– Да. То есть я и мои друзья – мы, скажем так, не общались близко с Джози до ее самоубийства. Все было примерно так, как у тебя с Алабамой. Джози тянулась к нам, но для нас она была сбоку припека. Не знаю… наверное, мы просто не нуждались в ее дружбе. У нас была своя тесная милая компашка, и на остальных нам было наплевать, понимаешь?

Холли вновь кивнула, хотя Робин на нее не смотрела. А сама Холли не могла понять, что ее удивило сильней: то, что Робин была частью компании, закрытой для других ребят, или то, что они вдруг так разоткровенничались.

– Когда Джози умерла, мы реально чуть не свихнулись из-за этого. Мы считали себя виноватыми в ее смерти. Думали, будь мы к ней подобрей, она не наложила бы на себя руки. И всякое такое…

– Но вы были тогда детьми, – сказала Холли, почувствовав неожиданный, но искренний порыв встать на защиту Робин.

– Джози тоже, – перестала улыбаться Робин. – Но все же… я не думаю, что в ее смерти действительно была наша вина. Я хочу сказать… да, мы могли быть к ней добрее, снисходительнее… Но в таких случаях могут быть миллионы причин, по которым человек идет на подобный шаг… – выдержав паузу, Робин добавила: – Вообще, странно то, на какие мысли может навести тебя скорбь по другому человеку. Даже если ты не сознаешь того, что скорбишь.

Их глаза встретились. И Холли поразило, какой уставшей вдруг предстала перед ней Робин. Такой же уставшей, даже изможденной, какою себя чувствовала она сама. Возможно, Холли заметила бы это и раньше, но она месяцами желала лишь одного: превзойти Робин во всем. Холли отдавала себе отчет в том, что использовала Робин как «дублершу» для всех прочих своих неудач, неподвластных контролю. Но почему-то это только подстегивало ее желание затмить Робин. А теперь, глядя на Робин, сидевшую напротив, Холли осознала, что больше не испытывала такого желания. Она не смогла придумать ни одной причины, по которой ей должно было стать хорошо, одержи она над Робин верх.

Холли вспомнилась Селеста на похоронах Алабамы. Она тоже выглядела уставшей. И все же, в каком-то смысле, она выглядела лучше, нежели ощущала себя сама Холли. Селеста страшно горевала по подруге. Но она горевала! Селеста жила, дышала и чувствовала. Она не была блестящей, но пустой ракушкой.

– Я не думаю, что дело в скорби, – сказала Холли, и внезапно ее сердце заколотилось как бешеное. Каждая клеточка ее тела запротестовала, поддавшись инстинкту самосохранения: «Молчи!» А может, наоборот. Возможно, Холли нужно было выплеснуть то, что она держала в себе. Облегчить свою душу, чтобы уцелеть. Как бы то ни было, Холли сделала глубокий вдох и, до конца не веря в то, что она на это решилась, сказала громко и отчетливо то, что никогда не думала высказать вслух:

– Алабама погибла из-за меня.

Холли

В ту самую ночь

Вик, Исландия

Холли ни о чем не думала, когда Алабама ринулась к ней. Она среагировала чисто инстинктивно.

Алабама рванулась вперед стремительно и решительно: ее нога, сделав шаг, вонзилась в пол с громким стуком. Рука Холли, взметнувшись в сторону, схватила первое, что нашла: хлебный нож.

– Черт! – вскрикнула Холли, едва зазубренный край лезвия впился в ее ладонь.

И тут же выронила нож. Его звук при падении напугал обеих. Алабама замерла, услышав звяканье металла о пол возле ног Холли.

Несколько секунд они обе смотрели на руку Холли, которую та сжимала на запястье другой рукой. На «подушечке» ладони, под большим пальцем, зев вспоротой кожи пульсировал в унисон с ее сердцебиением. Порез оставался бесцветным только долю секунды, а потом на пол закапала проступившая кровь.

В глазах у Холли все помутилось. Безо всякой мысли она засунула руку под кардиган. Боль с запозданием, но стала нарастать. От подскочившего адреналина все тело Холли затрясло. А Алабаму словно загипнотизировала ее рука, прижатая теперь к блузке.

Пару минут никто из них не двигался. Обе тяжело дышали, хотя вид крови должен был бы их усмирить.

