Внезапный порыв ветра слегка сотряс автомобиль. Металлический корпус заскрипел, заколыхавшись туда-сюда, пока снова не замер. Подруги посмотрели друг на друга поверх крыши, а потом – неожиданно – лицо Алабамы расплылось в улыбке:

– Я в полном порядке, Си-Си. Я чувствую себя хорошо. Я чувствую себя так, как будто у меня в голове все встало на свои места, понимаешь?

Селеста вздрогнула, вспомнив лицо Алабамы на горном склоне, искривившееся в такой же широкой, бесстыдно-наглой ухмылке. «А вы храбрая, – сказал ей Том, когда поднял ее из расщелины. – Немногие девушки отважатся пойти на то, что сделали вы».

Это было абсолютно сексистское высказывание, и несколько секунд ошеломленная Алабама смотрела на проводника с изумлением – понятным для человека, который только что погрузился в ледовую пучину и вынырнул из нее. Но затем ее лицо стало преображаться: сначала медленно, а потом – почти мгновенно. Алабама посмотрела Тому прямо в глаза и заулыбалась, как будто в ней что-то щелкнуло.

А сейчас она снова перевела взгляд на дверцу. Ветер взъерошил ей волосы, взметнув ввысь детские кудряшки. Алабама схватилась за ручку и начала ее дергать – теперь уже более быстрыми и нетерпеливыми рывками. Хотя дверца оставалась заблокированной.

По дороге к мини-гостинице они почти не разговаривали. Большую часть пути Алабама пялилась в окошко и проверяла, ловит ли ее мобильник (связь устанавливалась не дольше чем на минуту или две). А Селеста, вцепившись руками в руль, покусывала щеку, пока та не заболела. «Может, позвонить Луи, спросить его мнение?» – подумалось ей. Но как изложить мужу суть дела? Луи не знал о том, что рассказал ей Генри об Алабаме, и Селеста не испытывала желания пересказывать тот разговор. Да даже если бы она и рассказала все Луи, что бы это дало? Селеста почти услышала его ответ. «Раз Генри сказал, что она в порядке, значит, так и есть», – сказал бы муж, наверное, пожав плечами.

Когда их маленький автомобиль, наконец, с ворчливым рокотом поднялся на холм в Вик, Селеста свела все свои варианты к одному: ей надо связаться с Генри. Точнее, ей не хотелось с ним связываться, но другого выбора она не видела.

Алабама не попросилась в душ первой по возращении. Она попросту решила, что пойдет туда первой. Селеста не стала возражать – ведь комната оказалась на время в ее распоряжении. Небо за окном все еще оставалось таким же ясным и безоблачным, как и утром, когда они отправились в поход. Но зато поднялся ветер, заявлявший о себе повторяющимся стуком чего-то легкого, но раздражающе настойчивого по окну их спальни.

Как только Алабама вышла со своими банными принадлежностями, Селеста вытащила телефон, готовая набить текст. Но прошло пять минут, а курсор так и мигал в пустом поле для сообщения. Тревогу за подругу Селеста ощущала так же реально, как и свое сердцебиение. Но она так и не смогла сформулировать Генри проблему – смутное чувство, что что-то не так.

Поразмыслив, Селеста решила начать со странной ухмылки Алабамы. Описать ее словами было трудно, но, по крайней мере, это было кое-что конкретное, за что она могла ухватиться – кое-что реальное, что она видела своими собственными глазами. Селеста рассказала Генри сначала о ней, а потом о непонятной реакции подруги на беременность Холли.

Когда послание отправилось в киберпространство, Селеста поднесла мобильник к груди и закрыла глаза. Какой ответ она хотела получить от Генри? Что ей в действительности было нужно? Чтобы он дал совет? Или чтобы подтвердил, что для беспокойства есть основания? Селеста этого не знала.

Она подумала о Белле. Там, дома, в Чикаго. Интересно, она бы испытала удовлетворение, если бы с дочкой тоже оказалось что-то не так? Если бы учительница или врач подтвердили, что Селеста не сумасшедшая, что она права? Не сумев ответить на этот вопрос, Селеста почувствовала себя так, словно в чем-то уже подвела свою дочь.

