бряцала бубном. Та, что помладше, совсем ещё кроха, весьма умело дула в глиняную свистульку, старательно исполняя свою партию. Их отец сидел, привалившись спиной к фонтану, на его бёдрах покоились гусли. Обе ноги ниже колен у него отсутствовали. Я почти миновал группу уличных музыкантов, как вдруг замер, против воли, заслушиваясь песней мужчины.

Мне ветер гневный выл в лицо,

Сжимали холода.

Когда покинул я крыльцо,

Родимого двора.

Шагал, как все, на князя зов,

Сжимай шальшион,

Меняя дымку городов на синеву снегов.

Какое счастье, наконец, помчаться на врага!

Встречай меня, мой враг, хе-хей! Из пуль встречай, пурга!

Сменила зимушку весна,

А следом лета сласть,

Мы бились в поле под дождём,

Боясь в грязи упасть.

Под знойным солнцем мы ползли,

По каменным зубцам,

Даря за каждый метр — жизнь любимейшим врагам.

Какое счастье, наконец, смотреть в его глаза!

Встречай меня, мой враг, хе-хей! Мортир встречай, гроза!

Сверкнула сталь, удар, удар!

Рази его, булат!

Мы грянули, как бесов хор, под мертвенный набат.

Он покачнулся и упал.

И запрокинул взор,

На неба синь, на тень лесов…

Закончим этот спор!

Мой враг смотрел в мои глаза,

Сжимал мою ладонь,

А я шептал ему слова,

Про дьявольский огонь,

Про кары, пытки и про смерть,

Под яростью творца…

А враг смеялся мне в лицо,

Уже простив слепца.

Какое счастье, наконец…

Но тело сводит боль. Очнулся, вижу… Ног как нет.

И неба нет, лишь смоль.

Встречай меня, мой милый князь, с победою твоей!

Десяток пепельных монет за ноги не жалей!

Лишь пять?

Ну, тоже хорошо. Спасибо, милый князь.

Но, слушай, раз уж так, изволь, одну ногу отдать!

Мужчина пел то весело и задорно, то делая многозначительные паузы. Толпа улюлюкала и смеялась, ревела и плакала. А я неотрывно глядел на него, пока он не поднял на меня красные от дыма или слёз глаза. Мы смотрели друг на друга, пытаясь ни то, признать, ни то понять. Безногий калека и мормилай. Моя правая рука против воли поднялась, два пальца легли на висок, салютуя безногому солдату. На его лице проступили желваки, но он медленно поднял кисть и ответил тем же, а после отвернулся и заиграл новую песню. Я же пошёл своей дорогой.

В затылке пылающим пожаром разрасталась пелена боли, но я её будто не замечал. Вместо того, чтобы следовать бардовой линии, что вела меня к цели, мне взбрело в голову пройтись по набережной.

«Какой бы болью не сулило сопротивление, она ничто в сравнении с тем, что я уже испытал».

Ноздри щекотал запах водорослей. Под ногами поскрипывал выброшенный на берег тростник. Я и сам не заметил, как оказался у воды. Холодные волны накатывали медленно и нежно, словно лаская. Тёмная вода сулила спокойствие и безмятежность.

«Может, ну его? — лениво подумал я. — Забраться в лодку, привязать к ногам камень потяжелее… Каким бы искусным не был проклятый некромант, он не может создать ни совершенное оружие, ни бессмертного убийцу. Не может и всё тут. Просто потому, что заигрывающий со смертью заблуждается, будто повелевает ею. Он не владеет смертью, а ворует её. Прячет до срока, но однажды она всё равно возьмёт верх. И над его творением, и над ним самим».

Затылок болел уже настолько сильно, что я опустился на колени, зачерпывая ладонями прибойные волны. Уже не помогало. Тогда скинув капюшон, я окунул в воду голову.

«Раз и всё… К чёрту, — подумал я, выныривая. — Я сделаю то, что приказано, а затем то, что хочется».

По берегу прогуливались парочки, пришедшие полюбоваться закатом и помиловаться. На меня искоса поглядывали, но никому не было дела. Мало ли, кто сегодня перебрал с выпивкой и решил освежиться? Вернувшись к площади с музыкантами, я заметил, что толпа заметно поредела, а пение смолкло. Не желая больше нигде задерживаться, я двинулся на север, вчитываясь в названия улиц. В этой части города было особенно много питейных заведений, которые по всей видимости закрывались лишь с рассветом, а то и не закрывались вообще. Под ногами хлюпало, а после свежести берега, даже мой непритязательный уже ни к чему нос беспокоила непередаваемая вонь от блевотины, мочи и испражнений. То тут, то там в переулках гремели хмельные голоса. Одни запугивали друг друга, а на следующей улице уже дрались. Сыпалась ругань и матерщина, визжали женщины, впрочем, скорее задорно, подбадривая своих «кавалеров».

Вдруг за моей спиной отчетливо послышались приближающиеся шаги. Их было пятеро, а может и больше, я предпочёл не оглядываться, ускоряя шаг.

— Эй, ты, обожди! — крикнули явно именно мне. — Дело есть!

Я откинул полу плаща, доставая из-за пояса пистолет.

— Я кому сказал, стой! — гаркнули за спиной. — А ну повернись!

Шаги были совсем близко… Пять метров… Четыре… Я оттянул курок, прижав тёрку к упору в положение боя. Резко развернувшись, не говоря ни слова прицелился в того, что был самым большим из них, и нажал на спуск. Бабах! С такого расстояния невозможно промахнуться, разве что со страху. Громила замер, не веря себе, глядя на грудь. На его светлой рубахе растекалось тёмное пятно. Не дожидаясь их реакции, я убрал пистолет за пояс, доставая второй. Правая рука нацелила оружие на мордоворотов, щёлкнула пружина взводимого куроку.

— Э-э-э-э, господин! Не надо! — промямлил один них.

Громила к тому времени уже завалился на плечи двух товарищей, на силу державших его тушу. Я мотнул дулом пистолета в направлении улицы за их спиной и снова замер, готовый в любой момент пустить её в ход. По счастью, у них начали работать мозги, а хмель моментально выветрился. Не заставляя просить себя дважды, забулдыги подхватили истекающего кровью товарища и поволокли его прочь. Я убрал неразряженный пистолет за пояс, подобрал первый и перезарядил оружие. Все действия я проделывал нарочито медленно, хладнокровно следя за опустевшей улицей.

«Сегодня праздник. Никого не привлечёт пальба. Фейерверки гремят то тут, то там. Нет смысла спешить».

Закончив с пистолетом, я двинулся дальше к цели. Дом, который отметил на карте Войцех был уже рядом. Прочитав на очередной табличке «Угловой переулок», я принялся считать дома. В этом не было необходимости, чутьё мормилая само вело к цели, но сказывалась военная дотошность. Дойдя до двенадцатого дома, я ненадолго замер, осматривая окна, сверяясь с планом дома в моей голове. Внутри не горело света, домочадцы, коих к счастью было не много, отдыхали. Я прошёл мимо.

«Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать».

Остановившись у шестнадцатого дома, я свернул, прячась в тени поломанной изгороди. Дом недавно пережил пожар, а от того был необитаем. Легко перебравшись в сад, я миновал участок и выбрался к чёрному проулку. Вход сюда имели лишь владельцы домов по улице. Пахло кошками и гнилью. Сюда, владельцы домов похоже сливали здесь помои и нечистоты. Пройдя вдоль стены назад, и отсчитав четыре дома, я снова оказался у искомого. Тлеющая призрачная ниточка, что указывала на близкую цель, натянулась, словно была реальна.