Когда он как неприкаянный ходил по коридору, мимо него молча прошел старший лейтенант Ревякин — озабоченный и угрюмый. У двери в канцелярию Ревякин обернулся, внимательно посмотрел на Морева и спросил:

— Почему не отдыхаете перед дежурством?

— А я уже отдохнул, товарищ старший лейтенант! — соврал Морев.

— Дежурного — ко мне!

Морев крикнул младшему сержанту Петревичу, который в это время обрезал перочинным ножом ногти:

— Дежурный — к начальнику заставы!

Тот вскочил и попросил Морева:

— Посиди за меня!

Морев прошел за барьер и сел за стол с аппаратурой. Вдруг его осенила мысль. Он снял трубку и вызвал дежурного по погранотряду. Когда там ответили, он спросил напускным командирским баском:

— Говорят с Ивановской. Наш прапорщик у вас или уже уехал?

— Сейчас узнаем, — послышалось в ответ, и вскоре тот же голос сказал: — Слышите? Уже час как уехал!

Значит, скоро должны быть. Час на обратный путь более чем достаточно. Даже с учетом темноты и плохой дороги.

Подумал, что не мешало бы еще раз позвонить на почту, но постеснялся: сколько можно беспокоить людей?

К тому же, вернулся Петревич. А звонить при нем было уже совсем неудобно. Опять начнет выспрашивать, что за письмо.

— Приказал постелить себе в комнате для приезжих офицеров, — сообщил Петревич.

— Видно, опять поругался с женой, — вздохнул Морев.

— И зачем только люди женятся, а, Морев?.

— Будто не знаешь? Чтобы вместе в кино ходить!

— Старшему лейтенанту скажи, — усмехнулся Петревич.

— Ты сейчас дежурный, ты и скажи, — отпарировал Морев…

Морев выскочил на крыльцо, едва услышал шум подъехавшей машины. Бакуринский остановился у самых ступенек.

Держа в руках кинескоп, прапорщик даже не ступил на снежную дорожку — прямо на крыльцо.

— Ты чего, Морев? — удивленно спросил он.

— Я — к Бакуринскому! — смущенно ответил тот.

— Уже соскучился? — сказал прапорщик, зная о большой дружбе обоих шоферов.

Как только прапорщик с кинескопом скрылся за дверью, Морев сбежал к машине, заглянул в кабину.

— Ну все, отправил! — как радостную новость, сообщил Бакуринский.

— Как отправил? — убитым голосом произнес Морев.

— Как обычно отправляют. На, держи квитанцию! — протянул он клочок бумажки и тронул машину.

— Постой! Я же просил тебя не отправлять! — крикнул Морев, не отпуская дверцы.

— Ты просил меня? — Бакуринский дал тормоз. — Ты что, уже совсем свихнулся из-за своей Женьки?

— Тебе ничего не передавали?

— Нет! Никто и ничего!

— А ведь обещала.

— Кто?

— Девушка с почты.

— Какая девушка? Там никакой девушки не было. Только две пожилые женщины.

— А ты откуда отправил? — начал догадываться Морев. — Из погранотряда?

— Да нет, из Стукалова! Там прапорщик на секунду заскочил к теще. А почта как раз напротив. Слушай, а почему ты раздумал?

— Потому что потому, — ответил Морев и, махнув рукой, в совершенно подавленном настроении пошел в дом…

Он знал, что случилось непоправимое. Через два-три дня, перед самыми праздниками, она получит письмо, которое воспримет не иначе, как удар в спину. И будет права. Он живо представил себе ее лицо — еще более некрасивое от слез, жалкое и несчастное. Однажды он уже видел ее такой. Но это было в больнице, когда она думала, что не застанет его в живых. Тогда за эти слезы он испытал к ней благодарность, хотя видел, что они вконец портят ее и без того неинтересное лицо. Правда, слезы вскоре высохли, а в глазах ее было столько любви и преданности…

И тут Морев вспомнил, как остальные больные в палате завидовали ему. А ведь тоже видели, что она и некрасива, и недалека, и с хитрецой. Кто-то даже сказал, что главное в женщине душа. А лицо? Что лицо? С лица не воду пить. А фигурка, мол, у нее ничего. Ладненькая. Так и сказали: «Ладненькая».

