Но даже к своим любимцам судьба никогда не бывает слишком щедра. Редко боги даруют смертному более одного бессмертного деяния.

С непреклонной энергией Нуньес де Бальбоа готовил свое великое предприятие. Но как раз смелая удача грозит ему опасностью, ведь око подозрительного Педрариаса с тревогой следит за намерениями подчиненного. Быть может, вследствие предательства он проведал о честолюбивых мечтах Бальбоа о власти, а быть может, просто ревниво страшится нового успеха былого мятежника. Так или иначе, он неожиданно присылает Бальбоа весьма сердечное письмо, просит, чтобы тот, прежде чем выступить в завоевательный поход, воротился для совещания в Аклу, город неподалеку от Дарьена. Надеясь получить от Педрариаса дополнительную поддержку людьми, Бальбоа принимает приглашение и немедля возвращается. У городских ворот его встречает небольшой отряд солдат, очевидно высланный приветствовать его; он радостно спешит к ним, чтобы обнять их командира, своего многолетнего собрата по оружию, спутника во время открытия Южного моря, близкого друга – Франсиско Писарро.

Но Писарро кладет ему на плечо тяжелую руку и объявляет, что он арестован. Писарро тоже алчет бессмертия, тоже алчет покорить Золотую страну, а пожалуй, не прочь и убрать с дороги другого дерзкого лидера. Губернатор Педрариас возбуждает процесс якобы по поводу мятежа, суд скор и несправедлив. Через несколько дней Васко Нуньес де Бальбоа с самыми верными своими товарищами шагает на эшафот; сверкает меч палача – и в один миг в покатившейся голове навеки гаснет взор, впервые в истории человечества увидевший сразу оба океана, объемлющие нашу Землю.

Пятого февраля 1451 года тайный посланец доставляет в Малую Азию старшему сыну султана Мурада ¹, девятнадцатилетнему Мехмеду ², весть, что его отец скончался. Не говоря ни слова своим министрам-советникам, столь же хитрый, сколь и энергичный султан-заде седлает лучшего из своих коней, без остановки гонит великолепного чистокровного скакуна сто двадцать миль до Босфора и сразу переправляется в Галлиполи, на европейский берег. Только там он сообщает вернейшим людям о кончине отца и, чтобы в зародыше задавить притязание любого другого претендента на престол, спешно собирает первостатейный отряд, а затем идет в Адрианополь, где его на самом деле беспрекословно признают владыкой Оттоманской империи. Первые же шаги нового правителя свидетельствуют о его совершенно беспощадной решительности. Чтобы заблаговременно устранить любого единокровного соперника, он приказывает утопить в бане несовершеннолетнего брата и вслед за убитым – что опять-таки доказывает его коварство и жестокость – немедля отправляет на тот свет убийцу, которого сам же и нанял.

Весть о том, что вместо достаточно осторожного Мурада турецким султаном стал молодой, горячий и честолюбивый Мехмед, наполняет Византию ужасом. Ведь благодаря сотне соглядатаев там знают, что он поклялся завладеть былой столицей мира, что, несмотря на молодость, день и ночь разрабатывает стратегию означенного жизненного плана; но в то же время отправители всех депеш в один голос твердят о незаурядных военных и дипломатических способностях нового падишаха. Мехмед одновременно благочестив и жесток, горяч и коварен, он человек ученый, любящий искусство, читающий Цезаря и биографии римлян на латыни, и одновременно варвар, проливающий кровь, как воду. Молодой мужчина с красивыми глазами, меланхоличным взором и носом острым, точно клюв попугая, являет себя и неутомимым тружеником, и дерзким солдатом, и ловким дипломатом, и все его опасные силы направлены на достижение одной задачи: значительно превзойти деяния деда, Баязета, и отца, Мурада, которые впервые продемонстрировали Европе военное превосходство молодой турецкой нации. И первой его целью – все это понимают, все чувствуют – станет Византия, последний дивный камень в императорском венце Константина и Юстиниана ³.

От решительного кулака эта драгоценность вправду не защищена и лежит совсем рядом. Imperium Byzantinum, Восточную Римскую империю, что некогда охватывала мир, простираясь от Персии до Альп и до пустынь Азии, мировую державу, которую невозможно было объехать за многие месяцы, теперь можно спокойно пересечь пешком за три часа: как ни прискорбно, от той Византийской империи не осталось ничего, кроме головы без тела, столицы без страны; Константинополь, город Константина, стародавний Византий, и даже от этого города императору, басилевсу, принадлежит лишь часть, нынешний Стамбул, тогда как Галата уже отошла генуэзцам, а все земли за городской стеной – туркам; размером с ладонь эта империя последнего императора, лишь церкви, дворцы да скопище домов внутри огромной кольцевой стены – вот что теперь называется Византией. Однажды уже начисто разграбленному крестоносцами, выкошенному чумой, измученному вечной обороной от кочевников, разрываемому национальными и религиозными распрями, этому городу недостанет ни людей, ни мужества, чтобы собственными силами защититься от врага, который будто щупальцами давно сжимает его со всех сторон; порфира последнего византийского императора, Константина Палеолога⁴ – плащ из ветра, венец его – игра судьбы. Но как раз оттого, что уже окружен турками, и оттого, что священен для всего западного мира благодаря общей тысячелетней культуре, для Европы этот древний город – символ чести, и только если христиане, объединившись, защитят этот последний и уже распадающийся оплот на востоке, Святая София и впредь останется базиликой веры, последним и прекраснейшим христианским собором в Восточной части Римской империи.

Константин тотчас осознает опасность. В понятном страхе, несмотря на все мирные речи Мехмеда, он шлет нарочных в Италию, нарочных к папе, нарочных в Венецию, в Геную, просит прислать галеры и солдат. Но Рим медлит, Венеция тоже. Ведь меж верой Востока и верой Запада по-прежнему зияет давняя богословская пропасть. Греческая церковь ненавидит римскую, и ее патриарх отказывается признать папу верховным пастырем. Тем не менее ввиду турецкой угрозы на двух соборах, в Ферраре и во Флоренции, давным-давно вынесено решение о воссоединении обеих церквей, а потому гарантирована помощь Византии против турок.

Однако, едва лишь опасность для Византии стала менее острой, греческие синоды отказались утвердить договор; только теперь, когда султаном стал Мехмед, православное упрямство меркнет перед необходимостью: одновременно с просьбой о безотлагательной помощи Византия шлет в Рим весть о своей готовности уступить. Теперь снаряжают галеры, грузят солдат и боеприпасы, и на одном из кораблей поплывет папский легат, дабы торжественно совершить примирение обеих церквей Запада и возвестить миру, что напавший на Византию бросит вызов всем христианам.

Грандиозное зрелище того декабрьского дня: великолепная базилика, чья тогдашняя роскошь, мраморно-мозаичная, мерцающая изысканными драгоценностями, в нынешней мечети едва угадывается, празднует великое торжество примирения. В окружении всех вельмож своей империи явился Константин, басилевс, дабы своей императорской короной высочайше засвидетельствовать и гарантировать вечное согласие. Огромное помещение, озаренное несчетными свечами, переполнено; у алтаря по-братски служат литургию легат римского престола Исидор и православный патриарх Григорий; впервые в этом храме вновь включено в молитву имя папы, впервые на латыни и на греческом одновременно взлетает ввысь, к сводам вековечного собора, благочестивое песнопение, меж тем как торжественная процессия умиротворенного духовенства проносит по храму мощи святого Спиридона. Восток и Запад, обе веры, кажется, соединены навеки, и наконец, после долгих лет преступных раздоров вновь восторжествовала идея Европы, смысл Запада.