В течение тысяч, а может быть, и сотен тысяч лет, что ходит по земле странное существо под названием человек, максимальную скорость передвижения по планете обеспечивали кони, колеса, весельные или парусные корабли. Все многообразие технического прогресса в пределах того узкого, озаренного разумом пространства, которое мы именуем всемирной историей, не обнаруживало заметного ускорения в ритме движения. Армии Валленштейна шли вперед едва ли быстрее, чем легионы Цезаря, армии Наполеона – не скорее орд Чингисхана, корветы Нельсона пересекали море лишь чуть быстрее разбойничьих драккаров викингов и торговых судов финикийцев. Лорд Байрон в «Паломничестве Чайльд Гарольда» одолевает за день не больше миль, чем Овидий на пути в понтийскую ссылку, Гёте в восемнадцатом веке путешествует лишь немногим удобнее или быстрее, чем апостол Павел в начале тысячелетия. Все те же далекие расстояния и время разделяют страны как в эпоху Наполеона, так и в эпоху Римской империи; противодействие материи упорно торжествует над человеческой волей.

Лишь девятнадцатый век фундаментально меняет меру и ритм земной скорости. В первом и втором его десятилетиях народы, страны сближаются быстрее, нежели за все предыдущие тысячи лет; благодаря железным дорогам, благодаря пароходам некогда многодневные путешествия совершаются за один день, бесконечные прежде часы в дороге одолеваются за четверти часа, а то и за минуты. Но сколь ни триумфально ощущаются современниками новые ускорения, достигнутые благодаря железной дороге и пароходу, изобретения эти располагаются все же в пределах понимания. Ведь упомянутые средства передвижения лишь увеличивают в пять, десять, двадцать раз прежде известные скорости, взгляд и разум еще способны проследить их и объяснить мнимое чудо. Однако совершенно непредсказуемыми в своих последствиях предстают первые успехи электричества, которое – Геракл уже в люльке – опрокидывает все прежние законы, ломает все привычные масштабы. Никогда нам, более поздним поколениям, не изведать изумления, какое первые достижения электрического телеграфа вызвали у их современников, – огромного восторженного изумления, что крошечная, едва ощутимая электрическая искорка, которая еще вчера лишь кое-как могла, слегка потрескивая, одолеть дюймовую дистанцию от лейденской банки до костяшки пальца, внезапно обрела демоническую силу перескакивать через страны, горы и целые континенты. Что едва додуманная мысль, еще не просохшее написанное слово в ту же секунду может быть принято, прочитано, понято на расстоянии в тысячи миль и что незримый ток, бегущий меж двумя полюсами малюсенького вольтова столба, способен охватить всю Землю, из конца в конец. Что игрушечный аппарат из кабинета физики, еще вчера – если потереть его стеклянный диск, – способный разве что притянуть к себе несколько клочков бумаги, может в миллионы и миллиарды раз превзойти мускульную силу и быстроту человека и приносить вести, двигать транспорт, освещать улицы и дома, незримо, словно Ариэль, пролетая по воздуху. Только благодаря этому открытию соотношение пространства и времени претерпело самое коренное изменение с сотворения мира.

Столь значимый для мира 1837 год, когда телеграф впервые обеспечивает одновременность дотоле изолированных человеческих переживаний, редко удостаивается даже упоминания в наших школьных учебниках, которые, увы, по-прежнему считают куда более важным рассказывать о войнах и победах отдельных полководцев и наций, чем о подлинных, ибо общих, триумфах человечества. И все-таки по масштабам психологического воздействия ни одна дата новейшей истории не сравнится с этой перестройкой времени. С тех пор как Париж смог узнать, что́ в эту самую минуту одновременно происходит в Амстердаме и Москве, в Неаполе и Лиссабоне, мир изменился. Еще один только шаг – и другие континенты тоже войдут в эту великую систему и будет создано всеобщее сознание человечества.

Но природа пока что противится этому окончательному единению, пока что упорствует, выставляя преграду, и еще добрых два десятилетия разделенные морем страны остаются без телеграфной связи одна с другой. По проводам на столбах, благодаря фарфоровым изоляторам, искра без помех бежит дальше, а вот вода вбирает электричество в себя. Проложить линию через море невозможно, пока не изобретен способ полностью изолировать медные и железные проводники от водной среды.

К счастью, в эпоху прогресса на помощь одному изобретению приходит другое.