Впрочем, и лицо у Женьки не всегда такое. Он заметил, что оно меняется в зависимости от настроения, от выражения ее больших — с косинкой — глаз. Вот как тогда, в парке культуры и отдыха…

А что, если посоветоваться со старшим лейтенантом — он уже не раз помогал ребятам добрым советом. С юморком, конечно, с его обычным похмыкиваньем. Но все равно не было случая, чтобы кто-нибудь ушел от него ни с чем.

Правда, дело делу рознь. Да и что тот может посоветовать насчет Женьки, если сам Морев до сих пор не знает, как к ней относится?

Так что обращение к начальнику заставы — отставить!

Ему хотелось побыть одному. Но всюду находились ребята. И в сушилке, и в бытовке, и в спальне, и в коридоре. И только в Ленинской комнате, в которой после вечерней поверки гасился свет и куда до самого утра никто не заходил, можно было уединиться. Особенно Морев любил сидеть у окна. Далеко-далеко тянулись огоньки поселка. Он знал каждый из них. Во всяком случае, большинство. Всегда долго горел свет в двух окнах комнатки, которую снимал с семьей начальник заставы. Жена старшего лейтенанта ложилась спать не раньше двух — читала книги или проверяла тетрадки: она преподавала английский язык в здешней школе. Мореву Лариса Емельяновна не нравилась, хотя смотреть на нее было одно удовольствие, до того красива. Но от ее красоты веяло холодом, она почти никогда не улыбалась и глядела как бы сквозь человека. Поговаривали, что она дочь какого-то генерала из Киевского округа. Будто старший лейтенант познакомился с ней на Юге, где она отдыхала в военном санатории, и вскружил ей голову. Наверно, так оно и было: уж очень она подчеркивала всем своим видом, что здорово продешевила. Отчасти ее можно было понять: какой женщине охота всю жизнь мотаться по дальним заставам — ни себя показать, ни людей посмотреть. Даже в театр надо ехать восемь часов скорым поездом!

Уж какое тут может быть счастье, если один недоволен своей судьбой? То-то все чаще и чаще старший лейтенант ночевал в комнате для приезжих офицеров. Стоило для этого жениться!

Зато красавица, не то что Женька. С такой по улице пройдешь, каждый подумает: не иначе артистка какая-нибудь!

Не старший лейтенант, так ее тут же другие отхватили бы. В старину из-за таких на дуэлях дрались…

Но лично Мореву сейчас Женька больше нравилась — простая, добрая, готовая ради него в огонь и воду. Окажись она здесь, попроси ее в шутку постоять вместо него на посту, возьмет автомат и пойдет. И всю ночь простоит в одном платьице!

А он…

Ослепив Морева, вспыхнул свет. На пороге, держа руку на выключателе, стоял начальник заставы.

— Морев, ты что здесь делаешь?

Тот встал.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

— Обращайтесь!

— По личному делу…

— Ну, пошли в канцелярию…

Не сразу, но все-таки старший лейтенант добрался до сути: говорил Морев взволнованно, несвязно и поэтому понять его было нелегко. Поначалу было только удивление. Вот уж от кого Ревякин меньше всего ожидал подобных переживаний. Но перед ним сидел Морев, а не кто другой, и смущенно улыбался.

Одно было ясно: парень ждал от своего командира простой человеческой помощи. Но как помочь ему? Первое, что пришло на ум старшему лейтенанту, это сегодня же послать вдогонку новое письмо или телеграмму, в которых бы то первое письмо объявлялось неудачной шуткой. Но он тут же отказался от этой мысли — можно еще хуже запутаться. Да и вряд ли этим поправишь дело, на всю жизнь останутся обида и недоверие. Нет, нужно что-то другое.

Старший лейтенант невесело усмехнулся: самое время заниматься чужими любовными историями! Свои бы отношения с Ларисой наладить. Сколько месяцев он уже бьется, чтобы преодолеть ее нарастающее отчуждение, и никакого просвета впереди. Страшно подумать, что, возможно, придется расстаться. Сама уедет и еще Андрюшку увезет навсегда.

Может быть, поэтому ему так понятна чужая боль? И хочется невзирая ни на что помочь этому славному парню, запутавшемуся в своей первой и, похоже, настоящей любви.