Алабама облизала губы и наконец вскинула глаза. Они были налиты кровью. Казалось, оба белка иссечены красными микротрещинами.

– Ты никогда не хотела со мной подружиться, ведь так? – спросила Алабама.

Вопрос застал Холли врасплох, на мгновение она лишилась даже дара речи. Она ждала, что Алабама снова набросится на нее с кулаками.

Холли открыла рот, губы только чуть-чуть разомкнулись. Но слов не прозвучало. Не готовая к такому вопросу, Холли могла высказать только правду: нет, она не желала дружить с Алабамой. Она даже никогда не рассматривала такой вариант. Но выложить все это Алабаме сейчас Холли не отважилась.

Но та, похоже, считала ответ в колебании Холли. Алабама покачнулась, и Холли снова напряглась. Но в следующий миг – прежде чем Холли сообразила, что происходит, – Алабама резко развернулась и вышла из кухни. Затаив дыхание, Холли проводила ее взглядом. И выдохнула, лишь когда Алабама скрылась из вида.

Еще несколько секунд она простояла на месте, чувствуя, как тело бьет дрожь. А потом вытащила руку из-под кардигана. Кровь тут же хлынула из раны, расцветив красной паутиной ладонь. Зрелище было жутким; и вся та гадость, что недавно заглотала Холли, запросилась наружу. Она с трудом, но все же подавила тошноту.

Снова прижав руку к кардигану, Холли осмотрела стол. Она убрала большую часть свидетельств своего обжорства, кроме обертки и крекера, который уронила. Холли перевела взгляд на упавший крекер, и ей стало очень-очень стыдно. И не только из-за невоздержания в еде. Ну почему? Почему она не солгала Алабаме? Почему не сказала, что симпатизирует ей? Ведь это было проще простого! Что такого было в ней, в Холли, что заставило ее смотреть Алабаме в глаза, наблюдать во всей полноте ее отчаянную ярость и сохранять при этом молчание?

Холли оглянулась на дверь, за которой скрылась Алабама. После ее ухода абсолютная, вакуумная тишина вроде бы отступила. Крошечное окошко за спиной Холли вновь задребезжало под натиском порывистого ветра. А стропила над головой опять начали потрескивать под ногами другой постоялицы, этажом выше.

Наконец, Холли все-таки нагнулась и подняла нож, валявшийся у ее ног. Она смыла с него кровь и убрала в ящик для столовых приборов. Потом подобрала с пола крекер и обертку и выбросила в мусорное ведро.

Закончив прибираться, Холли выключила свет, вышла из кухни и устремилась к лестнице. В коридоре сквозило сильнее, чем в кухне. От холода по коже Холли побежали мурашки, добравшиеся даже до поврежденной кисти, все еще прижатой к кардигану. Дрожа всем телом, Холли прокралась к лестнице.

Встав уже на нижнюю ступеньку, она услышала странный звук – слабый-слабый присвист, как будто кто-то выдохнул воздух. Холли замерла, ощутив покалывание по всему телу. Ее мыслями мгновенно завладела Алабама. Холли вообразила, как она выныривает из темного закутка и заносит руку над ее головой, чтобы ударить.

Но ничего такого не случилось. Глаза Холли, наконец, привыкли к тусклому освещению, и, окинув взглядом коридор, она убедилась, что находилась в нем совершенно одна. Источником странного звука оказалась входная дверь, которую Холли сперва не заметила. Просто она скрипнула очень тихо, словно кто-то только притворил ее за собой, но не захлопнул плотно.

Дверь была тяжелая и оказывала доблестное сопротивление ветреной ночи, властвовавшей снаружи. Но время от времени ветер находил щелку и проникал в коридор.

Обернувшись через плечо, Холли медленно подошла к двери. Но там никого не оказалось. Холли открыла дверь и выглянула в ночь – в фиолетово-черную, но не кромешную тьму. Ее взгляд скользнул от парковки к маленькой деревушке, а затем остановился на море, колыхавшемся за ней. Оно походило на океанскую пучину – не совсем безжизненную, но тем не менее одинокую.

Холли уже стала закрывать дверь, когда ее взгляд привлекло мерцание на бетонной площадке крыльца. Несколько секунд Холли всматривалась в него, а потом шагнула вперед и присела на корточки.