Закрыв глаза, Алабама представила себе, как возвращается в мини-гостиницу и ищет мобильник. Находит его. Поднимается по лестнице наверх и заходит в свой номер. Она сможет пробраться в него до того, как кто-нибудь проснется. И никто не узнает о том, что она уезжала. И уж тем более о том, что она уже почти сделала.

Глаза Алабамы распахнулись в тот же момент, когда нога переместилась на другую педаль. Автомобиль взревел, но подчинился, и под яростное жужжание мотора набрал скорость. Алабама даже не взглянула на спидометр – не ощутила потребности. Ветер бил в лицо, по щекам заструились злобные ручейки слез. А машина продолжала ускоряться. Алабама испустила высокий возглас – что-то среднее между смешком и криком. А затем резко вывернула руль – и… все стихло.

Как в замедленном кадре ее автомобиль скользнул на гравий, потом восстановил сцепление с дорогой. И медленно-медленно приблизился к ограждению, перед тем как с удовольствием протаранить барьер. Алабама увидела перед собой воду, она становилась все ближе и ближе – долго-долго, пожалуй, дольше всего. А потом…

Мир внезапно обрел нормальный ритм. Ее голова ударилась обо что-то. Она услышала это быстрее, чем почувствовала – этот противный стук. Но времени задуматься о нем у Алабамы не было. Ледяная вода угрожала выкрасть из ее груди весь воздух. В первобытной жажде кислорода она сделала вдох. Но вода вытесняла воздух быстрее, чем казалось возможным. Алабама слышала биение своего сердца, слышала свою панику. А вода продолжала заливать салон через открытые окна, разъяренная тем, что чужое, инородное тело посмело нарушить гладь ее поверхности.

И в этот миг Алабаму осенило: вот она какая на вкус – смерть! Вот здесь, в темной ледяной воде.

Это не была месть. В этом не было ни красоты, ни особенной значимости.

Была лишь она, Алабама. Совершенно одинокая. Наедине со смертью.

Холли

Спустя шесть недель

Даллас, штат Техас

После возращения из Исландии Холли виделась с Ником несколько раз. Но не ради того, чтобы повидаться, и тем более не для обсуждения дальнейших планов каждого. На прошлой неделе, например, Ник заехал домой, чтобы забрать свои клюшки для игры в гольф, и, как всегда, они немного поболтали о том о сем – в частности, о жене его брата и о том, как ловко она переделала кондиционер, издававший забавный шум.

Несколько раз Ник пытался завести разговор о семейной психотерапии, но все его попытки заканчивались ничем. Поначалу оправданием для Холли служила Исландия. Травма была еще очень свежей, и эмоции еще не улеглись, чтобы поднимать такую серьезную тему. Но недели проходили, и это оправдание становилось все более слабым и неубедительным, хотя никто из них не признавался в этом вслух.

И вот пришел очередной вечер. На следующий день они с Робин как-то запланировали забег. Холли ждала мужа в кофейне, закрывавшейся через час. Большинство кофеен так поздно не работали, и Холли порадовалась, что хоть эта еще принимала посетителей. Чашечка кофе показалась ей менее пугающей, нежели ужин или десерт. Встреча за ужином обязывала, даже если вы заказывали только закуски. А десерт создавал иллюзию легкости, беззаботности и веселья, чего на самом деле не было.

Холли отпила маленький глоток латте без кофеина. В другой реальности она бы даже не мечтала о кофе в столь поздний час, да еще накануне забега. Ведь даже толика кофеина в напитке могла нарушить ее сон, но еще сильнее ее бы отпугнуло возможное обезвоживание организма на следующий день.

Впрочем, Холли раздумала участвовать в забеге, к величайшему удивлению Робин. «Меня все еще беспокоит подколенное сухожилие», – объяснила она. Что, в общем-то, не было полной ложью, но, по сути, приближалось к ней.

Зашедший в кофейню Ник не сразу заметил Холли, дав ей пять-шесть секунд на то, чтобы оценить себя со стороны. Он казался уставшим, да и в целом выглядел неважно. Не таким потрясенным и радостным, каким он выглядел, когда они переехали в их первый дом и всю ночь перетаскивали коробки, хотя никакой другой причины для спешки, кроме их обоюдного возбуждения, не было. Они съели тогда пиццу на перевернутом мусорном ведре, а потом занялись любовью на матрасе прямо посреди пустой комнаты. Они были тогда такими счастливыми. Они были молодыми.

