«Какие гадкие слова я говорю», – только и подумала Селеста. Ее слова были гадкими, ее мысли были гадкими, и сама она была гадкой, раз такие мысли витали в ее голове.

– Это ужасно само по себе, – продолжила она, набирая обороты. – Но хуже всего то, что я знаю: Белла не виновата. Я не знаю, что это – аутизм или что-то другое. Но в этом все дело. Луи так не считает, а я слишком труслива, чтобы оспорить его мнение. Чтобы что-то предпринять. Я… – Селеста замолкла, почувствовав, что перешла черту. Как бы ей ни было больно, говорить о муже в таком ключе было неправильно.

На несколько секунд установилась тишина. Взгляд Селесты упал на носовой платок, который сжимала рука. Он был таким тонким, красивым, даже изысканным, пропитанным ароматным лосьоном. Селеста никогда не раскошеливалась на такие вещи, а сейчас ей это показалось почему-то верхом эгоизма. Что значила лишняя пара долларов, когда речь шла о носах ее самых близких людей? Им тоже хотелось сморкаться в нежную, шелковистую и вкусно пахнущую ткань.

– Алабама посещала психиатра, – наконец изрек Генри. Селеста вскинула на него глаза, и Генри ответил ей твердым взглядом. – Он прописал ей один препарат. Сейчас Алабама уже сократила его прием, а до этого она ходила к психиатру почти год, каждую неделю. У нее были… – Генри громко сглотнул, – нездоровые мысли.

Селеста не проронила ни слова. Если говорить о Луи было предательством, то такого рода информация об Алабаме вообще была супружеской изменой.

А Генри продолжил:

– Это началось прошлой зимой, когда мы смотрели документальный фильм о Бетани Гамильтон – серфингистке, несколько лет назад потерявшей руку. Ей ее откусила акула… Когда фильм закончился, Алабама заявила мне: «Вот ее фишка. Отсутствующая рука. Это то, что отличает ее от других». – Генри снова шумно сглотнул, и его кадык дернулся вверх-вниз. – Я подумал, что жена шутит, но она не шутила. Тебе известна ее одержимость Инстаграмом. Так вот… Алабама действительно подумала, что, если потеряет руку, как Гамильтон, это поспособствует росту ее популярности. – Опустив взгляд на колени, Генри помотал головой. – Алабама не забыла об этой своей идее. Подобные мысли прочно засели в ее голове. Ей очень хотелось выделиться, найти «свою фишку». А я испугался, что она нанесет увечье себе или кому-нибудь еще. Это было… – голос Генри дрогнул, – это было страшно наблюдать.

Глаза Селесты стали уже совершенно сухими; казалось, что с ее рыданья минули годы. Не будь Селеста настолько ошеломлена, она бы ощутила смущение – за свой плач в первую очередь, а еще за свои переживания из-за проблемы, бывшей сущим пустяком в сравнении с тем, что она сейчас услышала.

Но почему она не знала ничего об этом? Алабама всегда была более впечатлительной и экспрессивной, чем большинство людей. Ее эмоции проявлялись сильнее и громче того, что считалось нормой. Но Селеста никогда не подозревала, что с подругой что-то неладно. И на самом деле все очень серьезно.

Она посмотрела на Генри, заглянула ему прямо в глаза – темно-зеленые, цвета плюща, оплетавшего затененную стену. И Селесте показалось, будто в этих глазах отражалось именно то и именно так, что и как чувствовала она сама.

Из другой комнаты до ее ушей доносился непрерывный гул, перемежавшийся ритмичным звяканьем чего-то твердого о металл. Звук был такой, словно работала стиральная машина, и молния ударялась о барабан. И Селеста вдруг осознала, что находится в доме Генри, а не только Алабамы. Он тоже тут жил, ел, спал и стирал.

Позднее она так и не смогла вспомнить, кто из них первым прикоснулся к другому. Вот они сидели там, на диване – два одиноких человека, разделенных пространством приличия. А в следующую секунду этого пространства не стало.

Селеста целовала Генри и поражалась тому, что прежде ей даже в голову не приходило с ним поцеловаться. И в то же время все происходило так, как она могла бы себе вообразить. Его губы были неторопливы, но предупредительны и нежны. Его пальцы гуляли по ее ключице и были очень чуткими, а их прикосновения – легкими и ласковыми. И ничего из этого Селесту не удивляло, как и ощущение, что тебя понимают, и ты понимаешь другого – в тот момент Генри не был мужем Алабамы.