К тому моменту, как Генри ответил на ее эсэмэску, Алабама уже вернулась в комнату – пахнущая лосьоном и одетая. «Ты чувствуешь вину, и это понятно, – написал Генри. – Но беспокойство – неэффективная стратегия преодоления стресса. Заверяю тебя: Алабама в порядке».

В глотке Селесты что-то булькнуло – что-то теплое и кислое. Сколько раз в жизни ей говорили не волноваться. Не сосчитать! И все-таки слова Генри показались ей сейчас на грани жестокости. Селеста ткнула большим пальцем в экран. «Такое послание не заслуживает ответа», – решила она.

– Твоя фотка имеет успех, – сказала Алабама, вернув к себе внимание подруги.

Селеста вскинула глаза.

– Да, похоже, – откликнулась она, а потом добавила: – Твоя тоже.

Это не было полной ложью. До отъезда из офиса «Гольслэнда», в коротенький период доступности мобильной сети, Селеста проверила обе их фотографии. На тот момент она набрала на пару сотен «лайков» больше Алабамы – разница незначительная, если не ничтожная.

– Да нет, с твоей не сравнится, – возразила Алабама. – У тебя уже за сорок тысяч «лайков». Разве ты не видела?

Селесте не стоило так пристально смотреть на подругу, но отвернуться у нее не получилось. Зато она поняла то, что не сумела определить сразу: лицо подруги выражало безмятежность. И это выражение было настолько ей чуждо, что изменило Алабаму почти до неузнаваемости.

Селеста заставила себя опустить взгляд на мобильник. Она открыла Инстаграм. Да, Алабама сказала правду: ее фотография с ледника набрала свыше сорока тысяч «лайков». Почти вдвое больше, чем обычно. С подспудным страхом Селеста кликнула профиль подруги.

Последний снимок Алабамы был практически идентичен фотографии Селесты – только одно белое среднезападное тело вместо другого. И все же фотография Алабамы набрала двадцать одну тысячу «лайков», всего на пару тысяч больше, чем было, когда Селеста проверяла ее в «Гольслэнде». Ну, вот чем объяснялось такое расхождение в количестве «лайков»? «Понять бы!» – в который раз пожелала Селеста. При том, что прекрасно знала: попытка понять силы, управляющие социальными сетями, была равнозначна попытке расшифровать морозные узоры на стекле.

«Беспокойство – неэффективная стратегия преодоления стресса», – напомнил ей в голове голос Генри.

– Ладно, – сказала Алабама, сдвинувшись на край кровати. – Пойду прогуляюсь.

Плавно нагнувшись, она размотала полотенце на голове, а затем выпрямилась. На ней были хлопчатобумажные пижамные шорты жизнерадостного солнечно-желтого цвета, почти не контрастировавшего с апельсиновым оттенком ее загорелых (с помощью крема) ног.

Если Алабаме и пришла в голову мысль сменить пижамные шорты, то эта мысль ее не убедила. Она сунула ноги в белые кеды, и к тому моменту, как Селеста надумала поинтересоваться у подруги, как долго та собирается «гулять», Алабама уже ушла.

Несколько секунд Селеста смотрела на закрывшуюся дверь спальни, а потом неуклюже привстала на коленях. В окно она увидела, как Алабама спустилась с передней лестницы и устремилась к парковке. А там встала спиной к мини-гостинице, и Селеста не смогла понять, куда смотрела подруга: на автомобиль перед ней или на что-то другое. Ей показалось, что Алабама простояла так целую вечность – безмолвная, недвижная. Но, наконец, она развернулась и быстрым шагом направилась к морю.

Холли

Накануне

Вик, Исландия

Как только они вернулись из похода по леднику, Холли сразу приняла душ – ей захотелось смыть этот день, как можно скорее. А теперь в душе была Кэтрин, а Холли уже лежала на кровати, наслаждаясь одиночеством.

Всю обратную дорогу до мини-гостиницы Кэтрин не умолкала, изводя Холли невостребованными комментариями о событиях дня. «Буду с тобой откровенна, – заявила она в какой-то момент, задрав ноги на приборную панель. – Алабама выглядела такой счастливой после спуска в расщелину, как будто побывала на дне Мариинской впадины. Даже чудно́. Более странной реакции я в своей жизни еще не наблюдала». Холли ничего не сказала на это, потому что для себя решила: хватит думать об Алабаме. На самом деле, она просто мечтала о времени, когда ей не придется больше думать об этой особе.