Прежде чем присесть, Ник поцеловал Холли в щеку.

– Спасибо, что пришел, – поблагодарила она мужа, почти тотчас пожалев о вырвавшихся словах.

Они прозвучали так, словно Холли их сказала Робин Синклер, согласившейся на встречу за ланчем.

Холли вновь подумала о Робин: она совсем не изменилась в лице, когда Холли рассказала ей о той ночи в Вике, с Алабамой. До этого момента Холли никогда не ощущала себя одинокой. Но глядя на Робин, она осознала свое одиночество.

– А как иначе, – произнес Ник так, словно ненавидел обмен подобными приветствиями не меньше самой Холли. – Ты хорошо выглядишь.

Холли оглядела себя, удивленная: «Он действительно так считает? Я, правда, выгляжу хорошо?» Лично она не замечала в себе изменений к лучшему по возвращении из Исландии, но утром в ванной замерла перед зеркалом, пораженная своим отражением. Холли по-прежнему была на себя не похожа – такая же одутловатая и обрюзгшая, не чета себе прежней. Но этим утром она заметила, что ее щеки вновь порозовели, а былая болезненная бледность с землистым оттенком исчезла.

– Спасибо, – снова поблагодарила мужа Холли.

И не стала лгать Нику по поводу его внешнего вида. По двум причинам. Во-первых, она старалась в последнее время лгать меньше. Во-вторых, Ник все равно бы ей не поверил.

На мгновение Холли подумала об уходе. Она пришла на встречу с мужем, чтобы сказать ему кое-что очень важное. Но сейчас ей это казалось таким же невозможным, как встать из-за стола и запрыгнуть на Луну.

– Я хотела поговорить о семейной психотерапии, – начала Холли, все еще испытывая неловкость из-за собственной церемонности. С трудом, но она заставила себя продолжить: – После поездки в Исландию я была немного не в себе. Но сейчас, мне кажется, пора.

Ник кивнул. Его лицо сковало напряжение. Холли сообщила, о чем надумала поговорить, как только попросила мужа принести кофе. Возможно, он ожидал какой-то прелюдии, легкой беседы ни о чем до того, как перейти к делу.

– Хорошо, – сказал Ник.

Холли показалось, что он хотел что-то добавить, но вместо этого Ник снова сел на стул. Холли вспомнился тот день, на кухне, когда она в первый раз сделала тест на беременность. Тогда первой реакцией Ника был порыв наклониться к жене, прикоснуться к ней. «Интересно, как быстро после того разговора все изменилось?» – подумала Холли.

– Я не считаю визит к семейному психотерапевту плохой идеей, – заговорила она, придерживаясь фраз, которые сформулировала для себя по дороге к кофейне. – И я уверена, что она обязательно пошла бы нам на пользу в определенной ситуации. Предложение само по себе очень хорошее.

Ник кивнул, как будто уже понял, что она собиралась сказать дальше.

– Только… я не знаю… Я не… – Холли потупила взгляд в стол.

Она попыталась вспомнить следующую фразу из своего разговора с самой собой. И не смогла. Единственное, о чем она в тот момент могла думать, – это о ресницах Ника, едва трепетавших на подушке рядом с ней, в блаженном, умиротворенном сне.

Закрыв глаза, Холли сглотнула.

– Ты не изменишь своего мнения насчет детей, – сказал Ник, застигнув ее врасплох. Глаза Холли распахнулись. Муж смотрел на нее так, словно слышал каждую мысль, проносившуюся в ее голове.

Холли ничего не сказала. Она не планировала расплакаться. Но, возможно, придется пойти и на это.

Ник провел рукой по волосам; его взгляд показался Холли отрешенным. Она не ответила на его вопрос, и они оба понимали, что это значило. Холли вспомнила разговор, состоявшийся у них в тот день, когда она вернулась из Исландии. «Возможно, мне больше ничего и не нужно», – сказал по телефону Ник. Представляя мужа говорящим эти слова, Холли всегда воображала именно такое выражение на его лице, как сейчас. Как будто он старался убедить себя в чем-то, что было неправдой, и он сознавал, что это неправда.