А потом его руки… Они скользнули от ее плеча вниз, к талии Селесты, пальцы затрепетали над пуговицей на ее брюках. Селеста резко отпрянула. Генри тоже отклонился назад, и на его лице отобразилось замешательство.

Несколько лет назад Селеста посмотрела в Фейсбуке черно-белое видео об атомной бомбе: внезапная вспышка, мгновенная гибель людей, деревьев, зданий. Это было ужасно, по очевидным причинам. Но наибольший ужас Селесте внушила быстрота, стремительность погибели всего живого и неживого. А также то, что одного взрыва оказалось довольно, чтобы превратить сущее в прах. Тогда Селесте трудно было представить, что подобное разрушение могло произойти вот так просто. Сейчас, в доме подруги, она наблюдала его собственными глазами.

Потрясенная, Селеста вскочила. Генри тоже встал – только гораздо медленнее.

– Извини, – сказала она первое, что пришло в голову.

На самом деле она не собиралась извиняться перед Генри, и он, должно быть, это понял. А может, и не понял. Как бы там ни было, он передернулся при ее «извини», и из-за этого Селесту почему-то тоже передернуло. Она почувствовала прилив отвращения.

– Алабаме об этом нельзя говорить, – поторопилась высказаться она, лишив Генри возможности отреагировать. – И Луи тоже, – озвучила Селеста мысль, несколько запоздало пришедшую ей в голову.

Генри сразу ничего не ответил, даже знака не подал, согласен он или нет. А Селеста не стала дожидаться его ответа. Ей невыносимо было смотреть на него даже секундою дольше.

Вернувшись домой, первое, что она сделала, – это обняла Беллу. Хотя девочка – равнодушная и не расположенная к ласкам – отмахнулась от матери. А потом Селеста, не отважившись посмотреть Луи в глаза, скрылась в ванной. Там она включила воду, и пока она нагревалась, встала обнаженной перед зеркалом и стала изучать свое тело так, словно никогда раньше его не видела. Словно она была Генри, смотревшим на то, что он вожделел.

Селеста простояла так долго – зеркало начало запотевать. Но еще до того, как пар полностью поглотил ее отражение, она поняла, что ошиблась: это не на Генри ей было противно смотреть.

А поняв это, Селеста впилась зубами в кожу руки, чтобы Луи и Белла не услышали ее плач.

Алабама

В ту самую ночь

Вик, Исландия

Алабама не получала удовольствия, когда злилась. Но большинство людей почему-то этого не понимали. Когда она была маленькой, взрослые всегда обсуждали ее характер так, будто это было нечто, что она могла контролировать. Будто это была комнатная собачка, которую она умышленно выпускала на улицу. Довольно долгое время Алабама тоже в это верила. А как было не верить? Они же были взрослыми, а она – всего лишь ребенком. Только вся проблема заключалась в том, что взрослые бывают такими же глупыми, как все остальные.

И сейчас слетавшей вниз по лестнице Алабаме очень хотелось ощутить себя благодаря этой мысли так же комфортно, как обычно случалось. Как правило, если ее обижали или уязвляли – например, кто-то не приглашал на свадьбу, или менеджер по цифровому маркетингу обходил ее вниманием, – Алабаму успокаивал тот факт, что люди, в общей массе, удивительно глупы.

Но сейчас она испытывала совершенно иное чувство. Возможно, потому что знала: Селеста не глупа. Даже Генри – хоть и покупал постоянно не те шампуни и вечно терял носки в стиральной машине – не был полным идиотом. И то, что они сделали, не шло ни в какое сравнение с неоправдавшейся надеждой на свадебное приглашение или просчетом менеджера. Селеста и Генри сделали это намеренно! Они нарочно с ней так обошлись!

На середине лестницы Алабама резко остановилась. Давление в голове стало настолько невыносимым, что она даже озаботилась: может ли человек в буквальном смысле взорваться, если слишком сильно разозлится? На миг Алабама позволила себе это вообразить: ее голова разлетается на мелкие-премелкие кусочки, как один из отцветших одуванчиков, с которыми она игралась в детстве. «Был у матери ребенок, и у него снесло голову». Алабама представила себе кровь, мозги и маленькие кусочки костей, рассеянные по всей стене, и мрачно ухмыльнулась: «А было бы здорово, если бы их нашла Селеста». Она бы все это увидела и сразу поняла, что случилось. И разве она не ужаснулась бы от того, что натворила?