Всего через несколько лет после появления наземных телеграфных систем выясняется, что для гидроизоляции электропроводов подходит гуттаперча; теперь можно приступить к подключению важнейшей страны вне континента, Англии, к европейской телеграфной сети. Инженер по фамилии Бретт прокладывает первый кабель в том месте, где позднее Блерио ² первым перелетит через пролив на самолете. По нелепой случайности попытка терпит неудачу, так как некий булонский рыбак, вообразив, что поймал особенно жирного угря, выдергивает уложенный кабель. Однако вторая попытка 13 ноября 1851 года завершается благополучно. Итак, Англия подключена, Европа по-настоящему становится Европой и – будто некое существо – единым мозгом, единым сердцем переживает все события эпохи.

Невероятный успех за столь короткий срок – ведь в истории человечества десятилетие не более чем миг! – конечно же, не может не пробудить в тогдашнем поколении безмерную дерзость. Что ни предпримут, все удается, притом невероятно быстро. За считаные годы Англия в свою очередь связана телеграфом с Ирландией, Дания – со Швецией, Корсика – с континентом, и уже подумывают присоединить Египет, а стало быть, и Индию. Но одна часть света, вдобавок как раз самая важная, словно обречена оставаться отлученной от этой кругосветной цепи – Америка. Как проложить непрерывную проводную линию через Атлантический или Тихий океан? Ведь оба они бесконечно велики, подстанций не построишь. Тогда, на заре развития электричества, еще очень многое неизвестно. Еще не измерена глубина океанов, геологическая их структура определена лишь в самых общих чертах, и вовсе не установлено, выдержит ли проложенный на такой глубине кабель давление гигантской водной толщи. И даже существуй техническая возможность надежно проложить на такой глубине этот бесконечный кабель, где взять корабль, способный принять груз железо-медного кабеля, который протянется на две тысячи миль? Где взять динамо-машины, чья мощность позволит без искажений посылать электрический ток на расстояние, какое пароход по-прежнему преодолевает минимум за две-три недели? Ответов на эти вопросы нет. Пока что неизвестно, не циркулируют ли в глубинах океана магнитные потоки, которые могут отклонить электрический ток, пока что нет достаточно прочной изоляции, нет нужных измерительных приборов, человечеством, только-только очнувшимся от многовекового сна, открыты лишь начальные законы электричества. Вот почему ученые, стоит лишь упомянуть о плане прокладки океанского кабеля, резко возражают: «Невозможно! Абсурд!» А самые смелые из техников твердят: «Может быть, позднее». Даже Морзе ³, человек, которому телеграф обязан величайшим своим усовершенствованием, считает этот план опрометчивой дерзостью. Однако он провидчески добавляет, что в случае удачи прокладка трансатлантического кабеля станет «the great feat of the century» – самым славным достижением века.

Первая предпосылка, чтобы свершилось чудо или вроде как чудо, – вера в это чудо. Наивная дерзость фанатика способна создать творческий импульс именно там, где ученые медлят, и, как часто бывает, на сей раз грандиозный проект тоже сдвигает с места простая случайность. В 1854 году английский инженер по фамилии Гисборн ⁴ планирует проложить кабель от Нью-Йорка до самой восточной точки Америки, острова Ньюфаундленд, чтобы принимать депеши с кораблей на несколько дней раньше, но на полдороге, исчерпав все свои денежные средства, вынужден остановиться. Он едет в Нью-Йорк искать финансирование. И заурядный случай, этот отец столь многих славных дел, сводит его с молодым человеком, сыном пастора, Сайрусом У. Филдом, которому в деловых предприятиях удалось так много и так быстро, что он уже в молодые годы сумел сколотить крупное состояние и отойти от дел. Этого «безработного», слишком молодого и слишком энергичного для постоянного безделья, Гисборн старается привлечь к прокладке кабеля из Нью-Йорка до Ньюфаундленда. Сайрус У. Филд – так и хочется сказать: к счастью! – не техник, не специалист. В электричестве он не разбирается, кабеля никогда не видел. Но в крови у пасторского сына живет страстная вера и, как у всякого американца, неукротимая дерзость. Если инженер Гисборн видит лишь ближайшую цель – связать Нью-Йорк с Ньюфаундлендом, то восторженный молодой человек тотчас смотрит дальше. Почему бы затем сразу не связать Ньюфаундленд подводным кабелем с Ирландией? И с энергией, готовой без колебаний преодолеть любое препятствие, – тридцать один раз за эти годы Сайрус У. Филд плавал через океан туда и обратно – он немедля берется за дело, твердо решив отныне отдавать этому предприятию все свои силы, всего себя. Вот так вспыхнула та решающая искра, благодаря которой идея обретает в реальности взрывную мощь. Новая, чудодейственная электрическая сила объединилась с другим мощнейшим динамическим элементом жизни – человеческой волей. Человек нашел дело своей жизни, а дело нашло своего вершителя.